Nattvardsgästerna [1963]
- Ваш муж мертв, миссис Персон. Застрелился. Вы не хотите почитать Библию?
- Нет, спасибо.
Вскрытие показало, что пациент умер в результате вскрытия.
Вскрытие героев "Причастия" показало непосильную тяжесть бремени страстей человеческих и головную боль от ума, от слишком усиленнных рефлексий, интроспекций, ретроспектив, эксгибиционистского самоанализа на почве безделья, малодушия, недостатка физической активности и скудости-скудности культурной жизни.
Вскрытие показало, что внутри бога нет, света нет, веры нет, любви возвышенно-поэтической - общечеловеческой - нет. Человек, как оголенный нерв. Как сам себе супостат и исповедальная будка. Но, как и в "Стыде", где душа скрытная и обманчивая обнажается перед ликом войны, во страхе смерти, - мы видим, что внутри каждого мизантропа, тирана и сатира, оказывается, есть потребность в человеке..за которого, утопая, уставши призывать слепо-глухо-немого бога, ты отчаянно будешь хвататься, словно за соломинку...хвататься и презирать, ненавидеть, поливать желчью, сквернословием...ранить, расковыривать душевные шрамы, тряся язвами на ладонях..но видеть в нем весь мир, и спасение, и искупление, и себя самого. Такая вот любовь по-бергмановски. Исповедь и проповедь по-бергмановски. Парадокс внезапной святости и одухотворенности атеиста-нигилиста, маниакально ищущего ненавистного бога на небесах, но находящего его в человеке.
- Говори, я все равно тебя не слушаю... Я думал, что нашел подходящую причину. Я сейчас говорю о своей запятнанной репутации. Но тебе все равно. Я понял, что все это ложь, да... причина в том, что ты мне не нужна...ты меня слушаешь?
- Да, конечно, слушаю.
- Я устал...от твоей чрезмерной любви и заботы. От твоих советов. От твоих цветов и церковных свечей. Мне надоели твои истерики. Твои некрасивые руки, твое постоянное беспокойство. Твое постоянное выражение любви ко мне... ты заставила меня постоянно думать о тебе. Мне надоело твое внутреннее состояние, твои повязки на руках, твои постоянно красные щеки...я должен сбежать от этого отвратительного чувства чрезмерной гармонии. Я устал от всего, от всего, что с тобой связано.
- Почему ты мне раньше об этом не сказал?
- Из-за своего воспитания. Меня учили обращаться с женщинами как с существами высшего ранга. Они восхитительные существа, непререкаемые.
- А твоя жена?
- Я любил ее. Ты слышишь Я любил ее. А тебя я не люблю. Я люблю свою жену. Когда умерла она, умер и я. И мне плевать, что со мной будет дальше.Гораздо проще любить прошлое, мертвое, молчаливое, податливое. Любить людей, которых уже нет, гораздо легче, чем этих неудобных, колких, ранящих, обжигающих словом, живых. Портрет фрустрированного, страдающего, увязшего в сомнениях, снегах и прошлом, священнослужителя Томаса Эрикссона (Гуннар Бьёрнстранд) внезапно оказывается более плоским и пошлым, нежели примитивный, на первый взгляд, образ маленькой женщины по имени Марта (Ингрид Тулин). Женщины в дурацких очках и шапочке, мимимишной, сюсюкающей, пресмыкающейся и удушающей своей навязчивой любовью. Она вызывает жалость и отвращение, ее хочется удавить. А афтара вновь назвать гинекофобом и вапче лютым человеконенавистником. Впрочем и этот святоша, доведший своим нытьем (Господи, за что ты меня покинул?) часть паствы до самоубийства, а иных до истерики, вызывает умиление: смешно, дожить до седых волос и все еще верить в Санта-Клауса (простите за злорадство). Большую часть экранного времени "под звуки молчания" Господа и уродливых церковных изваяний мы упорно зрим в болтушке Марте маленькую женщину Кафки. И заблуждаемся. В кульминационный момент героиня предстает перед нами в настоящем свете: сильная, безжалостная, откровенная, несокрушимая словно валькирия, пускай и близорукая, и в нелепой шапочке, и с некрасиво перекошенным в задумчивости ртом.
- Можешь смотреть на меня, мне все равно.
- Я без очков плохо вижу...ты такой смешной, твоя голова словно пузырь. Как будто ты ненастоящий...Теперь я понимаю, что совершила ошибку. С самого начала. Всякий раз, когда во мне просыпалась ненависть к тебе, я пыталась превратить ее в сострадание. Один ты не выживешь, нет, Томас. Ты не выживешь. Ничто тебя не спасет. Будешь ненавидеть себя до смерти.
- Оставь меня в покое!! Заткнись! Ты когда-нибудь заткнешься?!!! .... Хочешь поехать со мной?
- А ты этого хочешь? Или ты просто чего-то боишься, Томас?
- Как хочешь. Но я прошу тебя поехать.
- Конечно, поеду. У меня ведь нет выбора, не так ли?
По поводу того, как человеку в голову приходит мысль стать священником и как постигает его разочарование в этом деле..или наоборот (а некоторые даже, разуверившись..снова возвращаются в церковные чертоги), я бы вот чего посоветовала: книгу и мини-сериал по проказнику Ивлину Во (просто изумительные): "Упадок и разрушение", зуб даю - обхохочетесь.
[Decline and Fall]
- Нет, спасибо.
Вскрытие показало, что пациент умер в результате вскрытия.
Вскрытие героев "Причастия" показало непосильную тяжесть бремени страстей человеческих и головную боль от ума, от слишком усиленнных рефлексий, интроспекций, ретроспектив, эксгибиционистского самоанализа на почве безделья, малодушия, недостатка физической активности и скудости-скудности культурной жизни.
Вскрытие показало, что внутри бога нет, света нет, веры нет, любви возвышенно-поэтической - общечеловеческой - нет. Человек, как оголенный нерв. Как сам себе супостат и исповедальная будка. Но, как и в "Стыде", где душа скрытная и обманчивая обнажается перед ликом войны, во страхе смерти, - мы видим, что внутри каждого мизантропа, тирана и сатира, оказывается, есть потребность в человеке..за которого, утопая, уставши призывать слепо-глухо-немого бога, ты отчаянно будешь хвататься, словно за соломинку...хвататься и презирать, ненавидеть, поливать желчью, сквернословием...ранить, расковыривать душевные шрамы, тряся язвами на ладонях..но видеть в нем весь мир, и спасение, и искупление, и себя самого. Такая вот любовь по-бергмановски. Исповедь и проповедь по-бергмановски. Парадокс внезапной святости и одухотворенности атеиста-нигилиста, маниакально ищущего ненавистного бога на небесах, но находящего его в человеке.
- Говори, я все равно тебя не слушаю... Я думал, что нашел подходящую причину. Я сейчас говорю о своей запятнанной репутации. Но тебе все равно. Я понял, что все это ложь, да... причина в том, что ты мне не нужна...ты меня слушаешь?
- Да, конечно, слушаю.
- Я устал...от твоей чрезмерной любви и заботы. От твоих советов. От твоих цветов и церковных свечей. Мне надоели твои истерики. Твои некрасивые руки, твое постоянное беспокойство. Твое постоянное выражение любви ко мне... ты заставила меня постоянно думать о тебе. Мне надоело твое внутреннее состояние, твои повязки на руках, твои постоянно красные щеки...я должен сбежать от этого отвратительного чувства чрезмерной гармонии. Я устал от всего, от всего, что с тобой связано.
- Почему ты мне раньше об этом не сказал?
- Из-за своего воспитания. Меня учили обращаться с женщинами как с существами высшего ранга. Они восхитительные существа, непререкаемые.
- А твоя жена?
- Я любил ее. Ты слышишь Я любил ее. А тебя я не люблю. Я люблю свою жену. Когда умерла она, умер и я. И мне плевать, что со мной будет дальше.Гораздо проще любить прошлое, мертвое, молчаливое, податливое. Любить людей, которых уже нет, гораздо легче, чем этих неудобных, колких, ранящих, обжигающих словом, живых. Портрет фрустрированного, страдающего, увязшего в сомнениях, снегах и прошлом, священнослужителя Томаса Эрикссона (Гуннар Бьёрнстранд) внезапно оказывается более плоским и пошлым, нежели примитивный, на первый взгляд, образ маленькой женщины по имени Марта (Ингрид Тулин). Женщины в дурацких очках и шапочке, мимимишной, сюсюкающей, пресмыкающейся и удушающей своей навязчивой любовью. Она вызывает жалость и отвращение, ее хочется удавить. А афтара вновь назвать гинекофобом и вапче лютым человеконенавистником. Впрочем и этот святоша, доведший своим нытьем (Господи, за что ты меня покинул?) часть паствы до самоубийства, а иных до истерики, вызывает умиление: смешно, дожить до седых волос и все еще верить в Санта-Клауса (простите за злорадство). Большую часть экранного времени "под звуки молчания" Господа и уродливых церковных изваяний мы упорно зрим в болтушке Марте маленькую женщину Кафки. И заблуждаемся. В кульминационный момент героиня предстает перед нами в настоящем свете: сильная, безжалостная, откровенная, несокрушимая словно валькирия, пускай и близорукая, и в нелепой шапочке, и с некрасиво перекошенным в задумчивости ртом.
- Можешь смотреть на меня, мне все равно.
- Я без очков плохо вижу...ты такой смешной, твоя голова словно пузырь. Как будто ты ненастоящий...Теперь я понимаю, что совершила ошибку. С самого начала. Всякий раз, когда во мне просыпалась ненависть к тебе, я пыталась превратить ее в сострадание. Один ты не выживешь, нет, Томас. Ты не выживешь. Ничто тебя не спасет. Будешь ненавидеть себя до смерти.
- Оставь меня в покое!! Заткнись! Ты когда-нибудь заткнешься?!!! .... Хочешь поехать со мной?
- А ты этого хочешь? Или ты просто чего-то боишься, Томас?
- Как хочешь. Но я прошу тебя поехать.
- Конечно, поеду. У меня ведь нет выбора, не так ли?
По поводу того, как человеку в голову приходит мысль стать священником и как постигает его разочарование в этом деле..или наоборот (а некоторые даже, разуверившись..снова возвращаются в церковные чертоги), я бы вот чего посоветовала: книгу и мини-сериал по проказнику Ивлину Во (просто изумительные): "Упадок и разрушение", зуб даю - обхохочетесь.
[Decline and Fall]
