Давай сейчас, а потом еще ночью (с.)
Элизевин повернулась и неторопливо зашагала назад. Для нее уже не было ни ветра, ни ночи, ни моря. Она шла и знала, куда идет. Вот и все. Волшебное чувство. Когда судьба наконец раскрывается впереди ровной дорожкой, и путь и назначение ясны. Неиссякаемое время приближения. Соединения. Хочется, чтобы оно никогда не кончалось. Хочется вечно длить этот миг самовручения судьбе, это душевное волнение. Исчезли терзания и притворство. Предназначение известно. Путь открыт. Какой бы ни была судьба.
(...)
Шаг за шагом Элизевин подходит к нему. И говорит:
-- Ты ведь не сделаешь мне больно, правда?
Ведь он не сделает ей больно, правда?
-- Не сделаю.
Не сделает.
Тогда
Элизевин
берет
ладонями
лицо
этого человека
и
целует его.
В поместье Кервола без конца рассказывали бы эту историю. Если бы знали ее. Без конца. Всяк на свой лад -- и все вместе. Рассказывали бы о тех двоих, что ночь напролет возвращали друг другу жизнь, ее и его, губами и руками, девочка, не видевшая ничего, и мужчина, повидавший слишком много, один в другой -- каждая пядь кожи как обратный путь открытий -- вкус целого мира. выпитый изо рта Адамса и снова забытый на груди Элизевин -- в лоне той трепетной ночи -- черная буря, брызги пены во тьме, волны, как рухнувшие стены, грохот, пронзительные порывы, (...) -- вздохи, вздохи в гортани Элизевин -- летящий бархат -- (...) -- на животе у Адами покачивается в такт беззвучной музыке девочка-пушинка -- кто бы мог подумать, что, целуя глаза мужчины, видишь так далеко, а гладя ноги девочки, бежишь так быстро и убегаешь -- убегаешь от всего -- так далеко -- (...) -- голос Элизевин переходит в крик, потоки откровений переполняют ее чувства, и плачет Адамс, слыша, как она наконец-то -- наконец-то -- изливает душу -- наверное, мир -- это рана, и кто-то зашивает ее в этих переплетенных телах -- и вот что странно -- это даже не любовь, а руки, кожа, губы, вкус, восторг, совокупление и страсть -- возможно, грусть -- пусть даже грусть -- и страсть -- они будут рассказывать о них, но не произнесут слова "любовь" -- они скажут тысячи слов, но умолчат о любви -- все умолкает вокруг когда внезапно Элизевин чувствует, как ломается ее спина и меркнет сознание, она сжимает внутри себя этого мужчину, судорожно хватает его руки и думает: сейчас я умру. Она чувствует, как ломается ее спина и меркнет сознание, сжимает внутри себя этого мужчину, судорожно хватает его руки -- и понимает, что не умрет.
(Алессандро Барикко. Море-океан)
(...)
Шаг за шагом Элизевин подходит к нему. И говорит:
-- Ты ведь не сделаешь мне больно, правда?
Ведь он не сделает ей больно, правда?
-- Не сделаю.
Не сделает.
Тогда
Элизевин
берет
ладонями
лицо
этого человека
и
целует его.
В поместье Кервола без конца рассказывали бы эту историю. Если бы знали ее. Без конца. Всяк на свой лад -- и все вместе. Рассказывали бы о тех двоих, что ночь напролет возвращали друг другу жизнь, ее и его, губами и руками, девочка, не видевшая ничего, и мужчина, повидавший слишком много, один в другой -- каждая пядь кожи как обратный путь открытий -- вкус целого мира. выпитый изо рта Адамса и снова забытый на груди Элизевин -- в лоне той трепетной ночи -- черная буря, брызги пены во тьме, волны, как рухнувшие стены, грохот, пронзительные порывы, (...) -- вздохи, вздохи в гортани Элизевин -- летящий бархат -- (...) -- на животе у Адами покачивается в такт беззвучной музыке девочка-пушинка -- кто бы мог подумать, что, целуя глаза мужчины, видишь так далеко, а гладя ноги девочки, бежишь так быстро и убегаешь -- убегаешь от всего -- так далеко -- (...) -- голос Элизевин переходит в крик, потоки откровений переполняют ее чувства, и плачет Адамс, слыша, как она наконец-то -- наконец-то -- изливает душу -- наверное, мир -- это рана, и кто-то зашивает ее в этих переплетенных телах -- и вот что странно -- это даже не любовь, а руки, кожа, губы, вкус, восторг, совокупление и страсть -- возможно, грусть -- пусть даже грусть -- и страсть -- они будут рассказывать о них, но не произнесут слова "любовь" -- они скажут тысячи слов, но умолчат о любви -- все умолкает вокруг когда внезапно Элизевин чувствует, как ломается ее спина и меркнет сознание, она сжимает внутри себя этого мужчину, судорожно хватает его руки и думает: сейчас я умру. Она чувствует, как ломается ее спина и меркнет сознание, сжимает внутри себя этого мужчину, судорожно хватает его руки -- и понимает, что не умрет.
(Алессандро Барикко. Море-океан)