Александр Ефремов. Украинство в теории и на практике

[deda14]

Часть 2

Михаил Грушевский

Михаил Грушевский - сын профессора русской словесности Сергея Фёдоровича Грушевского. Ко времени рождения Михаила его отец преподавал русский язык и словесность в греко-католической гимназии. Сергей Грушевский был автором принятого министерством образования Российской империи и многократно переизданного учебника церковнославянского языка.



Но вот Грушевский-сын, провозгласив «долой славянщину», стал яростным противником его употребления. Это была не только символическая измена отцу, но и разрыв с предшественниками-украинофилами, ведь Кирилло-Мефодиевское братство уделило в своем уставе особое внимание церковно-славянскому языку. Провозглашая свободу всякого вероучения, оно требовало «единого славянского языка в публичных богослужениях всех существующих церквей». Юношеские годы Грушевский провёл на Кавказе, где учился во второй Тифлисской гимназии. Затем в 1886-1890 годы учился на историко-филологическом факультете Киевского университета св. Владимира (с1920 г. по 1933 г. им. Драгоманова, а с 1939 г. им. Шевченко). Одним из его наставников становится В.Б. Антонович, в молодости член тайной польской организации, затем присоединившийся к хлопоманам.

Первоначально Грушевский становится известен как публикатор документов по истории Малороссии. Через четыре года после окончания университета он защитил магистерскую диссертацию «Барское староство. Исторические очерки» (1894 г.). Сразу после этого, несмотря на левые политические взгляды, он переезжает на территорию крайне консервативной Австрийской империи и получает в Лембергском (Львовском) университете кафедру всеобщей истории со специальным уклоном в историю Восточной Европы. Там он создаёт удивительную концепцию Украины-Руси, согласно которой великороссы и малороссы (украинцы) изначально являлись разными народами. Всех славян, живших по Днестру, по Днепру и дальше на восток до Азовского моря, прозванных антами, Грушевский объявляет украинцами. Будучи профессиональным историком, он, безусловно, понимал, что указанный тезис просто вздор. Ведь ещё в 1906 году Грушевский писал: «Конечно, в IX-X веках не существовало украинской народности в ее вполне сформировавшемся виде, как не существовало и в XII-XIV вв. великоросской или украинской народности в том виде, как мы ее теперь себе представляем». Однако накануне Первой мировой войны, в 1913 году, Грушевский в «Иллюстрированной Истории Украины» широко пользуется терминами «Украина» и «украинский» для самых отдаленных эпох. Киевское Государство X-XIII вв. для него, конечно, государство украинское. Как всегда, политическая необходимость превалировала у него над научной истиной. За более чем столетие, прошедшее с момента выхода «Иллюстрированной Истории Украины», никто из историков не принял концепцию Грушевского.

Не удивительно, что исторические воззрения Михаила Сергеевича критиковались крупнейшими русскими и украинскими историками - А.Е. Крымским, Н.М. Павловым, И.А. Линниченко, А.Е. Пресняковым, А.В. Стороженко, В.А. Мякотиным, Т.Д. Флоринским, П.М. Бицилли. В 1907 году киевский общественный деятель и публицист Б.М. Юзефович писал о нём как об «учёном-лгуне». Профессор И.А. Линниченко выпустил в 1917 году брошюру «Малорусский вопрос и автономия Малороссии. Открытое письмо к профессору Грушевскому», в котором дал критический разбор исторической концепции М.С. Грушевского и предложил тому полемику. Однако «светоч украинской историографии» вызова не принял. В эмиграции Грушевского резко критиковали учёный и католический священник князь Александр Волконский и А.И. Дикий (Занкевич), выпустивший в Нью-Йорке критический труд под названием «Неизвращённая история Украины-Руси», обыгрывающим заглавие главного труда М.С. Грушевского. Дело, однако, заключалось в том, что лишённая научной значимости концепция Грушевского имела огромное политическое значение, ибо придавала наукообразную форму историческим фантазиям глубоко провинциальному, остро ощущающему свою ущербность украинофильству. Кроме того, он же блестяще выполнил задачу слияния умеренного автономистского украинства Российской империи с радикальным львовским народовством, будучи одинаково своим и на Украине, и в Галиции.

Впрочем, профессору было очень нелегко. По его признанию, «созидание национальной жизни» пришлось начинать «на пустом месте». С началом Первой мировой войны Грушевский был арестован в Киеве по обвинению в австрофильстве и причастности к созданию Легиона украинских сичевых стрельцов. Его выслали в Симбирск, но уже в 1916 году «кровавый царизм» позволил ему переехать в Москву, где он проживал до Февральской революции, после которой вернулся в Киев. В Киеве на собрании представителей политических, общественных, культурных и профессиональных организаций было объявлено о создании Украинской Центральной Рады (УЦР) и состоялись выборы её руководства. Председателем УЦР был заочно избран Михаил Грушевский, и 28 марта 1917 года он уже председательствует на заседании Центральной Рады.

После большевистской революции Украинская Центральная Рада 7 (20) ноября, по инициативе Грушевского, провозгласила Украинскую Народную Республику. В апреле 1918 года в соответствии с подписанным «Брестским миром» и соглашением с Центральной Радой германская армия оккупирует Украину. Официально объявлено, что «союзные немецкие войска» явились для защиты страны от большевиков. Председатель Центральной Рады, профессор Грушевский, пишет статьи о «внутреннем родстве» украинцев и немцев, о давнем тяготении украинской нации к «близкому ей по духу и натуре» западному миру, «в первую очередь к миру германскому». Произносятся торжественные речи об «украинско-немецком братстве», о грядущем «национальном возрождении Украины».

Но 29 апреля 1918 года Центральная Рада была упразднена в результате государственного переворота гетмана П.П. Скоропадского, поддержанного оккупационными войсками. Грушевский уехал в Австрию (а куда же ещё!), но через пять лет, в 1924 году, вернулся в СССР и совсем неплохо там устроился.

В начале 30-х годов, по сфабрикованному ГПУ так называемому «Академическому делу» к различным формам заключения и ссылки были приговорены многие историки и филологи, в том числе С.Ф. Платонов, Е.В. Тарле, Н.П. Лихачёв, М.К. Любавский (умер в ссылке в 1936 году), старший учёный хранитель Пушкинского дома Н.В. Измайлов, Ю.В. Готье, С.В. Бахрушин и другие. Некоторых учёных расстреляли. Ранее, в 1919 году большевики казнили значимого учёного-медиевиста профессора Андрея Вязигина. Зато политический враг Советской власти, профессор-сепаратист жил с комфортом в стране победившего социализма, где и умер почётным советским академиком в Кисловодске, успев принять участие в большевистской украинизации Малороссии.

Австрийская Русь в канун больших перемен

Не сумев создать сколь-нибудь массовой базы украинского сепаратизма, венские власти начали переходить к силовым, а в ходе Первой мировой и к террористическим методам подавления русского национального сознания в своих владениях. В декабре 1912 года австро-венгерский военный министр Мориц Ауффенберг публично предупреждал: «Те, кто обязан, силой прекратят русское движение в Галиции…». А украинофильская газета «Діло» конкретизировала задачи: «…Русофилы ведут изменническую работу… Всех, кто только учит народ поступать так, следует немедленно арестовывать на месте и предавать в руки жандармерии…». А в 1914 году, когда началась Первая мировая война, главнокомандующий австро-венгерской армией эрцгерцог Фридрих доносил императору Францу Иосифу, что среди населения Галиции, Буковины и Закарпатья существует «уверенность в том, что оно по расе, языку и религии принадлежит России». Представитель МИДа Австро-Венгрии барон В. фон Гизль, изучая ситуацию в крае, в 1915 году вынужден был признать: «Украинизм не имеет среди народа опоры. Это исключительно теоретическая конструкция политиков… Украинофильское движение среди населения не имеет почвы - есть только вожди без партий».

Для истребления москвофилов Вена прибегала к самым крайним мерам, например, через два страшных австрийских концентрационных лагеря Талергоф и Терезин прошло более 130 тысяч галичан и буковинцев (примерно каждый 10-й житель этих областей), тысячи из которых погибли. Доказательством вины могли служить напечатанные по-русски книги, такие как «Басни харьковские» Григория Сковороды или «Наймичка» и «Повесть о безродном Петрусе» Тараса Шевченко. Лишь за неполные три года - с 1914-го по 1917-й - в концлагерях и по решению «полевых судов» были замучены, расстреляны, повешены (нередко самым зверским способом - за ногу) более 200 тысяч человек. Даже панегирически настроенный к империи Габсбургов Иосиф Рот в своём знаменитом романе «Марш Радецкого» даёт описание террора австрийских властей в отношении русинского населения.

Впрочем, галичанское москвофильство сумело выжить даже в условиях правительственного террора и, более того, сумело заставить власти считаться с собой. К примеру, в 1915 году членам австрийского правительства представлена была записка, отпечатанная в Вене в небольшом количестве экземпляров, под заглавием «Denkschrift ber die Notwendigkeit ausschliesslichen Gebrauches des Nationalnamen ‘Ukrainer» (Меморандум о необходимости исключительного использования национального наименования «Украинец»). Австрийцев соблазняли крупными политическим выгодами, могущими последовать в результате переименования русинов в украинцев. Но имперский кабинет отказался от подобной акции, не желая в условиях войны создавать ещё один повод для недовольства. Подлинный крах москвофильства австрийских русинов наступил лишь в эпоху безумных социальных экспериментов большевиков и проводимой ими же политики тотальной украинизации. Задача создания новой нации не была выполнена австрийцами, но они создали фундамент, на который в дальнейшем опёрся большевизм.

Мова против Языка

Важнейшим фактором создания украинской идентичности стало формирование нового наречия - мовы. За основу был взят региональный галичанский диалект - архаичная крестьянская речь, засорённая полонизмами. Проблемой создателей мовы было её отличие от наречий других частей Малороссии, что подрывало сам тезис о наличии единого украинского народа. Однако в ту эпоху, когда возник интерес к древней истории Отечества, русское образованное общество не только без всякой враждебности относилось к малороссийскому наречию, произведениям на нём, но любило и поощряло его как интересное культурное явление.

Центрами новой словесности в XIX веке были не столько Киев и Полтава, сколько Петербург и Москва. Первая «Грамматика малороссийского наречия», составленная великороссом А. Павловским, вышла в Петербурге в 1818 году. В предисловии автор объясняет предпринятый им труд желанием «положить на бумагу одну слабую тень исчезающего наречия сего близкого по соседству со мною народа, сих любезных моих соотчичей, сих от единые со мною отрасли происходящих моих собратьев». Первый сборник старинных малороссийских песен, составленный князем М.А. Цертелевым, издан в 1812 году в Петербурге. Следующие за ним «Малороссийские песни», собранные профессором М.А. Максимовичем, напечатаны в Москве в 1827 году. В Петербурге в 1861 году был издан букварь Тараса Шевченко на малороссийском наречии - «Букварь южнорусскій». Интересно, что автор букваря не назвал его украинским. Букварь пришёлся ко времени, ибо правительство Александра II планировало ввести в Малороссии обучение в Народных школах на местном наречии. В 1862 году Петербургский Комитет Грамотности возбудил ходатайство о введении в Народных школах Малороссии преподавания на местном наречии, и оно принимается к рассмотрению министром народного просвещения А.В. Головниным, который поддерживает его.

По всей вероятности, проект этот был бы утвержден, если бы не начавшееся польское восстание, встревожившее правительство и общественные круги. Выяснилось, что повстанцы делали ставку на малороссийский сепаратизм и на разжигание крестьянских аграрных волнений на юге России посредством агитационных брошюр и прокламаций на простонародном наречии. И тут замечено было, что некоторые украинофилы охотно сотрудничали с поляками на почве распространения таких брошюр. Найденные при обысках у польских главарей бумаги обнаружили прямые связи украинских националистов с восстанием. «Все польские чиновники, профессора, учителя, даже ксендзы стали заниматься по преимуществу филологией, не мазурской или польской, нет, но исключительно нашей, русской, чтобы при содействии русских изменников создать новый русско-польский язык», - вспоминал крупный общественный деятель Галиции и Закарпатья Адольф Добрянский.

Тогда министр внутренних дел Российской империи граф Валуев издал циркуляр (18 июля 1863 г), направленный в Киевский, Московский и Петербургский цензурные комитеты, о приостановлении печатания на малороссийском наречии литературы религиозной, учебной и предназначенной для начального чтения. К пропуску цензурой разрешались «только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы». А в мае 1876 года царь в немецком городке Бад-Эмс подписывает указ, ограничивающий использование (запрет на преподавание, ведение документов, использование в музыке и церкви во время проповедей) малороссийского наречия в Российской империи. Также указ запрещал как печать на территории империи, так и ввоз из-за границы книг, напечатанных на украинском языке, равно как и постановку украиноязычных театральных представлений и концертов.

Поводом для принятия этого указа стало письмо от помощника попечителя Киевского учебного округа М.В. Юзефовича, в котором он обвинил украинских просветителей в том, что они хотят «Украины в форме республики, с гетьманом во главе». Кроме того, по мнению известного историка А.И. Миллера, особое впечатление на Совещание произвёл указанный в записке факт перевода «Тараса Бульбы» на украинский язык, где слова «русская земля», «русский» устранены и заменены словами «Украина», «украинская земля», «украинец», а в конце концов пророчески провозглашен даже свой будущий украинский Царь».

В 1878 году на Первом Международном литературном конгрессе в Париже при содействии И.С. Тургенева среди делегатов была роздана брошюра М.П. Драгоманова с резким осуждением этого документа. Однако сам Драгоманов часто говорил, что пока украинская литература будет представлена бездарными Конисскими или Левицкими, она окажется неспособна вырвать из рук малороссийского читателя не только Тургенева и Достоевского, но даже Боборыкина и Михайлова. Культурное отмежевание от России как самоцель представлялось ему варварством. Впрочем, положения указа соблюдались довольно слабо, а некоторые помещики, как, например, близкая к Антону Павловичу Чехову семья Линтварёвых, даже устраивали школы, где учили мове крестьянских детей.

Иная ситуация была в австрийских владениях. Там в университете Лемберга (Львова) шла активная работа по созданию некоего филологического гомункула - мовы, с расчётом на максимальное размежевание с русским языком. Таким образом, появление этого наречия, прежде всего, факт антирусской политики, а не самостоятельное культурное движение. А ведь в 40-х годах того же XIX века известный славист Юрий Венелин, карпатский русин по происхождению, считал необходимым преодолеть языковые различия, которые он резонно считал следствием долгого владычества иноплеменников над большинством славянских земель.

Началось насильственное внедрение в русских школах т.н. «кулишивки» - одной из ранних версий украинского алфавита, названной по фамилии её создателя Пантелеймона Кулиша. Фонетическое правописание (по принципу «как слышим, так и пишем») при этом, безусловно, использовалось в качестве инструмента этнического раскола. Нападки на русский язык были столь неприкрытыми и агрессивными, что сам Пантелеймон Александрович Кулиш возмутился этим обстоятельством. Вот выдержка из его письма из Варшавы, написанного 16 октября 1866 года ученому-фольклористу Якову Головацкому во Львов: «Вам известно, что правописание, прозванное у нас в Галиции «кулишивкою», изобретено мною в то время, когда все в России были заняты распространением грамотности в простом народе. С целью облегчить науку грамоты для людей, которым некогда долго учиться, я придумал упрощенное правописание. Но из него теперь делают политическое знамя. Полякам приятно, что не все русские пишут одинаково по-русски; они в последнее время особенно принялись хвалить мою выдумку: они основывают на ней свои вздорные планы и потому готовы льстить даже такому своему противнику, как я… Теперь берет меня охота написать новое заявление в том же роде по поводу превозносимой ими «кулишивки». Видя это знамя в неприятельских руках, я первый на него ударю и отрекусь от своего правописания во имя русского единства». Против искусственного создания нового литературного языка резко выступил и бывший глава Кирилло-Мефодиевского братства Николай Костомаров, ему не возражали, но язык продолжали сочинять с удвоенной энергией.

Особую ненависть у деятелей украинства всех эпох вызывал церковно-славянский язык, т.е. литургический язык русского Православия, пришедший с крещением Руси. Они прекрасно понимали, что он свидетельство и символ этнического, исторического и религиозного единства всех частей большой русской нации. Поэтому постоянно предпринимались попытки перевести Священное писание и службу на создаваемый новояз - «рідну мову», что приводило к позорным и скандальным конфузам - «Батько наш» вместо «Отче наш» или «Хай дуфае Сруль на Пана» вместо «Да уповает Израиль на Господа».

После распада Австро-Венгрии и большевистской революции в России летом 1918 г. созван был Всеукраинский Церковный Собор, на котором будущий глава раскольничьей УАПЦ (украинской автокефальной православной церкви) Василий Липковский поднял вопрос о богослужебном языке. Поставленный на голосование вопрос этот решен был подавляющим большинством голосов в пользу церковнославянского. Тогда попы-самостийники, без всякого согласия своих прихожан, учинили Всеукраинську Церковну Раду и объявили прежнее православие «панским», солидаризировавшись с точкой зрения галичанского униата Емельяна Огоновского, именовавшего церковнославянский язык «реакционным». Никаких чисто конфессиональных реформ Церковна Рада не произвела, если не считать включения в число церковных праздников «шевченковских дней» 25 и 26 февраля по старому стилю, причисления поэта-атеиста (а иногда богохульника) к лику святых.

Затем последовала украинизация святцев. В «Молитовнике для вжитку украинской православной людности» греко-римские и библейские имена святых заменены обыденными простонародными кличками - Тимошь, Василь, Гнат, Горпина, Наталка, Полинарка. В последнем имени лишь с трудом можно опознать св. Аполлинарию. Женские имена в «молитовнике» звучат особенно жутко для православного уха, тем более когда перед ними значится «мученица» или «преподобная»: «Святые мученицы Параська, Тодоська, Явдоха, Ярина и Гапка, мученицы Палажка и Юлька» и так до… «преподобной Хиври».

Ненависть самостийников к России, её языку была очень велика и часто приводила к настоящему вандализму. Так, создатель микроскопической Украинской народной партии Николай Михновский в 1904 году, когда праздновалось 250-летие «воссоединения Малороссии и Великороссии», организовал подрыв памятника А.С. Пушкину в Харькове.

Впрочем, до победы большевистской революции мова так и осталась баловством провинциальных школьных учителей и бесталанных «письменников». Тут уместно указать и на творчество небезызвестного Леопольда фон Захер-Мазоха. Этот литератор в одном из произведений вывел в качестве действующего лица некоего галицкого графа, приобщавшего крестьянок к родной литературе и читавшего им стихи Пушкина. Вряд ли, конечно, такие графы существовали в действительности. Примечательно иное: уроженец Львова Захер-Мазох знал реальное положение дел на своей родине и то, какой литературный язык его жители считают своим.

Новоизобретённый язык оказался недоступен и простонародью, в чём честно признавались сами деятели украинства. Так, активный украинофил Н. Плешко вспоминал, как во время гражданской войны попал на съезд мировых судей. Председатель «начал вести его на украинской «мове», члены суда делали доклады, защитники заговорили по-украински. Моё место находилось вблизи публики, состоявшей главным образом из крестьян, и они в недоумении стали переглядываться друг с другом, а один из них, нагибаясь к соседу, сказал: «Петро, а Петро, что это паны показились, чи шо?»

Родившийся и проведший юность в Киеве певец и поэт Александр Вертинский в сталинское время, когда всё украинское якобы подвергалось гонениям, раздраженно писал жене: «Ломаю мозги над украинским текстом, смутно угадывая содержание, ибо таких слов раньше не было, и это теперь они «создают» «украинский язык», засоряя его всякими «галицизмами», польско-закарпатскими вывертами, и никто в Киеве на этом языке говорить не может и не умеет»!

Читающую публику «среднего класса» новосозданный «язык» раздражал не меньше. Киевская газета «Южная Копейка» в 1911 году писала: «…Когда Шекспира и Ибсена переводят на мертвое, для оживления измененное профессором Грушевским до неузнаваемости и непонимаемости наречие - это противно. Таких явлений мы, конечно, противники, и будем с ними бороться и будем их высмеивать». Любопытно, но даже недолгий, поставленный во власть немцами, гетман Украины Павел Скоропадский признавал: «Галичане живут объедками от немецкого и польского стола. Уже один язык их выразительно это отображает, где на пять слов четыре польского и немецкого происхождения».

Создаваемый новояз был не только чужд русскому языку, но и выглядел по отношению к нему совершенно пародийно. Когда большевики начали насильно вводить мову на территориях созданной ими УССР, страна наполнилась шутками и анекдотами, обыгрывающими нелепости этой речи. Владимир Маяковский, как партийный поэт, опубликовал стихотворение «Наш долг Украине» со строчками:

«возьмёт и расскажет

пару курьёзов -

анекдотов

украинской мовы.

Говорю себе:

товарищ москаль,

на Украину

шуток не скаль».

Впрочем, киевлянин Михаил Булгаков постоянно вышучивал входивший в употребление пародийный новояз и чуть не лишился жизни, ибо посетившая И.В. Сталина делегация украинских писателей потребовала у Вождя ареста и казни автора «Белой Гвардии».

Авторы, объявленные классиками новоявленной «української літератури», тоже с трудом укладывались в прокрустово ложе её инаковости в отношении большой русской культуры. Тарас Шевченко, по происхождению украинский крестьянин, наиболее интимные свои записи, в том числе дневник, вёл на русском языке.

Нельзя обойти и прагматической составляющей в возникновении особой словестности малороссийского новояза. Утвердиться в большой русской литературе XIX века, после Пушкина, Лермонтова, Гоголя, конечно, было весьма непросто. Иное дело - писание на всевозможных диалектах, только обретавших письменность. Тем более что московская и петербургская публика относилась к подобным опытам весьма сочувственно. Ведь только так смогли получить хоть какую-то известность Марко Вовчок или Леся Украинка. Недаром один из самых умных героев в тургеневском «Рудине» Пигасов утверждал: «…если б у меня были лишние деньги, я бы сейчас сделался малороссийским поэтом. - Это что ещё? Хорош поэт! - возразила Дарья Михайловна, - разве вы знаете по-малороссийски? - Нимало; да оно и не нужно. Как не нужно? - Да так же, не нужно. Стоит только взять лист бумаги и написать наверху: Дума; потом начать так: Гой, ты доля моя, доля! Или: Седе казачино Наливайко на кургане; а там: По-пид горою, по-пид зеленою, грае, грае воропае, гоп! гоп! или что-нибудь в этом роде. И дело в шляпе. Печатай и издавай».

Впрочем, все усилия по созданию хоть сколько-нибудь серьёзной украиноязычной литературы провалились. Даже странно, что не только Платонова или Шолохова, но даже и Евтушенко не состоялось на ниве (правда, скудной) малороссийской словесности. Возможно, поэтому нынешние борцы за украинскую культуру так любят отыскивать хохлацкие корни у Волошина, Ахматовой, Маяковского и других классиков. Остапом Вишней и Павло Тычиной обойтись не удаётся. Враги нашей Отчизны во все века прекрасно понимали разъединяющее значение «мовы». Руководитель отдела центрального аппарата СС, возглавлявший учебно-исследовательский отдел прикладной социологии языка Аненербе и планировавший создание «Тайного политико-языкового управления», с задачей разложения культуры на оккупированных территориях, Георг Шмидт-Рор в докладной записке «О необходимости тайного отдела языковой политики» предлагал: «Союз Советских республик … должен быть разложен на свои естественные составляющие - на племена. Под предлогом права нации на самоопределение необходимо создать этим племенам собственное национальное сознание, которое бы находилось в подчёркнутой оппозиции к русскому. Украинцам необходимо создать свой шрифт…, свой словарный запас, сознательно отдаляющий его от русского языка. От того, будет ли достигнута эта цель, вполне может зависеть судьба грядущих веков».

Тарас Шевченко

Всякая значимая культура должна обладать своими классиками. На роль такового украинство выбрало Тараса Григорьевича Шевченко. Сам Шевченко, как известно, считал по-другому. Он стремился занять место в русской литературе, которую в «Дневнике» называл «нашей литературой», а Жуковского, Лермонтова, Кольцова - «нашими поэтами». Рождённый крепостным, Шевченко был освобождён благодаря значимым деятелям русской культуры В. Жуковскому, К. Брюллову и некоторым другим. Ко времени пребывания Шевченко в Киеве (1846 год) относится сближение его с Н.И. Костомаровым. В том же году Шевченко присоединился к сформировавшемуся тогда в Киеве Кирилло-Мефодиевскому обществу, а вскоре был арестован. После ареста его отправили служить рядовым в Оренбургский корпус. Суровость наказания во многом определялась содержанием поэмы «Сон», в которой Шевченко оскорблял императорских особ и высмеивал нервную болезнь государыни (следствие восстания декабристов).

Освобождение Шевченко состоялось в 1857 году благодаря настойчивым ходатайствам за него вице-президента Академии художеств графа Ф.П. Толстого и его супруги графини А.И. Толстой. После этого Шевченко проживал в Петербурге, где и умер, хотя несколько раз посещал Малороссию. В 1858 году Тарас Григорьевич Шевченко обращается к князю Василию Андреевичу Долгорукому с просьбой исходатайствовать для него разрешение на переиздание стихотворений и поэм. Среди прочего он писал: «Вполне сознаю свои заблуждения и желал бы, чтобы преступные стихи мои покрылись вечным забвением. Десять лет прошло с того времени. В такой продолжительный период и дети становятся людьми, мыслящими основательно. Поэтому надобно предположить, что и в моей бедной голове больше установилось порядка, если не прибавилось ума. На основании этого естественного предположения, покорно прошу ваше сиятельство… смотреть на меня как на человека нового и не смешивать меня с тем Шевченком, который имел несчастие навлечь на себя своими рукописями праведный гнев в бозе почившего государя императора». Власть оказалась к поэту весьма снисходительна, и последние годы жизни он провёл вполне комфортно.

Несмотря на милостивое отношение петербургского начальства, ореол гонимого таланта из народа продолжал тянуться за Тарасом Григорьевичем, что, безусловно, подогревало интерес к его творчеству. Однако муза Шевченко не сильно восхищала современников. Близкий поэту Пантелеймон Кулиш, который отредактировал первые стихи Шевченко, чем и дал ему путевку в поэтическую жизнь, после смерти Тараса Григорьевича писал, что тень поэта «должна скорбеть на берегах Ахерона о былом умоисступлении своем». Он же отмечал, что в поэзии Шевченко «много мусора и половы», и называл его музу «полупьяной и распущенной». Неудивительно, ибо по разоблачении Кирило-Мефодиевского общества, один из его основателей, Василий Белозерский, давал такие объяснения: «Стихи свои Шевченко писал в состоянии опьянения, не имея никаких дерзких замыслов, и в естественном состоянии не сочувствовал тому, что написал под влиянием печального настроения». Н. Костомаров тоже отмечал любовь поэта к «горячим напиткам». Николай Васильевич Гоголь о поэзии Шевченко отозвался так: «Дёгтю много, и даже прибавлю, дёгтю больше, чем самой поэзии… Да и язык…». Впрочем, практическое игнорирование Гоголем земляка-литератора само говорит про отношение автора «Вечеров на хуторе близ Диканьки» к творчеству Шевченки. Виссарион Белинский давал ещё более жесткую оценку творчеству Шевченко: «Если же эти господа кобзари думают своими поэмами принести пользу низшему классу своих соотчичей, то в этом очень ошибаются: их поэмы, несмотря на обилие самых вульгарных и площадных слов и выражений, лишены простоты вымысла и рассказа, наполнены вычурами и замашками, свойственными всем плохим пиитам…». О личности Шевченко он отзывался еще жестче: «…здравый смысл должен видеть в Шевченке осла, дурака и пошлеца, а, сверх того, горького пьяницу, любителя горелки по патриотизму хохлацкому». М.П. Драгоманову Шевченко тоже казался величиной дутой в литературном и в политическом смысле.

Тот же Драгоманов свидетельствует о полном провале попыток довести вирши Тараса до народных низов. Все опыты чтения его стихов мужикам кончались неудачей. Мужики оставались холодны. Более того, когда из Праги во Львов доставили новое полное двухтомное издание «Кобзаря» (1876 год), в которое попали, наполненные богохульством, стихи и поэмы, дотоле неизвестные публике, весь клерикальный Львов кипел возмущением. Требовали отмены вечеров и празднеств, назначенных по случаю траурной годовщины. Известный деятель культурного украинства профессор Огоновский печатно грозил своим студентам изгнанием в случае их участия в чествовании Шевченко. Зато в России, в пароксизме борьбы с правительством и культа ложно понятой народности, либерально-демократическая критика второй половины XIX века, вопреки мнению своего кумира Белинского, приветствовала музу Шевченко. Так, по словам Драгоманова, А. Скабичевский хвалил Шевченко и всю новейшую украинофильскую литературу, не читавши её.

В советское время Шевченко был объявлен гением и творцом украинской литературы, а вся мощь коммунистической пропаганды включилась в его прославление. Между тем, стало быстро выясняться - язык Шевченко сильно отличается от украинской мовы. Тогда его начали спешно украинизировать, начиная с замены названия самой известной книги поэта - вместо «Кобзарь» стали писать «Кобзар». Кстати, в произведениях Тараса Григорьевича ни разу не встречается слово «украинец» в контексте этнической принадлежности. Что поделать, но, как и Гоголь, Шевченко не знал о существовании такого народа. Везде, где надо было подчеркнуть этническое происхождение героев, он говорил о малороссах. Украйной он называл всего лишь территорию Поднепровья, причем в его произведениях слова «Украина» и «Малороссия» встречаются почти в равной мере. Более того, две трети из творческого наследия Тараса Шевченко написано на русском языке.

По жанру этого текста нет смысла выяснять художественную значимость его творчества, однако следует чётко понимать - культ Шевченко имеет по преимуществу политический характер. Это, конечно, не случайно, ибо он один из немногих известных авторов, которые, пусть с большим трудом, подходили для разрушительных целей украинства.

Четвёртая часть

АНО «Институт русско-славянских исследований имени Н.Я. Данилевского»