Немного об ипохондрии, пожалуй.
Несколько дней назад умер хороший человек. В детстве мы дружили, вместе проводили много времени. Потом нас развели слухи, сплетни, скандалы, интриги, расследования, проекции, а также его мама (которая страдала тягой к слухам, сплетням, скандалам, интригам, проекциями, и все расследовала).
Я отличался хорошим здоровьем, он - не очень.
Хотя он был на год старше меня, он мне часто подражал. Иногда доходило до абсурда: он был из обеспеченной семьи, я - совсем нет. Он ходил в новых брюках, я - не очень. Конечно, они были выстиранными и выглаженными, и тем не менее, тем не менее, тем не менее.
Абсурд заключался в том, что он иногда появлялся во дворе в чем-то старом. Меня это удивляло - я знал, что у него полный шкаф одежды. Позже сообразил, что он просто подражал.
Он подражал моей манере говорить. Моей манере ходить, опустив голову и засунув руки в карманы брюк, оттопырив внутри карманов пальцы. Даже моей манере пинать ногами камни.
После года дружбы он начал подражать моему нежеланию говорить о здоровье.
Болею? Ок, уйду в свою берлогу, побурчу себе что-то, приду в себя, вылезу на свет.
Поранился? Замажу зеленкой, пошел дальше.
У меня к здоровью было довольно пофигистичное отношение. У него - другое. К примеру, поранившись, он мог смаковать состояние боли. Из-за этого лазить с ним по крышам и чердакам было абсолютно невозможно - стоило ему поранить коленку, как он застывал, тишо шептал свое "Подожди-подожди", поднимал на меня глаза Бэмби и трагичным голосом произносил:
- Я пойду домой, у меня авария.
"Авария" *хмыкнул*. Если бы я каждый раз после маленькой царапины несся домой, хрен бы я сейчас знал практически все крыши Москвы :-)
Однажды мы забрались далеко от дома, залезли в какой-то готовящийся под снос дом и начали его исследовать. Я, как и многие мальчишки, был слегка влюблен в Алису Селезневу, тренировался в прыжках в длину и исследовал окрестные подвалы и чердаки.
Разумеется, попав в тот дом, Женька тут же поранился. Я вздохнул, вышел из дома, сорвал любимый метод лечения ран всех советских детей (в простонародье - подорожник), приложил к его коленке и замотал сверху пластырем.
Знаете ведь, почему я каждый раз не бежал домой? Я просто носил с собой пластырь, по настоянию мамы ;-)
И вот тогда, сидя на каком-то полуразрушенном диване, мы и затронули тему здоровья. Он мне пояснял, как ему больно. Я говорил, что не надо сосредотачиваться на боли.
Он мне говорил, что надо бежать домой и срочно прикладывать к ране все возможные средства. Я объяснял, что в экстрамальных условиях иногда достаточно просто промыть рану чистой водой, а замазать, спокойно вернувшись в дом.
Его бросало в одну крайность, меня - в другую.
Через некоторое время он вздохнул и согласился. После того случая мы могли полноценно наслаждаться нашими прогулками - он пользовался моим пластырем и не дергался бежать домой. Мама его, к слову сказать, была недовольна *потому и рассорила нас в дальнейшем*, но некоторые "наносные" черты характера, которые он перенял у меня, успели стать базисными.
Тут работает, правда, другой момент. Я продолжал относиться к здоровью пофигистично, а он начал храбриться. Делал он это потому, что в районе его все знали, как "нытика". А он нытиком быть не хотел. Имхо, парня тоже можно было понять.
Во всяком случае, я его понимал.
С другой стороны, если у меня болел зуб, я сразу шел к врачу. Потому что хорошо помню, чем закончилось мое терпение в истории с первым зубом. Нет, спасибо, не надо. Никакого "боль добралась до нерва".
Если зуб болел у него, то он действовал по методу "До основанья, а затем"... (с) :-P А затем он брал за руку маму, за вторую - меня, и мы топали на ул. Усиевича, где до сих пор шикарррно (это не реклама) латают зубы ;-)
А дальше все как положено: два часа безудержного воя, дрожащие стекла стоматологической клиники, мат, крики, скандалы, интриги и расследования в исполнении его мамы, а затем - торжественный вынос полуобморочного тела нашего пациента :-)
Естественно, свидетелями его позора были только я и его мама. Но мы хранили молчание.
Это мой первый намек на то, что не надо кидаться в крайности.
Через пару лет после той истории с домом, Женьку наконец перестали воспринимать, как нытика. Теперь он не дергался по любому поводу, теперь он носил с собой пластырь. А иногда и йод с зеленкой (имхо, это было слишком). А, ну да. Он же брезговал подорожниками, совсем забыл *почесал ухо*.
После разрыва наших дружеских отношений я перестал им интересоваться. Официального разрыва не было - просто человеку пронесли про меня какую-то херню, а он предпочел поверить. Не просто поверить, еще и оповестить весь двор. Ничего, что херню пронесла его мать, которая спала и видела, как бы избавить сына от влияния "этого местного хулигана, еще и на год младше его". Ничего, что он знал о планах матери нас рассорить.
Просто. Он. Поверил.
И перестал для меня существовать.
Я не люблю ничего выяснять. Я делаю выводу и отступаю в тень. Так было, так есть, так будет.
Он звонил. Мы разговаривали холодно, отстраненно, и я искренне недоумевал, зачем звонить человеку, про которого ты посмел подумать плохо, и интересоваться, как у него дела.
Ладно, у всех свои причуды. Я не перестал думать о нем, как о хорошем парне. Просто я пошел другой дорогой, вот и все.
Однажды он позвонил и попросил меня спуститься вниз. Я удивился, но черт с ним, вышел. Мы сели на скамейку у подъезда, и Женька попросил прощения. Он случайно узнал все, что стало причиной нашего прекращения дружбы, а также все, что исковеркала его мать.
Мы даже обнялись, мы даже сходили в кино, но друзьями не стали. Трещина есть трещина, и хорошо, что он это понимал. Просто теперь из моего голоса исчезли прохладные нотки, а из его - обвиняемо-обвиненные.
Через несколько лет я узнал, что у него очень плохо со здоровьем. На мое: "Почему не лечишься" он махнул рукой - само пройдет. На мое: "Да, но печень - это не царапина на коленке", - он снова махнул рукой - по сути, это одно и то же.
Из крайности "ипохондрия" его кинуло в крайность "храбрец". Но храбрость, дамы и господа, это нечто иное, и не мне вам это объяснять. И не ВАМ мне это объяснять.
Он полностью убрал из своего лексикона слова "Мне плохо", "У меня это болит", "Мне нужно лечиться". Если речь заходила о здоровье, он надевал доспехи, опускал забрало, и хоть ты ломись с кирпичом - "меня здесь нет".
Недавно молодой мужчина умер от рака. Его жена сообщила мне, что о болезни он знал очень давно, что у врачей БЫЛ шанс его спасти.
БЫЛ. ШАНС. ЕГО. СПАСТИ.
Но где-то там, в его мире детства, рядом с ним сидел я, и говорил: "Женька, ты не понимаешь. Иногда рану достаточно промыть водой, и не надо по всякому поводу бежать к маме за зеленкой".
Он совершенно забыл, что в другое время тот же я говорил ему: "Не путай серьезную болезнь с раной на коленке". Видимо, тот, первый Я, был сильнее.
Или это просто была Хрень. Теперь уже никто не узнает.
Иногда, ситуационно, лучше быть живым ипохондриком, чем просто Мертвым. И пожалуй, оставшиеся Живые пусть об этом помнят.
Я отличался хорошим здоровьем, он - не очень.
Хотя он был на год старше меня, он мне часто подражал. Иногда доходило до абсурда: он был из обеспеченной семьи, я - совсем нет. Он ходил в новых брюках, я - не очень. Конечно, они были выстиранными и выглаженными, и тем не менее, тем не менее, тем не менее.
Абсурд заключался в том, что он иногда появлялся во дворе в чем-то старом. Меня это удивляло - я знал, что у него полный шкаф одежды. Позже сообразил, что он просто подражал.
Он подражал моей манере говорить. Моей манере ходить, опустив голову и засунув руки в карманы брюк, оттопырив внутри карманов пальцы. Даже моей манере пинать ногами камни.
После года дружбы он начал подражать моему нежеланию говорить о здоровье.
Болею? Ок, уйду в свою берлогу, побурчу себе что-то, приду в себя, вылезу на свет.
Поранился? Замажу зеленкой, пошел дальше.
У меня к здоровью было довольно пофигистичное отношение. У него - другое. К примеру, поранившись, он мог смаковать состояние боли. Из-за этого лазить с ним по крышам и чердакам было абсолютно невозможно - стоило ему поранить коленку, как он застывал, тишо шептал свое "Подожди-подожди", поднимал на меня глаза Бэмби и трагичным голосом произносил:
- Я пойду домой, у меня авария.
"Авария" *хмыкнул*. Если бы я каждый раз после маленькой царапины несся домой, хрен бы я сейчас знал практически все крыши Москвы :-)
Однажды мы забрались далеко от дома, залезли в какой-то готовящийся под снос дом и начали его исследовать. Я, как и многие мальчишки, был слегка влюблен в Алису Селезневу, тренировался в прыжках в длину и исследовал окрестные подвалы и чердаки.
Разумеется, попав в тот дом, Женька тут же поранился. Я вздохнул, вышел из дома, сорвал любимый метод лечения ран всех советских детей (в простонародье - подорожник), приложил к его коленке и замотал сверху пластырем.
Знаете ведь, почему я каждый раз не бежал домой? Я просто носил с собой пластырь, по настоянию мамы ;-)
И вот тогда, сидя на каком-то полуразрушенном диване, мы и затронули тему здоровья. Он мне пояснял, как ему больно. Я говорил, что не надо сосредотачиваться на боли.
Он мне говорил, что надо бежать домой и срочно прикладывать к ране все возможные средства. Я объяснял, что в экстрамальных условиях иногда достаточно просто промыть рану чистой водой, а замазать, спокойно вернувшись в дом.
Его бросало в одну крайность, меня - в другую.
Через некоторое время он вздохнул и согласился. После того случая мы могли полноценно наслаждаться нашими прогулками - он пользовался моим пластырем и не дергался бежать домой. Мама его, к слову сказать, была недовольна *потому и рассорила нас в дальнейшем*, но некоторые "наносные" черты характера, которые он перенял у меня, успели стать базисными.
Тут работает, правда, другой момент. Я продолжал относиться к здоровью пофигистично, а он начал храбриться. Делал он это потому, что в районе его все знали, как "нытика". А он нытиком быть не хотел. Имхо, парня тоже можно было понять.
Во всяком случае, я его понимал.
С другой стороны, если у меня болел зуб, я сразу шел к врачу. Потому что хорошо помню, чем закончилось мое терпение в истории с первым зубом. Нет, спасибо, не надо. Никакого "боль добралась до нерва".
Если зуб болел у него, то он действовал по методу "До основанья, а затем"... (с) :-P А затем он брал за руку маму, за вторую - меня, и мы топали на ул. Усиевича, где до сих пор шикарррно (это не реклама) латают зубы ;-)
А дальше все как положено: два часа безудержного воя, дрожащие стекла стоматологической клиники, мат, крики, скандалы, интриги и расследования в исполнении его мамы, а затем - торжественный вынос полуобморочного тела нашего пациента :-)
Естественно, свидетелями его позора были только я и его мама. Но мы хранили молчание.
Это мой первый намек на то, что не надо кидаться в крайности.
Через пару лет после той истории с домом, Женьку наконец перестали воспринимать, как нытика. Теперь он не дергался по любому поводу, теперь он носил с собой пластырь. А иногда и йод с зеленкой (имхо, это было слишком). А, ну да. Он же брезговал подорожниками, совсем забыл *почесал ухо*.
После разрыва наших дружеских отношений я перестал им интересоваться. Официального разрыва не было - просто человеку пронесли про меня какую-то херню, а он предпочел поверить. Не просто поверить, еще и оповестить весь двор. Ничего, что херню пронесла его мать, которая спала и видела, как бы избавить сына от влияния "этого местного хулигана, еще и на год младше его". Ничего, что он знал о планах матери нас рассорить.
Просто. Он. Поверил.
И перестал для меня существовать.
Я не люблю ничего выяснять. Я делаю выводу и отступаю в тень. Так было, так есть, так будет.
Он звонил. Мы разговаривали холодно, отстраненно, и я искренне недоумевал, зачем звонить человеку, про которого ты посмел подумать плохо, и интересоваться, как у него дела.
Ладно, у всех свои причуды. Я не перестал думать о нем, как о хорошем парне. Просто я пошел другой дорогой, вот и все.
Однажды он позвонил и попросил меня спуститься вниз. Я удивился, но черт с ним, вышел. Мы сели на скамейку у подъезда, и Женька попросил прощения. Он случайно узнал все, что стало причиной нашего прекращения дружбы, а также все, что исковеркала его мать.
Мы даже обнялись, мы даже сходили в кино, но друзьями не стали. Трещина есть трещина, и хорошо, что он это понимал. Просто теперь из моего голоса исчезли прохладные нотки, а из его - обвиняемо-обвиненные.
Через несколько лет я узнал, что у него очень плохо со здоровьем. На мое: "Почему не лечишься" он махнул рукой - само пройдет. На мое: "Да, но печень - это не царапина на коленке", - он снова махнул рукой - по сути, это одно и то же.
Из крайности "ипохондрия" его кинуло в крайность "храбрец". Но храбрость, дамы и господа, это нечто иное, и не мне вам это объяснять. И не ВАМ мне это объяснять.
Он полностью убрал из своего лексикона слова "Мне плохо", "У меня это болит", "Мне нужно лечиться". Если речь заходила о здоровье, он надевал доспехи, опускал забрало, и хоть ты ломись с кирпичом - "меня здесь нет".
Недавно молодой мужчина умер от рака. Его жена сообщила мне, что о болезни он знал очень давно, что у врачей БЫЛ шанс его спасти.
БЫЛ. ШАНС. ЕГО. СПАСТИ.
Но где-то там, в его мире детства, рядом с ним сидел я, и говорил: "Женька, ты не понимаешь. Иногда рану достаточно промыть водой, и не надо по всякому поводу бежать к маме за зеленкой".
Он совершенно забыл, что в другое время тот же я говорил ему: "Не путай серьезную болезнь с раной на коленке". Видимо, тот, первый Я, был сильнее.
Или это просто была Хрень. Теперь уже никто не узнает.
Иногда, ситуационно, лучше быть живым ипохондриком, чем просто Мертвым. И пожалуй, оставшиеся Живые пусть об этом помнят.