Язык дубинки
О государственном насилии и жестокости общественной жизни в межвоенное двадцатилетие рассказывает профессор Януш Мерзва.
Во время краковских беспорядков в ноябре 1923 года демонстрацию трудящихся атаковали полиция и военные. АН
Андржей БРЖЕЗЕЦКИЙ (ANDRZEJ BRZEZIECKI): - Санация, правившая большую часть тех двух десятилетий ХХ века, начала править с кровопролития. По сей день левые напоминают, что майский переворот стоил жизни больше людей, чем военное положение генерала Ярузельского.
Януш МЕРЗВА (JANUSZ MIERZWA): - Согласен, погибших было больше, но мы имеем дело с другими реалиями. Применялись другие меры. Военное положение было столкновением государства с гражданами, а в 1926 году у нас была борьба армии, которая подчинилась Юзефу Пилсудскому, с войсками, лояльными правительству. Кстати, большая часть жертв этого столкновения были обычными зеваками.
Двадцатилетие - это послевоенное время, время жестокости общественной жизни, снижения моральных норм в обществе и всеобщего доступа к оружию, обычно незаконно находящемуся во владении.
A. Б - Была ли II-я Ржечьпосполита репрессивным государством?
Я был бы готов так сказать. Добавил бы только контекст: репрессивность исходила из того, что II-я РП ставила перед собой иные цели, нежели те, которые мы бы сегодня приписали государству. В двадцатилетие, особенно после майского переворота 1926 года, гражданин был на втором, может быть, третьем месте, если речь идёт о приоритетах. На первом было сохранение целостности государства и его независимости. Собственно, это записано в Конституции 1935 года.
А. Б. - Одним из определяющих факторов государства является его монополия на насилие. Имела ли его II-я РП?
Нет, не имела. Причиной стал государственный бюджет и, как следствие, недофинансирование Государственной полиции. Сегодня полиция насчитывает около ста тысяч служащих, а тогда их было втрое меньше, причём площадь государства была больше, а населения было меньше на несколько миллионов. В результате пришлось прибегнуть к помощи армии, которой у нас как раз было достаточно, чтобы отпугнуть соседей. Однако тяга к армии приносила жертвы, потому что уж такова природа этой формации. Военные учатся стрелять и имеют тенденцию действовать топорно. Это топор, а не скальпель.
А. Б.- Если не только государство било, то кто еще прибегал к насилию в двадцатилетии?
Плоскостей спора было много. Прежде всего продолжался конфликт между политическими группами. Каждая партия имела свои боевые группы, но на этом фоне выделялось Национально-Радикальное Движение Фаланга, имеющее военизированную структуру и осуществляющее свою деятельность на скандалах или на нападениях на еврейских студентов, социалистических и провластных деятелей. Кроме того, партийные боевики служили для охраны собственных мероприятий и помещений. Нападения на партийные бюро и политические митинги или бросание бомб в редакцию газет были нормой.
Поворотным моментом, цезурой, является 1926 год. До той поры борьба между политическими активистами - это одно, а позиция администрации - совсем другое. После майского переворота правители приравняли интересы государства к интересам своего лагеря. Государственный аппарат принял непосредственное участие на стороне Санации. Это касалось и полиции, и она нередко воспринималось как санационная боёвка.
Наряду с этим имелись межнациональные конфликты. Украинская Военная Организация, а затем Организация Украинских Националистов - это уже террористические структуры. Активисты ОУН ссылались, например, на Боевую организацию ППС (Польская социалистическая партия), но в случае с ППС террористическая деятельность была дополнением, а в случае с украинскими националистами она становилась сущностью. Их деятельность должна была вызывать реакцию государства, которое не могло позволить себе, чтобы граждане начали задаваться вопросом, кого они должны слушать. Так было летом 1930 г. во время акции саботажа в Восточной Галиции, когда поджигали и уничтожали существующую на этой территории инфраструктуру. Известно, что за этим стояли украинские националисты, а лояльные государству украинцы могли навлечь на себя сомнения в том, кто хозяин на этой территории. Также поляки перестали чувствовать защитный зонт со стороны государства. Поэтому были задействованы полиция и войска.
А. Б. - Символом насилия со стороны государства является заключение в тюрьму оппозиционных политиков в Бресте в 1930 г.
Брест был творческим развитием идеи отождествления интересов Санации с интересами государства. Конечно, это вывело политический спор на совершенно другой уровень. Между сказками надо вставить истории, что Юзеф Пилсудский не знал, что там происходило. Те, кто попал в Брест, были отобраны им. Он также знал, кого назначить комендантом. Вацлав Костек-Бирнацкий не был случайной фигурой.
А. Б. - Он был садистом?
Оригиналом, это точно... Уже будучи начальником жандармерии в Первой бригаде Легионов, он прославился своей жестокостью. Он оставил за собой виселицы. До этого был морфинистом. Комендантом Бреста стал по решению Пилсудского, но помощников выбрал сам.
Арестованных избивали по дороге в Брест и в самой крепости. Депутат Герман Либерманн во время транспортировки был избит до бессознательного состояния, как и Александр Дембский. В самой крепости, среди прочих, были избиты Карл Попель или Войцех Корфанты. Над заключенными издевались, имитировали казни.
А. Б. - Вероятно, ничто не оправдывает такого обращения.
Нет. Но опять же - я бы добавил контекст. Аресты произошли в ночь с 9 на 10 сентября 1930 г. Между тем на 14 сентября были объявлены демонстрации Центролева по всей стране. Пилсудский объяснил, что он ударил по лидерам, чтобы остановить кровопролитие на улицах. В случае уличных боев мы могли бы быть уверены в погибших.
А. Б. - План не сработал, потому что вскоре началась Великая депрессия, и люди вышли на улицы.
В сентябре 1930 года это удалось. Оппозиция была ошеломлена, и общество не встало на защиту Винсента Витоса, Адама Прагера или Адама Циолкоша - исключение составляли только Варшава и Торунь. Через два месяца состоялись выборы - своеобразный прыжок вперед. Во-первых, хотели замять дело министра финансов Габриэля Чеховича, преследуемого сеймом за выделение бюджетных средств на избирательную кампанию Беспартийного блока сотрудничества с правительством. Во-вторых, выборы проводились, когда экономический кризис уже начинался, но его последствия не были для общества столь драматичными.
1931 год был ещё мирным, но фактически в 1932 году люди начали выходить на улицы. Их терпение иссякло, потому что кончались ресурсы. Общественность поняла, что кризис продлится. В деревне кипело, потому что деревня пострадала больше, чем город. Очагово начал проявляться голод. Активными были коммунисты, которые считали, что кризис - это сигнал к мировой революции. Поэтому в восточных воеводствах организовывали партизанство или так называемую самооборону. Государство снова должно использовать силу и армию.
А. Б. - Летом 1932 года вспыхнуло лесское восстание (м.Леско Лесского повята Львовского воеводства), в котором соединились экономические и национальные вопросы.
Термин "восстание" пропагандировали коммунисты. В общем, в Лесском повяте были активны и Коммунистическая партия Западной Украины, и украинские националисты, которые постфактум подключились к этим событиям. Государственная администрация тоже охотно сваливала ответственность на коммунистов, потому что это освобождало её от поисков истинных причин, но на самом деле причиной была нищета и отсутствие благоразумия чиновника, которые привели к взрыву.
А. Б. - Напомним: лесский староста хотел с помощью гр. Яна Потоцкого уговорить крестьян, в основном русинов, на бесплатные работы на дорогах, что вызвало опасения по поводу возвращения панщины. Происходили регулярные столкновения с участием почти 4 тыс. местные жителей, погибли семь человек, несколько десятков получили ранения. Тюрьмы переполнились.
Сама идея не была, может быть, такой глупой. Потоцкий успешно ввел её у себя в Рыманове. Деревня была перенаселена, из эмиграции возвращалось больше людей, чем уезжало, безработица пугающая, денег на инвестиции не было, а между тем инфраструктура в стране в беспорядке. К сожалению, в лесском повяте идею не подхватили. Её плохо представили, к тому же распространился слух, что Потоцкий поспорил с Пилсудским на сто тысяч долларов, что он восстановит панщину без применения армии. Основанием для таких слухов была политика Варшавы. Санация вообще не имела хорошей руки к деревне. Она считала, что крестьянин должен платить налоги и не вмешиваться в управление страной.
А. Б. - Вы вместе с историками Петром Цихорацким и Иоанной Дуфрат изучали общественные восстания в период Великой депрессии - вы часто указываете на злоупотребления со стороны полиции при подавлении выступлений.
Полицейские не были ангелами. Мундир, дубинка - эти атрибуты еще больше санкционировали насилие. В период Великой депрессии из-за скудности сил полиция действовала жестоко, чтобы быстро добиться результата. Однако ни одна власть не любит кровопролития, потому что такие случаи потом живут своей жизнью. Их нагнетает оппозиция.
Полиция била, бьёт и, наверное, будет бить. Он имеет на это право, потому что стоит на страже безопасности граждан. Речь в том, чтобы патологии были чем-то маргинальным. К сожалению, в период двадцатилетия незаконное насилие было не маргинезем, а реальной проблемой.
A. Б. - Вы пишете в своей работе, что было проще с жестокостью на Кресах.
Потому что легче было предотвращать злоупотребления и контролировать администрацию в центральной Польше или в западных воеводствах. Это польский этнический район, где сильны были структуры оппозиционных партий и пресса - даже цензурированная. На Кресах всё было по-другому.
А. Б. - Потому что там жили украинцы и белорусы.
Нет. Нам удалось победить тезис о том, что национальный фактор был жизненно важен в применении насилия. Решался социальный критерий. Кресы - это плохо урбанизированные районы, и в городе больше возможностей для социального контроля. Проблема насилия в отношении крестьян затрагивала и Западную Малопольшу. Именно здесь, на Кресах, избитые в тюрьмах в 1932-33 годах польские крестьяне иногда слышали оскорбления вроде: ”Ты, Шело (?), проклятый"/"Ty Szelo cholerny".
Кроме того, иным был характер преступности в сельской местности,нежели в городе. Это показал анализ, касающийся тюрьмы на Мокотове, авторства Матеуша Родака - заключенные из города сидели чаще за грабеж, кражу и т.п.,в то время как те, из деревни, скорее за тяжкие преступления - побои, убийства. К ним и относились строже. Национальность здесь не имела особого значения.
Я не хочу защищать полицию, но я был бы осторожен в суждениях. Как вести себя полицейским, когда их пятьдесят на полторы тысячи? Приказ таков, чтобы они справились. Это иногда даже вызывало восхищение, когда прикладами и дубинками им удавалось разогнать толпу.
А. Б. - Вы пишете, что труднее всего было иметь дело с женщинами.
Нередко протестующие использовали в ходе инцидентов в качестве щитов женщин и даже детей. Кровь плохо выглядит, а избиение женщин - это уже драма. Но полицейский, атакованный зонтиком, и правда не знал, что делать.
А. Б. - Полиция била во время беспорядков, но также била в полицейских участках.
Выбивали показания побоями. Известно, что полиция должна получить улики, а каким образом, это дело второстепенное. Обвинения в избиении появлялись часто. Но и здесь нужно быть осторожным: у коммунистов была стратегия, чтобы, обвиняя в насилии хороших полицейских, исключить их из расследования. Начальство защищало подчиненных, но в конечном итоге необходимо было наложить дисциплинарное взыскание.
Полицейские использовали насилие в ответ на агрессию толпы. В 1933 году в Гродзидске Долнем возле Ланьцута протестующие избили двух полицейских. Легко предугадать реакцию их коллег, уже когда они выловили самых активных крестьян...
Проблему частично "решали", создав лагерь в Березе Картузской, куда отправляли на основании административного решения. Это в некоторых случаях освобождало от необходимости собирать убедительные доказательства.
А. Б. - И там били.
Условия не были санаторныими... хотя трупов не было. Другое дело, что когда кто-то начинал действительно "очень плохо себя чувствовать", его переводили в больницу в соседнем Кобрине, а когда он умирал, он уже находился на балансе этой больницы.
А. Б. - Что он мог сделать, избитый полицейскими?
Подать жалобу. Есть такие документы, написанные польскими крестьянами в 30-е гг.
А. Б. - Вернёмся к украинским крестьянам. Действительно, полиция не смотрела на них - особенно после убийства министра Бронислава Пьерацкого в 1934 году - как на террористов?
Покушения на Перацкого или раньше на Тадеуша Холувку были делом не крестьян, а украинских националистов. Они не повлекли за собой механизмов коллективной ответственности, с которой мы столкнулись в 1930 году в Восточной Малопольше. Если говорить о репрессиях, то ключевым был социальный критерий. Крестьянина презирали, поэтому чаще применяли к нему "нерегулируемое насилие". Иначе смотрели, например, на учащуюся молодежь. Когда в Кракове задержали студентов, что уже было сенсацией, за бандитские выходки на национальной почве, губернатор отказался от производства и передал дело ректору Ягеллонского университета для наложения дисциплинарного взыскания. Однако тот с "отеческим пониманием" освободил их от вины.
А. Б. - Потому что это были польские, католические студенты...
Нет, вовсе нет! Исключительный статус студентов, независимо от национальности, был обусловлен инструкциями полиции. Вообще, если попытаться сравнить протесты в сельской местности и в городе, то число жертв среди первых гораздо больше. К крестьянину относились иначе, и здесь вопрос национальности имеет меньшее значение. В контексте польской политики на Кресах историк Павел Грата использует меткий термин "бессознательная дискриминация". Происходящие там гонения - это не результат сознательной политики пилсудчиков, а следствие социально-экономической структуры этой области, унаследованных после разделов отсталости и доминирования на её территории крестьянской стихии.
Национальная тема, по-видимому, обострится во второй половине 30-х годов ХХ века. Это видно по созданию Лагеря национального единства (OZN - польская правительственная политическая организация «пилсудчиков», действовавшая в период с 1937 по 1939 гг. - прим.), по краху волынской программы Генриха Юзевского и по полонизационной и ревиндикационной акции на Холмщине, где разрушались церкви.
А. Б. - В вашей работе Вы пишете, что в 1930-35 годах погибло около 200 человек. Сколько жертв в общей сложности имеет на своём счету II-я РП?
Кто это посчитает, тем более что в публикациях и слухах преобладают космические данные? В настоящее время цитируется премьер-министр Славой Складковский, который говорил в 1938 году, что в 30-е годы XX века погибало в среднем 140-150 человек в год. Цитирующие не замечают, однако, что Складковский учитывал в и убитых преступников, обычных грабителей и воров, убийц, убегавших с места преступления или оказывающих сопротивление полицейским. Это, с одной стороны, показывает, что мы имеем дело со злой волей или/и неспособностью читать текст с пониманием, но, с другой стороны, доказывает необходимость спуститься с исследованиями до микроуровня для проверки циркулирующих и ложных мнений.
Беседовал Андржей Бржезецкий
***
Профессор Януш Мерзва - историк, сотрудник Ягеллонского университета. Занимается, среди прочего, общественной историей и действиями администрации II-й РП. Вместе с Петром Цихорацким и Иоанной Дуфрат издал "Лица общественного восстания во Второй Речи Посполитой периода Великой депрессии (1930-1935). Обусловленности, масштаб, последствия" (Краков 2019). В 2013-15 годах был директором Музея Армии Крайовой имени генерала Эмиля Фелдорфа "Нила" в Кракове.
Polityka, №12-2020 (18.03-24.03.2020)
перевод: MeckiMark