Продолжая разговор о кризисе
В развитие начавшегося тут разговора выкладываю сегодня еще один свой кусочек из нашей книги "Пролегомены к антропологии кризиса нашего времени". Полагаю, пока общий объем выложенного не выходит за пределы тех 10%, которые могут быть в свободном доступе в отношении любой книги.
В этот раз разговор о политических аспектах кризиса. Поскольку в процессе подготовки текстов было сделано много нетривиальных открытий и для самих себя (что, впрочем, всегда происходит при пристальном рассмотрении вполне привычных и обычно не рассматриваемых вещей), от дальнейших комментариев во вводной части я просто воздержусь.
МИНИМАЛЬНАЯ ДЕМОКРАТИЯ КАК ПРИВАТИЗАЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОСТРАНСТВА ЭКОНОМИЧЕСКИМИ СТРУКТУРАМИ
«Всякий раз, когда я вспоминаю о том, что Господь справедлив, я трепещу за свою страну».
Томас Джефферсон, третий президент США
Отнюдь не преувеличением будет сказать, что идея демократии стала сверхценностью нашего времени, задавая единственно легитимный способ оценки внешней реальности. Так, весь мейнстрим современного политологического дискурса по сути существует на языке демократии, позволяя описание любой политсистемы по большому счету лишь в терминах «демократии» и «не-демократии». На уровне политики отсутствие атрибутов демократии стало признаком отсталости и неразвитости страны, что породило их практически всеобщее усвоение. На уровне экономики международно оцененная степень демократичности страны стала критерием ее допуска, дискриминационного либо нет, к участию в современных мировых рынках.
Становление идеи демократии как цели и смысла существования политической системы происходит с наступлением эпохи Реформации, а в качестве всеобще принятого принципа организации политического процесса - лишь в XX веке, со становлением современной структуры мировой экономики. Но при этом речь отнюдь не шла о порождении радикальной инновации: собственно демократические практики, и вполне устойчивые, на самом деле всегда в той либо иной мере присутствовали едва ли в любом обществе и в любую историческую эпоху. Иной вопрос, что они воспринимались как одно из средств, доступных политсистеме и используемых ею, имели более или менее ограниченный традицией спектр своего применения, и в принципе не могли быть легитимным смыслом и целью ее существования: последние носили сакральный характер, и вытекали из конфессиональной ориентации соответствующего общества. Соответственно, новая эпоха лишь поставила вопрос о переосмыслении их места и роли: из средства те превращались в цель и смысл, порождая новый способ самоидентификации и самопрезентации общества.
В принципе, такое развитие вполне логично и понятно. Реформация, отвергая саму возможность любого посредничества между человеком и небом, и делая человека высшим судией самого себя и внешнего мира, тем самым исключала саму возможность существования какой бы то ни было априорной системы ценностей, которая позволяла бы оценивать действия до их свершения: иначе узурпировалось бы священное право индивида судить. Это, разумеется, отнюдь не означает отсутствие системы ценностей вообще: последняя вполне успешно формируется, но как апостериорная, когда действия оцениваются после их свершения и по принесенному ими результату, и представляет собой, таким образом, набор прецедентных оценок. Поскольку спектр этих оценок не может не быть весьма широким, а некий консенсус по ключевым как минимум вопросам все же должен достигаться, иначе спорным оказывается само существование сколь-нибудь интегрированного общества, можно с уверенностью предположить, что итоговым критерием оценки может стать только процедурный - т.е. только сам факт достижения либо недостижения изначально декларированной цели.
Это задает довольно специфические параметры функционирования власти. Последняя легитимна постольку, поскольку реализует высшую возможную в рамках политсистемы цель реализации прав индивида - это напрямую вытекает из постулата первичности человека всему и вся. Однако, способы и средства достижения этой цели в принципе не могут быть регламентированы априори. Апостериори, впрочем, ряд средств и способов вполне может быть табуирован общественным мнением как негодный - в случае, если по этому поводу сложится соответствующий общественный консенсус.
Поскольку каждый прецедент такого табуирования будет существенным поражением власти, так как будет сужать спектр ее будущих возможностей, а накопление прецедентов такого табуирования может довольно быстро вылиться и в ее фактическую недееспособность, можно опять же с уверенностью предположить, что власть будет всеми силами стремиться предотвратить любой прецедент формирования в обществе такого рода консенсуса. Это возможно только одним образом, а именно - путем поддержания в обществе максимально возможного уровня плюрализма мнений, когда любая радикальная оценка нивелируется в нейтральную среднюю. Плюрализм, таким образом, становится безусловной нормой и краеугольным принципом существования политсистемы - правда, исключительно как средство предотвращения общественного консенсуса, но никак не его достижения. Понятным образом в рамках системы степень общественного плюрализма является одновременно и степенью «свободных рук» власти.
Однако, эта «свобода рук» никогда не может быть полной. Ничуть не менее, нежели ресурс легитимности, власти нужен и экономический ресурс, поступающий в виде налогов и сборов: в противном случае все ее возможности остаются нереализуемой потенцией. Но именно несвязанность власти способами своего осуществления превращает налаживание эффективной экономики в трудноразрешимую проблему: никакие априорные гарантии от угрозы властных злоупотреблений и экспроприации оказываются принципиально невозможны, что, в свою очередь, радикально снижает привлекательность любой экономической деятельности.
Выход тут может быть найден только процедурный: невозможность создания априорных правил взаимодействия экономических структур и власти может быть компенсирована мерами взаимного доверия, которые, воспроизводясь, позволяли бы каждой из сторон убеждаться в доброй воле другой стороны. Меры доверия, в свою очередь, могут сводиться только к процедуре допуска экономических структур к процессу принятия решений как единственно возможной предоставляемой им гарантии. Наиболее древней такой процедурой является процедура выборов, позволяющая незащищенным от властного произвола экономическим структурам влиять на полномочную власть путем делегирования туда своих представителей.
Выстроенное таким образом доверие на самом деле обеспечивает взаимовыгодный обмен, обеспечивающий существенный рост системы: экономические структуры получают куда большую поддержку власти, чем это могло быть в любом ином случае, власть же получает постоянный прирост экономического ресурса внутри системы, который обеспечивает ее постоянно возрастающими возможностями для реализации своих целей.
Однако, такая система взаимодействия властных и экономических институтов асимметрична: легко заметить, что власть, изначально, как правило, состоящая из представителей аристократического класса, имеет гораздо меньше возможностей для проведения своей политики, нежели получают экономические структуры. Так, власть ограничена электоральным циклом, сроки которого наступают безотносительно к ее эффективности, в то время как обновление деловых структур зависит исключительно от их конкурентоспособности, и не ограничено никакими дополнительными внешними факторами. Соответственно, практика конкурентных выборов, при «определенности правил игры и неопределенности результата», должна довольно предсказуемо и относительно быстро приводить к фактической приватизации властных институтов экономическими, в результате чего когда власть превращается в средство достижения вполне партикулярных экономических целей.
Очевидным образом вслед за приватизацией власти должна последовать и экспансия слившихся властно-экономических структур на общественное мнение: в противном случае сложившееся положение попросту невозможно легитимировать. Эта экспансия, впрочем, существенно облегчается плюрализмом общественного мнения по поводу способов и средств достижения общей цели реализации прав индивида: легитимным критерием продвижения в данном направлении просто становится экономическая успешность. Поставленными в те же экономические рамках оказываются, соответственно, и референтные для общественного мнения структуры, занимающиеся культурным и когнитивным производством: их деятельность признается полезной постольку, поскольку способствует экономической эффективности.
Это приводит к одной, но весьма существенной проблеме. Плюрализм, апеллирующий к экономическим критериям как единственно легитимной оценке, не позволяет иного культурного и научного производства, кроме рыночно выгодного. Рынок же, формируемый исключительно экономическими структурами, имеет уровень потребления в качестве единственного мерила успешности - а соответственно, любой культурный продукт будет ориентирован на максимально широкую аудиторию, и, следовательно, будет потакать вкусам публики, нежели пытаться их растить. Когнитивный же продукт, очевидно, будет ценен ровно настолько, насколько он будет способствовать достижению практических целей, которые опять же сводятся к обеспечению прибыльности корпораций. Система в итоге оказывается в высшей степени материалистична, будучи не в состоянии ни производить, ни оценивать нематериальные активы, не имеющие непосредственно утилитарного предназначения: потребление оказывается единственно возможным ее жизненным смыслом.
Как результат, складывается весьма специфическая конфигурация политсистемы, в рамках которой и власть и общество оказываются приватизированы экономическими корпорациями, единственно легитимной логикой является логика экономической целесообразности, выборы являются средством контроля экономических структур над властью, а плюрализм является средством предотвращения общественного консенсуса. Более того, как мы видим, к такому положению дел процедурная демократия, понимаемая как наличие института выбора и институционально закрепленного плюрализма общественного мнения, без отягощения какими-либо иными ценностными императивами, приводит практически запрограммированно.
Нельзя сказать, что отцы-основатели Соединенных Штатов, страны, наиболее последовательно и «с листа» воплотившей идеалы Реформации, не предвидели опасности такого развития, и не пытались ее предотвратить. Так, Томас Джефферсон в свое время писал: «Если американский народ когда-либо позволит банкам контролировать эмиссию своей валюты, то вначале посредством инфляции, а затем - дефляции, банки и корпорации, которые возникнут вокруг них, лишат людей всего имущества, а их дети окажутся беспризорными на континенте, которым завладели их отцы. Право выпускать деньги должно быть отнято у банков и возвращено конгрессу и народу, которому оно принадлежит. Я искренне полагаю, что банковские институты более опасны для свободы, нежели регулярные армии».* Как мы видим, Джефферсон пытался сделать не что иное, как предотвратить уже вполне ему видимую угрозу приватизации власти экономическими структурами, связав процедуру значимым ценностным отягощением. Увы, в рамках процедурно интегрированной системы это попросту оказалось нереально: его прозорливое предостережение попросту растворилось в общем плюрализме мнений, что, собственно, и запрограммировано самой структурой сложившейся таким образом политсистемы.
Материалистичный рынок, не оперирующий иными смыслами, нежели потребление, довольно быстро сталкивается с падением прибыльности вследствие заполнения рынка, и система оказывается перед жизненной необходимостью экспансии. Этапы становления современной мировой экономической системы довольно точно коррелируют с «волнами демократизации», в результате которых именно минимальная, т.е. процедурная демократия, предполагающая наличие института выборов и плюрализма мнений в качестве единственной нормы, как правило, и устанавливалась в качестве универсального стандарта демократичности. В дальнейшем именно этот стандарт и лег в основу международной оценки политического статуса страны, кроме прочего, заметно влияющего на условия участия страны в сложившихся мировых рынках.
Сложившаяся таким образом система взглядов на демократию, как мы видим, страдает одним, но вполне радикальным недостатком. По самой своей природе она может быть только частнокорпоративной, представляя собой стратегию подготовки социальной среды к последующей экспансии деловой корпорации, но в принципе не может служить любым иным целям. В противном случае она не смогла бы попросту сложиться в качестве значимой.
______________________________
*The Writings of Jefferson, vol. 7 (Autobiography, Correspondence, Reports, Messages, Addresses and other Writings) (Committee of Congress Washington, D. C., 1861) p. 685.
В этот раз разговор о политических аспектах кризиса. Поскольку в процессе подготовки текстов было сделано много нетривиальных открытий и для самих себя (что, впрочем, всегда происходит при пристальном рассмотрении вполне привычных и обычно не рассматриваемых вещей), от дальнейших комментариев во вводной части я просто воздержусь.
МИНИМАЛЬНАЯ ДЕМОКРАТИЯ КАК ПРИВАТИЗАЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОСТРАНСТВА ЭКОНОМИЧЕСКИМИ СТРУКТУРАМИ
«Всякий раз, когда я вспоминаю о том, что Господь справедлив, я трепещу за свою страну».
Томас Джефферсон, третий президент США
Отнюдь не преувеличением будет сказать, что идея демократии стала сверхценностью нашего времени, задавая единственно легитимный способ оценки внешней реальности. Так, весь мейнстрим современного политологического дискурса по сути существует на языке демократии, позволяя описание любой политсистемы по большому счету лишь в терминах «демократии» и «не-демократии». На уровне политики отсутствие атрибутов демократии стало признаком отсталости и неразвитости страны, что породило их практически всеобщее усвоение. На уровне экономики международно оцененная степень демократичности страны стала критерием ее допуска, дискриминационного либо нет, к участию в современных мировых рынках.
Становление идеи демократии как цели и смысла существования политической системы происходит с наступлением эпохи Реформации, а в качестве всеобще принятого принципа организации политического процесса - лишь в XX веке, со становлением современной структуры мировой экономики. Но при этом речь отнюдь не шла о порождении радикальной инновации: собственно демократические практики, и вполне устойчивые, на самом деле всегда в той либо иной мере присутствовали едва ли в любом обществе и в любую историческую эпоху. Иной вопрос, что они воспринимались как одно из средств, доступных политсистеме и используемых ею, имели более или менее ограниченный традицией спектр своего применения, и в принципе не могли быть легитимным смыслом и целью ее существования: последние носили сакральный характер, и вытекали из конфессиональной ориентации соответствующего общества. Соответственно, новая эпоха лишь поставила вопрос о переосмыслении их места и роли: из средства те превращались в цель и смысл, порождая новый способ самоидентификации и самопрезентации общества.
В принципе, такое развитие вполне логично и понятно. Реформация, отвергая саму возможность любого посредничества между человеком и небом, и делая человека высшим судией самого себя и внешнего мира, тем самым исключала саму возможность существования какой бы то ни было априорной системы ценностей, которая позволяла бы оценивать действия до их свершения: иначе узурпировалось бы священное право индивида судить. Это, разумеется, отнюдь не означает отсутствие системы ценностей вообще: последняя вполне успешно формируется, но как апостериорная, когда действия оцениваются после их свершения и по принесенному ими результату, и представляет собой, таким образом, набор прецедентных оценок. Поскольку спектр этих оценок не может не быть весьма широким, а некий консенсус по ключевым как минимум вопросам все же должен достигаться, иначе спорным оказывается само существование сколь-нибудь интегрированного общества, можно с уверенностью предположить, что итоговым критерием оценки может стать только процедурный - т.е. только сам факт достижения либо недостижения изначально декларированной цели.
Это задает довольно специфические параметры функционирования власти. Последняя легитимна постольку, поскольку реализует высшую возможную в рамках политсистемы цель реализации прав индивида - это напрямую вытекает из постулата первичности человека всему и вся. Однако, способы и средства достижения этой цели в принципе не могут быть регламентированы априори. Апостериори, впрочем, ряд средств и способов вполне может быть табуирован общественным мнением как негодный - в случае, если по этому поводу сложится соответствующий общественный консенсус.
Поскольку каждый прецедент такого табуирования будет существенным поражением власти, так как будет сужать спектр ее будущих возможностей, а накопление прецедентов такого табуирования может довольно быстро вылиться и в ее фактическую недееспособность, можно опять же с уверенностью предположить, что власть будет всеми силами стремиться предотвратить любой прецедент формирования в обществе такого рода консенсуса. Это возможно только одним образом, а именно - путем поддержания в обществе максимально возможного уровня плюрализма мнений, когда любая радикальная оценка нивелируется в нейтральную среднюю. Плюрализм, таким образом, становится безусловной нормой и краеугольным принципом существования политсистемы - правда, исключительно как средство предотвращения общественного консенсуса, но никак не его достижения. Понятным образом в рамках системы степень общественного плюрализма является одновременно и степенью «свободных рук» власти.
Однако, эта «свобода рук» никогда не может быть полной. Ничуть не менее, нежели ресурс легитимности, власти нужен и экономический ресурс, поступающий в виде налогов и сборов: в противном случае все ее возможности остаются нереализуемой потенцией. Но именно несвязанность власти способами своего осуществления превращает налаживание эффективной экономики в трудноразрешимую проблему: никакие априорные гарантии от угрозы властных злоупотреблений и экспроприации оказываются принципиально невозможны, что, в свою очередь, радикально снижает привлекательность любой экономической деятельности.
Выход тут может быть найден только процедурный: невозможность создания априорных правил взаимодействия экономических структур и власти может быть компенсирована мерами взаимного доверия, которые, воспроизводясь, позволяли бы каждой из сторон убеждаться в доброй воле другой стороны. Меры доверия, в свою очередь, могут сводиться только к процедуре допуска экономических структур к процессу принятия решений как единственно возможной предоставляемой им гарантии. Наиболее древней такой процедурой является процедура выборов, позволяющая незащищенным от властного произвола экономическим структурам влиять на полномочную власть путем делегирования туда своих представителей.
Выстроенное таким образом доверие на самом деле обеспечивает взаимовыгодный обмен, обеспечивающий существенный рост системы: экономические структуры получают куда большую поддержку власти, чем это могло быть в любом ином случае, власть же получает постоянный прирост экономического ресурса внутри системы, который обеспечивает ее постоянно возрастающими возможностями для реализации своих целей.
Однако, такая система взаимодействия властных и экономических институтов асимметрична: легко заметить, что власть, изначально, как правило, состоящая из представителей аристократического класса, имеет гораздо меньше возможностей для проведения своей политики, нежели получают экономические структуры. Так, власть ограничена электоральным циклом, сроки которого наступают безотносительно к ее эффективности, в то время как обновление деловых структур зависит исключительно от их конкурентоспособности, и не ограничено никакими дополнительными внешними факторами. Соответственно, практика конкурентных выборов, при «определенности правил игры и неопределенности результата», должна довольно предсказуемо и относительно быстро приводить к фактической приватизации властных институтов экономическими, в результате чего когда власть превращается в средство достижения вполне партикулярных экономических целей.
Очевидным образом вслед за приватизацией власти должна последовать и экспансия слившихся властно-экономических структур на общественное мнение: в противном случае сложившееся положение попросту невозможно легитимировать. Эта экспансия, впрочем, существенно облегчается плюрализмом общественного мнения по поводу способов и средств достижения общей цели реализации прав индивида: легитимным критерием продвижения в данном направлении просто становится экономическая успешность. Поставленными в те же экономические рамках оказываются, соответственно, и референтные для общественного мнения структуры, занимающиеся культурным и когнитивным производством: их деятельность признается полезной постольку, поскольку способствует экономической эффективности.
Это приводит к одной, но весьма существенной проблеме. Плюрализм, апеллирующий к экономическим критериям как единственно легитимной оценке, не позволяет иного культурного и научного производства, кроме рыночно выгодного. Рынок же, формируемый исключительно экономическими структурами, имеет уровень потребления в качестве единственного мерила успешности - а соответственно, любой культурный продукт будет ориентирован на максимально широкую аудиторию, и, следовательно, будет потакать вкусам публики, нежели пытаться их растить. Когнитивный же продукт, очевидно, будет ценен ровно настолько, насколько он будет способствовать достижению практических целей, которые опять же сводятся к обеспечению прибыльности корпораций. Система в итоге оказывается в высшей степени материалистична, будучи не в состоянии ни производить, ни оценивать нематериальные активы, не имеющие непосредственно утилитарного предназначения: потребление оказывается единственно возможным ее жизненным смыслом.
Как результат, складывается весьма специфическая конфигурация политсистемы, в рамках которой и власть и общество оказываются приватизированы экономическими корпорациями, единственно легитимной логикой является логика экономической целесообразности, выборы являются средством контроля экономических структур над властью, а плюрализм является средством предотвращения общественного консенсуса. Более того, как мы видим, к такому положению дел процедурная демократия, понимаемая как наличие института выбора и институционально закрепленного плюрализма общественного мнения, без отягощения какими-либо иными ценностными императивами, приводит практически запрограммированно.
Нельзя сказать, что отцы-основатели Соединенных Штатов, страны, наиболее последовательно и «с листа» воплотившей идеалы Реформации, не предвидели опасности такого развития, и не пытались ее предотвратить. Так, Томас Джефферсон в свое время писал: «Если американский народ когда-либо позволит банкам контролировать эмиссию своей валюты, то вначале посредством инфляции, а затем - дефляции, банки и корпорации, которые возникнут вокруг них, лишат людей всего имущества, а их дети окажутся беспризорными на континенте, которым завладели их отцы. Право выпускать деньги должно быть отнято у банков и возвращено конгрессу и народу, которому оно принадлежит. Я искренне полагаю, что банковские институты более опасны для свободы, нежели регулярные армии».* Как мы видим, Джефферсон пытался сделать не что иное, как предотвратить уже вполне ему видимую угрозу приватизации власти экономическими структурами, связав процедуру значимым ценностным отягощением. Увы, в рамках процедурно интегрированной системы это попросту оказалось нереально: его прозорливое предостережение попросту растворилось в общем плюрализме мнений, что, собственно, и запрограммировано самой структурой сложившейся таким образом политсистемы.
Материалистичный рынок, не оперирующий иными смыслами, нежели потребление, довольно быстро сталкивается с падением прибыльности вследствие заполнения рынка, и система оказывается перед жизненной необходимостью экспансии. Этапы становления современной мировой экономической системы довольно точно коррелируют с «волнами демократизации», в результате которых именно минимальная, т.е. процедурная демократия, предполагающая наличие института выборов и плюрализма мнений в качестве единственной нормы, как правило, и устанавливалась в качестве универсального стандарта демократичности. В дальнейшем именно этот стандарт и лег в основу международной оценки политического статуса страны, кроме прочего, заметно влияющего на условия участия страны в сложившихся мировых рынках.
Сложившаяся таким образом система взглядов на демократию, как мы видим, страдает одним, но вполне радикальным недостатком. По самой своей природе она может быть только частнокорпоративной, представляя собой стратегию подготовки социальной среды к последующей экспансии деловой корпорации, но в принципе не может служить любым иным целям. В противном случае она не смогла бы попросту сложиться в качестве значимой.
______________________________
*The Writings of Jefferson, vol. 7 (Autobiography, Correspondence, Reports, Messages, Addresses and other Writings) (Committee of Congress Washington, D. C., 1861) p. 685.