Я вернулся к вере предков
"Я ВЕРНУЛСЯ К ВЕРЕ ПРЕДКОВ" О Василии (Фазиле) Ирзабекове, мусульманине, принявшем православие
Он ездит по стране, чтобы призывать людей любить и беречь русскийязык.
В него так много вложено Богом и предками, что только вслушивайся,
вдумывайся. Однажды к Ирзабекову подошел священник со словами: "Важно,
Василий Давыдович, то, что вы говорите, но важно и то, что именно вы,
азербайджанец, говорите это. Слушая вас, мы, русские, испытываем чувство
стыда".
ПОМЯННИК
"Это удивительно, - скажет мне потом Василий при встрече, - но земля
Азербайджана была когда-то православной. Называлась она в те времена
Кавказской Албанией, которая к нынешней стране с этим названием не имеет
отношения. Пять веков мои предки исповедовали православие".
Немногие готовы сейчас вспомнить об этом. Он вспомнил и вернулся, как
все мы, только спустя не несколько десятков лет, а столетия. "Душа наша
по природе своей христианка", - воскликнул некогда Тертуллиан, но
добраться до этого бывает так же трудно, как до воды, глубоко залегающей
в пластах земли и глины.
И хорошо, когда остается хотя бы след от былого колодца. Земли
Кавказа усеяны этими следами. Вернулись ко Христу абхазы. Никогда не
забуду беседы с одним из них, бывшим мусульманином, ныне подвизающимся в
иноческом чине. Вновь обрели себя осетины. Но о том, что и на
азербайджанской земле люди некогда бесчисленными тысячами гибли, защищая
свои церкви, я услышал впервые.
Мы договорились встретиться с Василием в московском храме свв. Косьмы
и Дамиана, где он служит помощником настоятеля. А помимо этого, кстати,
возглавляет Православный медицинский центр во имя святителя Луки
(Войно-Ясенецкого), много пишет, очень занят. Но совершенно безропотно
согласился на встречу. Так получилось, что пошел я в церковь на полчаса
раньше. Дул пронизывающий ветер, а одет я был по-весеннему. Вижу -
какой-то храм. Зашел согреться, но оказалось, что это именно то самое
место, где я должен был увидеться с Ирзабековым. У свечного ящика стоял
монах с нерусским лицом. Как выяснилось позже, родом он был из Грузии. Я
поинтересовался, не подъехал ли Фазиль, но не был понят. Тогда спросил
Василия...
Наконец он появился и, не приметив меня, произнес сокрушенно:
"Неужели разминулись!" И такая была виноватость в голосе, беспокойство
обо мне, что на сердце потеплело: свой, православный. Ответ на первый
мой вопрос оказался столь исчерпывающим, что в остальных нужды почти не
возникло. А спросил я вот о чем: "Расскажите, как вы пришли ко Христу?"
- Я бакинец, - начал Фазиль. - Деды, прадеды - все коренные бакинцы.
Кто понимает: азербайджанцы и русскоязычные бакинцы - это люди несколько
разной ментальности. Мой прадед верой и правдой служил русскому царю, у
нас даже хранилась книга с памятной надписью, подаренная ему государем.
Однако после отставки прадед совершил хадж в Мекку, чтобы искупить тот
вред, который нанес исламу на государственной службе. Дед окончил
классическую гимназию, а позже университет, школу красных командиров,
дослужился до звания генерал-майора, заведовал отделом ЦК Компартии
республики. Был репрессирован и четыре года томился в тюремных застенках
в ожидании смертного приговора. Каким-то чудом его оправдали, после он
прошел всю войну и до пенсии трудился скромным школьным учителем. Знал
множество языков, обладал энциклопедической эрудицией, был кристально
честным человеком и полным атеистом.
Помню, как мы выезжали на дачу, которую дед получил как участник
войны. Вокруг него собирались старики и начинали проводить с ним
миссионерскую работу. Говорили: "Ладно, кто в молодости не грешил, но
ведь ты скоро предстанешь перед Всевышним". Особенно последователен был
сосед, живший в доме напротив. Не знаю, сколько ему было лет, но моего
приближающегося к столетнему рубежу деда он называл "сынок". Беседы о
вере начинал всегда одинаково. На мелком желтом песке рисовал тростью
прямоугольник, изображающий могилу, и пояснял: "Все мы смертны, но
подумай - вот положат тебя в могилу, что ты скажешь тогда Аллаху?" А дед
с прямотой коммуниста, репрессированного, но не растерявшего убеждений,
отвечал: "Все на этом свете. И рай, и ад. Я это знаю".
Обо всех своих родных я молюсь. Поминаю бабушку мою Бадам-ханум,
которая еще в младенчестве моем, так уж сложилось, заменила мне мать.
Именно благодаря ей я знаю азербайджанский язык (все мужчины у нас
говорили по-русски). Бабушка была, наверное, единственной мусульманкой в
нашей семье, тайком от мужа носила сахар в мечеть. А вместе с тем
прятала у себя тетрадку, в которую переписала когда-то стихи
"запрещенного" поэта Сергея Есенина. Куда бы она ни входила, все
окрашивалось радостью. Это началось с момента ее рождения. Ее отец Сеид
Ахундов - купец первой гильдии - вложил все свои сбережения, все золото,
что было в семье, в покупку участка, объявленного нефтеносным. Стали
там копать, а нефти нет, и прадед был на грани того, чтобы пустить себе
пулю в лоб. Но в тот день, когда бабушка появилась на свет, ударил
нефтяной фонтан!
Она была заслуженным учителем, великой труженицей, а вера в Бога у
нее была естественной, как дыхание. Впрочем, с дыханием как раз было не
очень хорошо. Из-за тяжелой бронхиальной астмы бабушка часто задыхалась.
Однажды после тяжелейшего приступа рассказала мне, что видела во сне,
что находится на краю обрыва. Вот-вот упадет, но вдруг слышит в
последний момент голос: "А ты в Аллаха веруешь?" - то есть в Бога. Что
ответила бабушка? У армян есть выражение: "Пусть твоя боль станет моей",
а у мусульман, когда они обращаются к Господу: "Да буду я Твоей
жертвой", - это еще от Авраама идет. Эти слова бабушка и произнесла,
стоя на краю.
И услышала: "Если веруешь, Он тебе поможет". После этого она смогла
отползти от пропасти. Никогда не забуду, как вздыхала украдкой,
повторяя чуть слышно: "Язых Николай! Язых Николай!" Какого такого
Николая жалеет она, недоумевал я тогда, ведь "язых" значит несчастный.
Да не было в нашей родне и среди близких никакого Николая, это я знал
точно! А оказалось, был. Так моя покойная бабушка Бадам-ханум
сокрушалась, жалея казненного русского Царя.
Отец моей мамы - Исрафил Ибрагимов - был одним из руководителей
подпольной большевистской организации Закавказья, по заданию которой
работал в руководстве жандармского управления края. После революции стал
народным комиссаром, возглавившим в республике борьбу с бандитизмом и
контрреволюцией, и в сорок лет, после страшных пыток и издевательств -
ему живому выкололи глаза и сожгли бороду, - был казнен, сброшен в
безвестный нефтяной колодец. Потом его, правда, реабилитировали, назвали
"рыцарем революции". Его жена - моя бабушка по матери - Любовь
Азимова, уроженка Смоленской губернии, после ареста и гибели мужа
оказалась с тремя маленькими дочерьми на улице. Они выжили, наверное,
благодаря доброму ангелу семьи - Евдокии, бабе Дуне. Я ее не застал,
даже фотографии не сохранилось этой простой русской женщины. Она бежала в
свое время в Баку, спасаясь от голода, и стала помощницей в доме моего
деда и няней его детей, по сути, второй матерью. Когда же семья "врага
народа" оказалась выброшенной на улицу, пошла работать на производство.
Это спасло маму и ее сестер от неминуемой голодной смерти, а уже после
Евдокия нянчила их детей, но так и не обзавелась собственной семьей... И
если задуматься, что есть Россия в моей жизни и судьбе, то, наряду со
многим и многим, объяснимым и не поддающимся объяснению, это еще и баба
Дуня. За нее, голубушку, в Церкви частицу вынимают.
Отец еще мальчиком юнгой ходил на сухогрузе в Иран и тем помогал
семье хоть как-то продержаться, пока не было отца и братьев, ушедших на
фронт. Позже стал кадровым офицером, затем инженером, наделенным
всевозможными талантами, ни один из которых так и не смог реализовать.
Он любил читать мне книги на русском и привил любовь к литературе. Его
старший брат Алик тоже был одареннейшим человеком. Отправился
добровольцем на фронт, прибавив себе возраст, был пленен, прошел ад
фашистских концлагерей, откуда бежал и сражался партизаном в Греции и
Италии, после возвращения на родину был сослан в Сибирь, где было еще
страшнее, чем в плену. Оттуда он тоже бежал, даже поступил в медицинский
институт, но был разоблачен. В возрасте двадцати семи лет он умер на
руках своей матери глубоким, изможденным стариком.
Но если говорить о том, через кого Христос пришел в мою жизнь, то
это, наверное, другой брат отца - Ниджат. В нашей семье за необычайную
доброту и детскую наивность его называли Пьером Безуховым. Был кадровым
офицером, фронтовиком. Позже стал очень хорошим врачом-кардиологом. Не
очень хорошо говорил по-азербайджански после многих лет жизни в
Кисловодске, где его почему-то называли Николаем Александровичем. Все
свое свободное время посвящал мне. И как он говорил о Христе! У Горького
я встретил в очерке о Льве Толстом слова, что великий писатель о Христе
говорил всегда без энтузиазма, тускло, не любил Его. А мой дядя,
азербайджанец, отзывался о Сыне Божьем с очень большой теплотой.
Говорил: "Ты не представляешь, какая хорошая вещь - христианство. Я тебе
как врач скажу, что даже с точки зрения медицины очень хорошо, когда
человек исповедуется и очищается от грехов". И рассказывал, что врачи
старой школы первым делом задавали пациенту вопрос: "Вы никому ничего не
должны?" - и советовали долги вернуть. Только если это не помогало,
приступали к лечению. Дядя Ниджат не вступал ни в какую партию, был
убежденным антикоммунистом. Очень любил книгу Массарика, президента
Чехословакии и одного из лучших критиков марксизма. Обещал, когда
вырасту, дать ее почитать.
У нас вообще была прекрасная библиотека. Еще прадед - надворный
советник - был библиофилом. Эта страсть передавалась потом у нас из
поколения в поколение. Среди книг помню прижизненное издание словаря
Даля, тома Брэма, Большую детскую энциклопедию - дореволюционную, где я
вычитывал, как делают шоколад, что такое полиграфия и так далее. А вот
Корана не было. Я уже потом им обзавелся.
"ЕСЛИ НЕ ПРИМУ КРЕЩЕНИЯ - УМРУ"
В Баку было две мечети на двухмиллионный город, шиитская и
суннитская. Имелись также две русские церкви и одна армянская, две
синагоги, одна для европейских евреев, другая для горских. Рядом с одной
из мечетей я поселился во время преддипломной практики в институте,
когда снимал крохотную квартирку в верхней части Баку. Для меня даже
стены вокруг мечети были святы, помню, ночью подходил к ним и целовал.
Сердце жаждало Бога. Заходил и внутрь этих стен, благо они никогда не
запираются по мусульманской традиции. У нас даже говорят про бесшабашных
людей, всегда готовых принять других любителей развлечений: "У них
дверь никогда не закрывается, как в мечети". Заходил, интересовался, как
все устроено изнутри. Запомнилось помещение, где особый человек готовит
мертвых в последний путь на мраморном ложе с углублением для тела.
Покойников обмывают, потом посыпают душистым розовым тальком.
Но это только часть ритуала. В памяти сцена, как в небольшом
бакинском дворике, выметенном и политом из шланга, сидят мужчины всех
возрастов и внимательно слушают муллу, который долго размеренным
речитативом читает на арабском языке суру из Корана. Поразительно то,
что никто из присутствующих вообще не знает арабского! Несколько человек
- откровенные атеисты, не исключено, что им был и сам усопший. Но как
строги их позы, почтительно склонены головы! Заметно, что люди
сосредоточены. Это происходит, как мне кажется, еще и оттого, что они
стремятся уловить в убаюкивающем речитативе чужой речи знакомые слова, а
таковые, пусть изредка, но все же встречаются. И это подспудное
стремление людей к хоть какому-то осмыслению происходящего так понятно,
так естественно. Вспоминаю собственное изумление, когда друг шепнул мне,
что мулла, приглашенный на похороны его бабушки, вычитывал слова молитв
из небольшой записной книжки, в которой они были записаны от руки
кириллицей. Не исключено, что он и сам не знал арабского. Но люди,
которые не понимали содержания читаемого им на чужом языке текста, тем
не менее внимали ему в ненарушимом молчании, даже с неким трепетом.
В какой-то момент я готов был стать настоящим мусульманином. Помню
даже, как переписал от руки брошюру о том, как нужно совершать намаз. На
рубеже 90-х приезжали миссионеры из Ирана, этнические азербайджанцы.
Многих обратили. А что касается меня... намаза я так ни разу и не
совершил. Бывал потом и в Стамбуле в самых красивых минаретах из белого
мрамора. Но, знаете, ничто там не тронуло моего сердца. Я так остро это
ощутил, может быть, потому, что в детстве любил бывать в армянском
храме, знал, как тепло бывает душе в христианской церкви. Мы, мальчишки,
часто бегали на Приморский бульвар. Баку расположен амфитеатром,
спускающимся к этой набережной, которая тянется на много километров. Там
были во множестве кафе, аттракционы, летали чайки. А церковь была так
расположена, что миновать ее было трудно, и я любил там посидеть. Мне
нравились иконы с армянскими надписями, хотя я их не понимал, очень
любил запах ладана. Больше скажу, иногда я покупал недорогую свечку,
пристраивая ее в подсвечнике, наполненном песком. Так приятно было их
возжигать, потом слушать церковную службу, где я тоже не мог почти
ничего разобрать, только отдельные армянские слова были знакомы. Пели
там женщины из Бакинского оперного театра, который у нас звали
Маиловским.
Этой армянской церкви больше нет... Как и Баку моего детства, с его
неповторимой культурой. Она погибла. А я окончательно перебрался в
Москву. В каком-то смысле я коренной москвич, до меня три поколения, еще
с дореволюционных времен, жили поочередно в двух столицах - России и
Азербайджана. Оба они для Ирзабековых - родные. И здесь уже я
окончательно понял, что без Христа мое существование бессмысленно.
Однажды вдруг сказал жене: "Если я не приму крещения, то умру". Не знаю,
почему вырвались эти слова. Как рождается в человеке вера? Я долго
ломал над этим голову, да и спрашивают меня часто: "Как ты, совершенно
светский человек, пришел в православие?" Одна вещь несомненна - человек
не сам избирает Спасителя. Вы помните Его слова: "Не вы Меня избрали, а Я
вас избрал". Это в любом случае всегда дар, причем абсолютно не по
заслугам, не потому, что ты хороший. Пятнадцать лет назад это случилось и
со мной. В христианстве я нашел то, чего вообще нигде не мог найти -
свободу. Свободу от самого большого страха моей жизни, который меня
мучил с детства, - страха смерти.
"Я ВЕРНУЛСЯ К ВЕРЕ ПРЕДКОВ"
После моего прихода в Церковь пресеклись все прежние знакомства не
только с азербайджанцами, но и с бакинскими евреями. Они не поняли меня,
плохо говорили о Сыне Божием, а я этого не мог терпеть. Пришлось
сделать выбор. В будущем нам всем придется делать его не раз. Ислам
усиливается, и я бы приуныл... Ведь Спаситель говорил, что, когда придет
судить мир, не знает, найдет ли веру на земле. Но еще Он сказал: "Не
бойся, малое стадо!" Я и не боюсь. Когда христианин погибает за веру -
это честь, о которой можно только мечтать.
Ко мне нередко подходят татары, азербайджанцы, таджики, которые
тянутся ко Христу. Спрашивают: "А как ты пришел?" Я отвечаю. Нет, я не
ощущаю себя ренегатом, перебежчиком, прибившимся к чужому. Я вернулся к
вере предков, которые несколько столетий были христианами. "Мы
гылындж-мусульмане", - говорила иногда бабушка. "Что это значит?" -
спросил я ее. "Гылындж" - значит меч, наши предки - албанцы - были
обращены в ислам силой оружия. В детстве, помню, я был очень
вспыльчивым, кровь такая. Но бабушка, успокаивая меня, повторяла
азербайджанскую поговорку: "Враг тебя - камнем, а ты его - пловом". "Что
за глупость", - думал я, но, когда вырос, понял, что это ведь суть
учения Христа. Из каких времен дошел до нас этот совет? Человек в
азербайджанском звучит как "адам", что сразу же возводит нас к самым
истокам ветхозаветной истории. Предатель же произносится как "хаин" -
да-да, тот самый Каин, совершивший самое первое и тяжкое предательство,
убийство единокровного брата. Чуждый человек - "хам", что также не
нуждается в особых комментариях.
Еще большее удивление вызывает то, что в азербайджанском языке есть
слово, обозначающее не просто свет, а нетварный свет. Обычный свет,
например, сияние солнца называется "ишиг", а свет божественный - это
"нур". Отсюда фамилии Нуриев, Нуралиев. Соболезнуя близким покойного, у
нас говорят: "Пусть могила его наполнится нетварным светом". То есть
фактически желают встречи со Христом. Я читал Коран, там близко этого
нет. От древних азербайджанских священников сохранился и другой обычай:
возлагать правую руку на голову, чтобы благословить, передать свою
удачливость. Холостые, например, просят, чтобы их благословил друг,
который удачно женился, нашел хорошую, добрую девушку. Одноклассники
просили меня возложить руку, когда я выходил из кабинета экзаменатора с
пятеркой в зачетке. Это идет еще от апостолов. Именно в Баку
проповедовал и был распят ученик Господа Варфоломей. Проходя через наши
края, распространял слово Божие апостол Фома, а первую церковь,
"праматерь всех церквей на Востоке", основал у нас в местечке Гис святой
Елисей. Он был рукоположен сводным братом Спасителя - патриархом
Иерусалимским Иаковом. Восемнадцать столетий назад воссиял у нас свет
Христовой веры.
Персы пытались вернуть нашу землю к огнепоклонству, но после многих
сражений сказали, что пусть кто чему хочет, тому и поклоняется. А потом
пришли арабы... Албания была в ту эпоху процветающей страной, имеющей
высокоразвитую культуру, свой алфавит из 52 букв, и все это оказалось
разрушено почти до основания, стерто с лица земли. И здесь мы
сталкиваемся с самым, быть может, поразительным обстоятельством. Даже в
России многие слышали о Бабеке, видели фильм, о нем снятый с огромным
размахом. Это главный национальный герой Азербайджана, все остальные с
ним рядом не стоят. Ему ставят памятники, его именем называют детей, о
нем слагают стихи и песни. И чем же он отличился? Тем, что много лет
боролся с арабскими завоевателями, разбил множество их армий, имея сотни
тысяч сторонников, прежде чем его предали и выдали на казнь. Убивали
героя страшно: отрубили руки и ноги, затолкав их в распоротый живот, а
потом уже мертвого прибили ко кресту. "Крест Бабека" - так называлось
это место в течение столетий. Почему ко кресту - понятно. Незадолго до
смерти Бабек крестился в православие, а схвачен был, когда пробирался к
своим единоверцам в Византию, чтобы собраться там с силами.
Мне было 18 лет, когда я впервые узнал о том, какую веру исповедовал
Бабек, о том, что он носил крестик под доспехами. Об этом рассказал мне
писатель Джалал Барбушат, он писал тогда книгу о Бабеке под названием
"Обнаженный меч", собирал материал о нем, знакомился с источниками, в
основном арабскими. Так что представьте, вдумайтесь - главный герой
Азербайджана был православным христианином, погибшим в борьбе с людьми,
которые принесли нам ислам. Я говорил об этом с нашими азербайджанскими
учеными. Спрашивал: "Вы знаете это?" "Конечно, знаем", - отвечают. "А
почему народу не говорите"? - "Ты что, нас убьют". И тогда я начал
понимать, почему меня всегда, с детства так сильно тянуло в храм. Наша
земля полита кровью бесчисленных мучеников за веру, среди которых не
могло не быть моих предков. Именно они вымолили меня. Другого объяснения
нет. И когда слышу, что я предал азербайджанский народ вместе с его
верой, отвечаю: "Да нет, ребята, я домой к себе пришел".