"Зимняя спячка" Джейлана и "Масоны" Писемского
Эти кадры, вернее диалог в ключевом эпизоде: ссора (и их тотальное взаимонедопонимание) Айдына и юной жены-бездельницы (мне она симпатична в отличие от главного персонажа) по поводу того, что она прогнала его со своего светского, благотворительного собрания..и запрещает Айдыну совать нос в её дела...
странным образом напомнили мне фразу из "Масонов" Писемского [и ещё множество аналогичных цитат Буковски, которые незачем тут озвучивать]:
"Сам тут черт знает для чего живешь и прозябаешь!"
"Наконец снова посланная Юлией Матвеевной старушонка донесла, что доктор
уехал, а вслед за нею появилась и Миропа Дмитриевна.
- Ну, что? - спросили ее все в один голос.
- Ничего особенного; доктор только велел не беспокоить больную! -
отвечала она, хотя не было сомнения, что многого не договорила.
- А нам можно войти туда к ним? - спросила адмиральша; щеки у нее
подергивало при этом, губы дрожали.
- Да, нам бы туда! - произнесла тихо Сусанна.
- Туда вы можете идти, но к больной не входите! - полуразрешила им
Миропа Дмитриевна.
- Мы и не войдем к ней! - сказала Сусанна и увела мать, поддерживая ее
под руку.
Миропа Дмитриевна, оставшись вдвоем с майором, опустилась в утомлении
на кресло.
- Плохо, значит? - сказал тот, не поднимая головы и не оборачиваясь к
Миропе Дмитриевне.
- Очень даже!.. Я не сказала, но доктор объявил, что она безнадежна.
- Почему же безнадежна? - переспросил майор, не изменяя своей позы.
- Она выкинула неблагополучно! - сказала тихо Миропа Дмитриевна. -
Доктор обещал, как приедет домой, прислать своего помощника, чтобы был около
нее.
Майор при этом потер себе лоб.
- А мне тоже можно просидеть у вас тут и подождать, чем эта история
кончится? - сказал он, как бы и усмехаясь.
- Конечно, можно! - произнесла с легким восклицанием Миропа Дмитриевна,
хотя немножко ее и кольнуло такое желание майора. - Однако я опять пойду
туда! - присовокупила она.
- Но мне, разумеется, нельзя даже на минуту пойти с вами? - попытался
было майор.
- Без сомнения, нельзя! - отвечала ему уже отрывисто Миропа Дмитриевна
и ушла.
Майор принял свою прежнюю позу, и только уж наутро, когда взошло солнце
и окрасило верхушки домов московских розоватым отливом, он перешел с дивана
к окну и отворил его: воздух был чистый, свежий; отовсюду слышалось пение и
щебетание всевозможных птичек, которых тогда, по случаю существования в
Москве множества садов, было гораздо больше, чем ныне; но ничто это не
оживило и не развлекло майора. Он оставался у окна неподвижен до тех пор,
пока не вошла в комнату Миропа Дмитриевна.
- Жива она? - спросил ее Аггей Никитич дрогнувшим голосом.
- Померла! - отвечала Миропа Дмитриевна.
- И верно это?
- Верно!.. Я приставляла ей к ротику зеркало, - не запотело нисколько!
Майор закрыл лицо руками и заплакал.
Это показалось Миропе Дмитриевне странно и опять-таки несколько обидно.
- Что это такое?.. Как же вы на войне после этого были?
- Война - другое дело-с! - отвечал ей с досадой майор. - Но меня всегда
бесит, убивает, когда умирает молоденькое, хорошенькое существо, тогда как
сам тут черт знает для чего живешь и прозябаешь!
Миропа Дмитриевна передернула плечами.
- Бесспорно, что жаль, но приходить в такое отчаяние, что свою жизнь
возненавидеть, - странно, и я думаю, что вы еще должны жить для себя и для
других, - начала было она неторопливо и наставническим тоном, но потом вдруг
переменила на скороговорку. - Утрите, по крайней мере, слезы!.. Я слышу,
Сусанна идет!..
Вошла действительно Сусанна. Лицо ее, как только сестра скончалась,
перестало быть растерянным и оставалось только серьезным: Сусанна твердо
была уверена, что там, на небе, Людмиле гораздо лучше, чем было здесь, на
земле, и только сожалела о том, что ее не успели причастить.
- Надобно распорядиться о похоронах!.. Я тут никого не знаю! -
обратилась она к Миропе Дмитриевне.
- Все это я устрою-с, - отозвался майор, вставая и выпрямляясь во весь
свой могучий рост.
- Пожалуйста, и вот еще что!.. - говорила Сусанна, слегка краснея. -
Отправьте это письмо эстафетою в Петербург.
- Немедленно! - отвечал майор; но, уходя, завернул в квартиру Рыжовых,
чтобы взглянуть на умершую Людмилу, которая лежала еще нетронутая на своей
постели и показалась майору снова похорошевшею до красоты ангелов."
И вот ещё, не могу не вставить:
про Питерскую моду 19-го века и Тросточку, которой можно отдуть ближнего своего=)
"V
Невский проспект в тридцатых годах, конечно, представлял собою
несколько иной вид, чем ныне: дома на нем были ниже, в окнах магазинов не
виднелось еще таких огромных стекол; около тротуаров, наподобие парижских
бульваров, высились липки; Нового Палкинского трактира вовсе не
существовало, и вообще около Песков и Лиговки был полупустырь; о
железноконной дороге и помину не было, да не было еще и омнибусов; словом,
огулом, скопом, демократического передвижения не происходило по всему
Петербургу, а на Невском и тем паче; ехали больше в каретах; вместо пролеток
тогда были дрожки, на которые мужчины садились верхом. Как бы то ни было,
впрочем, Невский проспект в то уже время считался, особенно между двумя и
пятью часами дня, сборным местом щегольства, богатства, красоты,
интеллигенции и молодцеватости. Дамы обыкновенно шли по оному или под руку с
мужчинами, или в сопровождении ливрейных лакеев, причем, как выразился один
тогдашний, вероятно, озлобленный несколько поэт, шли: "гордясь обновой
выписной, гордяся роскошью постыдной и красотою незавидной". Мужчины весьма
разнообразных возрастов почти все были в круглых пуховых шляпах, под коими
они хранили свои завитые у парикмахеров алякоки, и самые франтоватые из них
были облечены в длинные и по большей части из белого сукна сюртуки с
выпущенными из задних карманов кончиками красных фуляровых носовых платков;
тросточки у всех были тоненькие, из жимолости, более пригодные для того,
чтобы отдуть своего ближнего, чем иметь в сих посохах опору для себя. "
странным образом напомнили мне фразу из "Масонов" Писемского [и ещё множество аналогичных цитат Буковски, которые незачем тут озвучивать]:
"Сам тут черт знает для чего живешь и прозябаешь!"
"Наконец снова посланная Юлией Матвеевной старушонка донесла, что доктор
уехал, а вслед за нею появилась и Миропа Дмитриевна.
- Ну, что? - спросили ее все в один голос.
- Ничего особенного; доктор только велел не беспокоить больную! -
отвечала она, хотя не было сомнения, что многого не договорила.
- А нам можно войти туда к ним? - спросила адмиральша; щеки у нее
подергивало при этом, губы дрожали.
- Да, нам бы туда! - произнесла тихо Сусанна.
- Туда вы можете идти, но к больной не входите! - полуразрешила им
Миропа Дмитриевна.
- Мы и не войдем к ней! - сказала Сусанна и увела мать, поддерживая ее
под руку.
Миропа Дмитриевна, оставшись вдвоем с майором, опустилась в утомлении
на кресло.
- Плохо, значит? - сказал тот, не поднимая головы и не оборачиваясь к
Миропе Дмитриевне.
- Очень даже!.. Я не сказала, но доктор объявил, что она безнадежна.
- Почему же безнадежна? - переспросил майор, не изменяя своей позы.
- Она выкинула неблагополучно! - сказала тихо Миропа Дмитриевна. -
Доктор обещал, как приедет домой, прислать своего помощника, чтобы был около
нее.
Майор при этом потер себе лоб.
- А мне тоже можно просидеть у вас тут и подождать, чем эта история
кончится? - сказал он, как бы и усмехаясь.
- Конечно, можно! - произнесла с легким восклицанием Миропа Дмитриевна,
хотя немножко ее и кольнуло такое желание майора. - Однако я опять пойду
туда! - присовокупила она.
- Но мне, разумеется, нельзя даже на минуту пойти с вами? - попытался
было майор.
- Без сомнения, нельзя! - отвечала ему уже отрывисто Миропа Дмитриевна
и ушла.
Майор принял свою прежнюю позу, и только уж наутро, когда взошло солнце
и окрасило верхушки домов московских розоватым отливом, он перешел с дивана
к окну и отворил его: воздух был чистый, свежий; отовсюду слышалось пение и
щебетание всевозможных птичек, которых тогда, по случаю существования в
Москве множества садов, было гораздо больше, чем ныне; но ничто это не
оживило и не развлекло майора. Он оставался у окна неподвижен до тех пор,
пока не вошла в комнату Миропа Дмитриевна.
- Жива она? - спросил ее Аггей Никитич дрогнувшим голосом.
- Померла! - отвечала Миропа Дмитриевна.
- И верно это?
- Верно!.. Я приставляла ей к ротику зеркало, - не запотело нисколько!
Майор закрыл лицо руками и заплакал.
Это показалось Миропе Дмитриевне странно и опять-таки несколько обидно.
- Что это такое?.. Как же вы на войне после этого были?
- Война - другое дело-с! - отвечал ей с досадой майор. - Но меня всегда
бесит, убивает, когда умирает молоденькое, хорошенькое существо, тогда как
сам тут черт знает для чего живешь и прозябаешь!
Миропа Дмитриевна передернула плечами.
- Бесспорно, что жаль, но приходить в такое отчаяние, что свою жизнь
возненавидеть, - странно, и я думаю, что вы еще должны жить для себя и для
других, - начала было она неторопливо и наставническим тоном, но потом вдруг
переменила на скороговорку. - Утрите, по крайней мере, слезы!.. Я слышу,
Сусанна идет!..
Вошла действительно Сусанна. Лицо ее, как только сестра скончалась,
перестало быть растерянным и оставалось только серьезным: Сусанна твердо
была уверена, что там, на небе, Людмиле гораздо лучше, чем было здесь, на
земле, и только сожалела о том, что ее не успели причастить.
- Надобно распорядиться о похоронах!.. Я тут никого не знаю! -
обратилась она к Миропе Дмитриевне.
- Все это я устрою-с, - отозвался майор, вставая и выпрямляясь во весь
свой могучий рост.
- Пожалуйста, и вот еще что!.. - говорила Сусанна, слегка краснея. -
Отправьте это письмо эстафетою в Петербург.
- Немедленно! - отвечал майор; но, уходя, завернул в квартиру Рыжовых,
чтобы взглянуть на умершую Людмилу, которая лежала еще нетронутая на своей
постели и показалась майору снова похорошевшею до красоты ангелов."
И вот ещё, не могу не вставить:
про Питерскую моду 19-го века и Тросточку, которой можно отдуть ближнего своего=)
"V
Невский проспект в тридцатых годах, конечно, представлял собою
несколько иной вид, чем ныне: дома на нем были ниже, в окнах магазинов не
виднелось еще таких огромных стекол; около тротуаров, наподобие парижских
бульваров, высились липки; Нового Палкинского трактира вовсе не
существовало, и вообще около Песков и Лиговки был полупустырь; о
железноконной дороге и помину не было, да не было еще и омнибусов; словом,
огулом, скопом, демократического передвижения не происходило по всему
Петербургу, а на Невском и тем паче; ехали больше в каретах; вместо пролеток
тогда были дрожки, на которые мужчины садились верхом. Как бы то ни было,
впрочем, Невский проспект в то уже время считался, особенно между двумя и
пятью часами дня, сборным местом щегольства, богатства, красоты,
интеллигенции и молодцеватости. Дамы обыкновенно шли по оному или под руку с
мужчинами, или в сопровождении ливрейных лакеев, причем, как выразился один
тогдашний, вероятно, озлобленный несколько поэт, шли: "гордясь обновой
выписной, гордяся роскошью постыдной и красотою незавидной". Мужчины весьма
разнообразных возрастов почти все были в круглых пуховых шляпах, под коими
они хранили свои завитые у парикмахеров алякоки, и самые франтоватые из них
были облечены в длинные и по большей части из белого сукна сюртуки с
выпущенными из задних карманов кончиками красных фуляровых носовых платков;
тросточки у всех были тоненькие, из жимолости, более пригодные для того,
чтобы отдуть своего ближнего, чем иметь в сих посохах опору для себя. "