На окраине лета
Просто сказочка, волшебная и романтичная. (Не уверена, что она кому-то тут нужна, но вдруг)
Осторожно, в тексте много сносок. Сноски вложу в комментарий (тыкайте на первую сноску, это ссылка), чтобы каждый раз не пролистывать вниз при чтении.
На окраине лета
Мы встретились на окраине лета, не помню точно, с какой ее стороны, возможно - везде одновременно. День был похож на солнце, такой же яркий и туманный в своем свете; в твоих волосах цвела яблоня, спела малина, желтели березовые листья, и играл, путая запахи, ветер Альбтальвинд (1).
- Что это? - спросила ты, указывая на небо рукой. На твои пальцы тотчас же села бабочка. В деревне у озера мать запела ребенку колыбельную на неизвестном мне языке.
- Звезда падает, - ответил я, глядя на отражение неба в твоих глазах. Небо сонно мерцало, слушая ласковую песню.
- Слишком медленно. - Ты с сомнением покачала головой, шепнула бабочке несколько слов, и отправила ее в ночную высь.
- Она это специально.
- Зачем?
Мы стояли рядом и наблюдали за полетом бабочки к звезде. Бабочка должна была успеть до того, как звезда, к которой она стремилась, закроет глаза по окончании колыбельной. Я волновался. Ты - нет.
- Чтобы как можно больше людей успели загадать желание.
- А. - Ты улыбнулась и коснулась моих пальцев своими. - Добрая падающая звезда. Ваших рук дело?
- Нет, что вы. - Я обнял твою ладонь своей и удивился привычности жеста. - Я вовсе не добрый.
- У вас добрые глаза и добрые руки.
- Это отдельные части.
Ты рассмеялась. Матиньер (2) разнес по долине колокольчики твоего смеха, раздарив их местным феям.
- Не может быть, чтобы они складывались в одно недоброе целое.
- Всякое случается.
Бабочка долетела до звезды. Та, в ответ на твое послание сверкнула яркой вспышкой, опалив нежные крылья земного насекомого. Колыбельная постепенно затихала, и когда прозвучал последний звук теплого, как парное молоко, женского голоса, звезда закрыла глаза.
- Скоро они уснут… - тихо, с легким волнением сказала ты, и посмотрела на меня, чуть крепче сжав мою руку.
- Кто?
В твоих глазах плескался рассвет на берегу океана, а ресницы вдруг начали белеть, словно покрываясь инеем.
- Звезды.
- Одна уже…
- Нет, она погаснет, когда уснет. - Ты улыбнулась и аккуратно высвободила свою начавшую холодеть ладонь из моей - слишком горячей, как я догадался - руки.
- Что ты сказала бабочке? - не удержался я от вопроса.
- Что мы еще живы. - Твоя улыбка отразила тающий голос надежды. Вдруг ты произнесла очень серьезно: - Послушай... Когда уснет последняя звезда, я забуду все, что здесь было. И может… нет - скорей всего - я забуду даже саму себя.
- Почему?
Ты сделала шаг назад - к озеру, в водах которого шептались осколки зимы и лунным серебром сверкали тысячи загаданных желаний.
- Так устроено.
Я пошел за тобой. Звезды вокруг нас гасли одна за другой.
- Устроено что?
- Это. - Ты неопределенно махнула рукой, вспугнув пылинки тумана, слетавшиеся к твоим волосам.
- Я не понимаю.
- Неважно. - Ты остановилась и светло улыбнулась, на миг став солнцем, выглянувшим из-за туч. Коснулась ледяной рукой моей груди и сказала: - Главное вот что. Добрые глаза, добрые руки, доброе сердце. Всякое случается, ты прав. Но с тобой…
- Постой, погоди… Что происходит?
- С тобой все хорошо. Так, как нужно. И я прошу тебя, запомни… - Ты улыбалась сквозь слезы, срываемые Хааром (3), я запутался в ветрах, раздирающих меня и все вокруг на части, и совершенно не понимал, о чем ты говоришь. - Пожалуйста, запомни меня.
- Запомню! - почти прокричал я. - Но что…
- Запомни меня. И найди.
- Что значит «найди»? Ты же не…
Ветер унес прочь мои глупые беспомощные слова. Туман, густея, стягивал с тебя ночные одежды, солнечные лучи, ароматы кожи и волос, высасывал из тебя воспоминания и мысли, впитывался в твою плоть и кровь, вливался в тебя, сливался с тобой. Он стирал твои черты с окраины лета, лишал многочисленные ветра любимого товарища по играм, а меня - дара речи.
Ты исчезла. Просто взяла и исчезла. Растворилась в тумане. Последней испарилась твоя рука, на которой в начале времен сидела бабочка. Тянущиеся ко мне пальцы перебирали струны воздуха, рождая шепот: «Помни… Найди…» Когда уснула последняя звезда, пальцы пропали, и шепот затих.
* * *
Я помнил и искал.
Я запомнил тебя всю до последнего вдохновенного штриха. Я помнил о тебе каждый день, каждый час, и от этого ты становилась реальнее, чем казалась при встрече.
Я искал тебя. О, как я тебя искал! Я обошел множество городов, деревень, поселений, и абсолютно диких безлюдных мест. Я прокрадывался на опушку одной осени, другой, третьей, я караулил тебя в центре зимы, пересекал границу весны вместе с талыми снегами, исследовал каждый метр летних угодий, знакомясь с встречавшимися мне попутными и не очень ветрами и спрашивая каждого из них о тебе. Они не знали ничего. Они о тебе никогда не слышали. Даже те, что были тогда на окраине лета, обдували меня недоумением. О тебе вообще никто ничего не знал. Бабочки были немы как рыбы, яблони слепы как кроты, малина пьяна собственным соком, березы грустно шелестели листьями мотив, похожий на ту самую колыбельную, и больше ничего. Нигде. Ни следа.
Но только лишь отчаяние, шаркая старыми ботинками и предвкушая славный пир, подбиралось к моему порогу, а надежда растворялась в тумане, как однажды растворилась ты сама - в мои окна неистовыми красками стучался рассвет, и звезда, та самая, к которой ты отправила бабочку, та самая, что уснула последней и которой зачем-то надо было знать, что мы живы, - эта звезда загоралась посреди рассветного неба маленьким упрямым солнцем, и вливала в меня новые силы. И отчаяние отступало. И надежда оставалась жива. И я шел за ней. Снова и снова. Я помнил и искал.
* * *
И однажды нашел.
Я нашел тебя в застывшей капле весеннего дождя, с обратной стороны лета, в городе, где оживают сказки, а прошлые столетия робко выглядывают из переулков, чтобы понаблюдать за тем, как кипит современная жизнь на главной площади.
Я вышел из квартиры и немного - из себя, потому что в четвертый раз за последние сутки поскользнулся на одной и той же ступеньке. Старая деревянная лестница то ли невзлюбила меня, то ли оказывала такие, несколько грубоватые, знаки внимания. Я подумал - ты наверняка сразу бы поняла, что это с ней, но тебя рядом не было. Тебя вообще нигде не было. Я пнул камушек, лежащий у подъезда, сунул руки в карманы, и пошел куда глаза глядят. Однако вскоре меня остановило одно маленькое обстоятельство. На кончик моего носа села бабочка, и мир ушел из-под ног.
В голове зазвучал до боли чистый, сияющий обжигающим холодом голос. Слова на незнакомом языке звенели и повторялись эхом, отскакивая от стен привычного восприятия речи и реальности, и стены эти рушились. Трещали по швам условности и устои, генетическая память расслаивалась, впуская что-то иное, чужеродное, тут же впитывала его и делала своим. Миллионы и миллионы историй разноцветными песчинками бежали по моим венам, утекая в кончики пальцев и прожигая их насквозь. Было больно. Я вытащил руки из карманов и уставился на них. Ладони слегка светились, но стоило бабочке с моего носа переместиться на пальцы, как этот свет превратился в золотистую пыль на их кончиках. Бабочка смахнула ее крыльями и полетела вперед. Я поспешил за ней.
Мы долго плутали переулками, заглянули в три магазина - леденцов, музыкальных инструментов, и обувной; потоптались в музее стекла, пролистали пару десятков книг в местной библиотеке, забрались на башню в ратуше, дошли до вокзала, сели в поезд, едва он тронулся - выпрыгнули обратно, побежали в другой конец города, оттуда доплелись до центра, снова забрались на башню в ратуше, спустились с нее, и приземлились на ближайшую скамейку, где я закрыл глаза и невежливо послал бабочку к черту, сообщая, что мне ее услуги ни к чему и я сам тебя найду.
И тогда я услышал твой смех. Он прозвучал совсем рядом, показалось - прямо у меня над ухом. На лоб упали первые капли дождя. Я открыл глаза, и одна из них застыла перед моим лицом. В ее первозданной чистоте отражался космос, а сквозь космос, словно проступая из небытия фотобумаги, появлялась ты.
Ароматы кофейни напротив вплетались в твои волосы, возникший ниоткуда Мелтем (4) дергал подол твоего фартука, солнечные лучи обвивали твои запястья и тихо позвякивали бубенцами танцующей в воздухе пыли. Бабочка села на воротничок твоей блузки, но ничего интересного не произошло. Она просто застыла там, сделав вид, что является брошкой, а ты просто приняла заказ и ушла с открытой террасы в помещение. Я вскочил со скамейки и врезался грудью в застывшую в воздухе дождевую каплю, через которую только что смотрел на тебя. Рассыпавшись в маленькое облачко тумана, она впиталась в мою рубашку, оставив несмывающееся ничем пятнышко где-то в области сердца.
В три шага я подскочил к кофейне, сел за свободный столик и стал ждать тебя. Ты подошла, вежливо улыбнулась и спросила, выбрал ли я что-нибудь. Из твоих глаз на меня смотрело небо - беззвездное и безразличное.
- Шварцвальдскую вишню (5), пожалуйста, - сказал я, сдержав порыв схватить тебя за руку и закружить в радостном танце. - И венский меланж (6).
Малоджа (7) в компании еще нескольких неопознанных мною ветров взъерошил мои волосы, что вызвало у тебя ласковую, но какую-то робкую улыбку. Я отмахнулся от этих нахалов, и ободряюще улыбнулся тебе в ответ, но ты уже не увидела этого, отправившись за моим заказом. Когда ты вернулась и поставила передо мной кофе, в чашку тут же плюхнулся Радлвинд (8) и устроил там небольшой смерч. Я схватил салфетку и поспешно принялся вытирать последствия этого безобразия со столика, но замер, услышав, как ты смеешься. Подставив руку, ты здоровалась с набежавшими ветрами, иногда поглядывая на меня. В твоем взгляде появилось любопытство.
- Привет, - сказал я, но ты не услышала. Люди вокруг кутались в пледы, укрываясь от ветров и дождевых капель, бегущих справа налево почти по горизонтали. Спустя минуту все затихло. Посетители кафе загалдели, обсуждая произошедшее, а ты стояла и плела веревочку из пойманных нитей дождя, задумчиво бормоча что-то себе под нос. Я не отрываясь глядел на твои пальцы: они мелькали невероятно быстро, высекая из тонких ниточек серебряные искры. Словно очнувшись, ты растерянно посмотрела на меня. Я смотрел на тебя еще растеряннее, потому как не знал, что делать. Забрав у меня из рук скомканную салфетку, ты ушла за очередным заказом, а я остался ковыряться ложечкой в куске торта.
Ветра узнали тебя, но не удостоили меня ответом на вопрос, почему ничего не помнили о тебе раньше, и улетели с террасы вслед за тобой. Я замер в ожидании какой-нибудь радостной бури, которая разнесла бы помещение кафе, но все было тихо. Я заказал большой чайник чая, и еще долго сидел за своим столиком, делая вид, что читаю книгу. В голове было оглушающе пусто, только отдельные слова иногда носились со свистом туда-сюда, требуя сложить из них предложение. Предложений мне хватало в книге, несмотря на то, что я никак не мог прочесть ни одного.
Найдя тебя, я потерял к тебе дорогу. Она оборвалась на полуслове, ее ошметки трепыхались на безымянном ветру, я цеплялся за них и висел в воздухе бесполезной тушкой. Сил взобраться обратно не было. Смысла это делать я тоже не видел.
- Отпусти, - ухо ласково защекотал чей-то знакомый с детства голос. - Разомкни пальцы. Не бойся.
Зажмурившись, я глубоко вздохнул, перестал цепляться за дорогу и начал падать в бесконечность. Очень-очень быстро и совершенно не двигаясь. Я оставлял за собой след, словно протягивал белую ленту во тьму пространства и времени, лента закручивалась в спираль, обрастала звуками, запахами, цветами, именами, расходилась во все стороны, летела, стремилась всюду и всегда, становясь дорогой. Я сам становился дорогой.
Твой рабочий день закончился, и ты пошла домой. Я последовал за тобой. На твоем воротничке спала застывшая бабочка, а волосы были забраны в хвост с помощью серебристой веревочки, что ты сплела из дождевых нитей. С неё падали сверкающие капли, которые, ударяясь о брусчатку, издавали звон, похожий на звучание маримбы (9). Ты зашагала быстрей, и вскоре стало ясно, что капли играли мелодию.
Это была колыбельная.
Возле твоего дома прозвучал заключительный аккорд, последняя капля упала вниз, от веревочки не осталось и следа, твои волосы растрепал Монтань (10), а в потемневшем небе сверкнула молния. Ты зашла в подъезд своего дома, а я остался стоять посреди улицы под обрушившимся на город дождем. Вода текла по моему телу и тротуарам, чистая, словно родниковая, и на вкус такая же. Я промок насквозь, но не хотел прятаться от нее. В твоем окне - я откуда-то точно знал, что оно твое - загорелся и спустя несколько минут погас свет. Ты вышла из дома, поймав в ладонь последние капли дождя. Посмотрев на небо и улыбнувшись ему, ты осушила ладонь и пошла к площади. Полы твоего длинного платья тонули в лужах, и казалось, будто ты плывешь по поверхности этой воды как маленькая лодочка.
На площади было совершенно сухо, словно дождь миновал ее. А, может быть, брусчатку уже успели осушить ветра, а может, мы с тобой шли к ней так долго - ничего нельзя было сказать наверняка. Солнце почти скрылось за крышами домов, по пути, как обычно, зажигая окна и фонари. Рядом с маленьким фонтаном стояли девушки в таких же длинных, как у тебя, платьях, и с синими и белыми лентами в волосах. Ты подошла к ним, вы обменялись приветствиями, взялись за руки и завели хоровод вокруг фонтана под тягучую и немного тоскливую мелодию, которая лилась со всех сторон. Я оглянулся. Играл небольшой оркестрик, расположившийся в одном из углов площади.
Ты, склонив голову набок и закрыв глаза, двигалась почти нечеловечески плавно и что-то напевала одними губами. Печальная мелодия постепенно становилась веселее, а потом и вовсе зазвучала задорными балканскими мотивами, заражая присущей им жаждой жизни всех окружающих. Хоровод менял свой ритм и вскоре девушки стали кружиться так быстро, что я потерял тебя из виду. Когда оркестрик закончил играть, танцующие, заливаясь радостным смехом, остановились, а прохожие, собравшиеся вокруг, громко зааплодировали. Ты все еще не открывала глаз и тихо улыбалась.
Рядом со мной стоял художник, он только что нарисовал ваш танец, а теперь принялся за твой портрет. Он рисовал углем и сангиной, и картины его были настолько живыми, что казалось - отвернись, и изображение выпрыгнет из холста и пойдет бродить по улицам. Возле его мольберта стояли рисунки этого дня, и на одном из них был дождь. Тот, из-за которого я промок до нитки. Грозовое небо сверкало и бурлило, и мне подумалось, что дождь пришел именно отсюда - из этой картины.
- Вы знаете ее? - спросил я, следя за тем, как на холсте появляется твое лицо.
- Да. И нет, - ответил художник. - Ее знают все и не знает никто.
- Замечательно… - пробормотал я. Твои волосы на портрете шевельнулись от дуновения ветерка.
- Она каждый вечер приходит сюда танцевать и играть. Разговаривает так редко и мало, что все поначалу думали, будто она немая, - художник говорил медленно, делая паузы между предложениями, сосредоточенно и лихо оживляя твое лицо на бумаге.
- Как ее зовут?
- Не знаю. Она и сама, похоже, не знает. Каждый раз называет новое имя.
- Может, у нее такая игра? - я улыбнулся, и уголки твоих губ на портрете дернулись вверх.
- Нет, - художник тоже улыбнулся, нежно и по-отечески тепло. - У нее масса игр, но только не эта. Не в имена. Она не помнит своего имени. Не помнит даже то имя, которым называлась вчера или позавчера. И никогда не повторяется, хотя я вижу… ну, просто вижу, знаете? - Я кивнул. - Вижу, что она не записывает их. Зато записываю я. Вот, - на этих словах художник достал из сумки блокнот и дал его мне.
Небольшой, но довольно пухлый блокнот был исписан именами. Возле некоторых из них стояла дата. Имена были совершенно разные, из разных стран, какие-то - совсем сказочные, а какие-то и вовсе производили впечатление несуществующих - быть может, ты их выдумывала сама. Последняя страница была чиста.
- Впечатляет, - сказал я, отдавая блокнот художнику.
- О, да, - кивнул тот и сделал последний штрих, завершив портрет. В картине дул ветер, и твои волосы были похожи на слегка волнующееся море. Я протянул руку к холсту и коснулся их. Улыбнувшись шире, ты открыла глаза и посмотрела прямо на меня.
От одного из фонарей отделился светлячок и подлетел к белому роялю, стоящему возле стены черного, как уголь, дома. Осыпав клавиши золотистой пыльцой, светлячок повис в воздухе в ожидании пианистки. Ты подошла к роялю, села за него, невесомо коснулась пальцами клавиш и замерла, задумавшись о чем-то. Резкий шепот одного из шотландских ветров стряхнул пыльцу на твои колени, заставив тебя вздрогнуть. Ты обернулась и посмотрела прямо на меня. Взгляд твой из рассеянного стал строгим и немного хмурым, на лбу появились морщинки, а губы плотно сжались. В одном из окон черного дома треснуло стекло и этот резкий звук разрезал внезапно повисшую на площади тишину. Ты повернулась к роялю и стала играть.
Музыка расчертила треснувшее стекло окна на мелкие осколки, они задрожали, готовые вот-вот осыпаться вниз. Я подошел ближе к тебе. Ты запела - очень тихо, без слов - и тогда осколки обрушились на подоконник, стекли с него, но, не добравшись до земли, сгрудились в нечто бесформенное и явно живое. Стремительно взлетев вверх, это нечто стало похоже на падающую наоборот звезду. Твой голос зазвучал немного громче, звезда взорвалась лучами в разные стороны, лучи рассыпались, и оказалось, что каждый осколок - это бабочка. По площади пронесся тихий общий вздох - видимо, такого раньше здесь не случалось. Бабочки спускались ниже, порхали над прохожими, садились на тротуары, скамейки и деревья, разлетались к переулкам и заглядывали в открытые окна.
Ты продолжала играть, не замечая происходящего и закрыв глаза. Я смотрел на тебя, слушал, и видел, как ты, словно одна из этих бабочек, паришь где-то высоко, там, откуда звучал твой голос - голос, каким-то странным образом похожий на тот, что пел колыбельную ребенку тогда, в начале времен. Теперь ты напевала ее же, и слова… слова казались мне такими знакомыми.
Но ведь не было никаких слов. У тебя не было слов. И у меня их не было.
Они были тогда, на окраине лета, но я не понимал их - ни единого.
А теперь понимал. Я слышал - внутри твоей мелодии я слышал слова - и понимал их.
И знал их. Откуда-то я знал эти слова, или они знали меня - ничего не было ясно, вокруг снова, как тогда, бурлил туман, внутри - тоже, а я просто брал слово за словом и ставил в нужном порядке, двигаясь синхронно с твоим голосом, с твоей мелодией, с тобой. Новый, знакомый теперь язык, сливался с другими - известными мне и не очень, и в конце концов они все слились в один - вечный, неизменный и понятный каждому.
Я не умею петь, поэтому просто говорил эти слова, попадая в такт мелодии, так, чтобы ты услышала. Или слова говорили меня, вырисовывая в ткани реальности мой облик так, чтобы ты увидела. Замолчав, ты продолжала играть, повторяя за мной слова песни одними губами. Туман рассеивался и оседал серебристыми каплями на твоих волосах. Ты встала из-за рояля, но музыка не прекратила свое звучание. Ты смотрела на меня, твои губы двигались синхронно с моими, уже не повторяя слова, а беззвучно проговаривая их одновременно со мной. Мелодия пронеслась мимо нас и влетела в окно без стекла, зажигая в комнате ночную лампу. Мы стояли друг напротив друга и звучали одними и теми же словами в унисон. Мы замолчали, но голос наш не умолк: возле лампы мать запела ребенку колыбельную.
засыпают звезды
угасает память
и ночное небо
за ее глазами
застывает льдинкой
и молчит годами
в ожиданьи песни
с верными словами
прочитай все книги
обойди все земли
научись молиться
и молитве внемли
всем ветрам откройся
все слова приемли
обойди все книги
прочитай все земли
не теряй надежды
за звездою следуй
ты найдешь, что ищешь
если небу предан
если сердце бьется
вопреки всем бедам
и в пути далеком
страх ему неведом
тишиною песня
возвращает память
и ночное небо
за ее глазами
вновь сияет ярко
как надежды пламя
зажигайте звезды
верными словами
Твои глаза улыбались и сверкали, в них снова горели звезды.
- Привет, - сказала ты.
- Привет, - сказал я.
- Я была права, да? - ты склонила голову набок, радостно и немного лукаво улыбаясь.
- Да, - кивнул я. - Мы еще живы.
Ты рассмеялась и сделала то, чего я не смог сделать в кафе: схватила меня за руку и закружила в ликующем танце. Танец совсем не вязался с колыбельной, которая постепенно затихала, но это было совершенно неважно. Мы кружились в звездной тишине, окутанные счастьем и Матиналем (11).
Остановили нас бабочки-осколки, вернувшиеся на площадь: они летали над нашими головами - то разрозненно и хаотично, то складываясь в разные фигуры. Солнце. Месяц. Радуга - совсем как настоящая, семицветная радуга. Птица. Олень. Дерево. Роза. Циферблат с движущимися стрелками. Звезда. Бабочка.
Я посмотрел на тебя. Бабочка, застывшая на воротничке твоей блузки в кафе, сейчас была приколота к платью. Я и не увидел ее раньше.
- Нашлась, - сказала ты, заметив мой взгляд.
- Кто?
- Брошка. Очень дорогая сердцу вещь. Бабушка подарила. Уверяла, что волшебная. - Ты улыбнулась, бережно коснувшись пальцами изящного крылышка. - Потеряла ее на днях, расстроилась ужасно. Прихожу сегодня с работы - оп-па! - а она тут как тут.
- Брошка?
- Брошка.
- Хм… - Я дотронулся до твоих пальцев, все еще поглаживающих бабочку, одновременно прикоснувшись и к ней. Крылышко затрепетало, затем второе, бабочка-брошка проползла к твоему плечу, пощекотала шею, что-то шепнула тебе на ухо и улетела прочь, смешавшись с множеством других бабочек, которые, подхватив твою в свой хоровод, бесформенной массой унеслись куда-то в небо. Мне показалось, что я слышу их веселый, похожий на детский, звенящий смех.
- Бабушка была права, - улыбнулся я. - Волшебная брошка.
Ты молча смотрела на меня, словно изучая. Вдруг лицо твое озарила какая-то догадка. Ты коснулась ладонью моей щеки, а потом порывисто обняла.
- Спасибо, - услышал я твой шепот.
Я обнял тебя, собираясь что-то сказать, но хулиган Ландлаш (12) сорвал слова с моих губ и кинул их в объятия Фару (13), а тот, в свою очередь передал их Кроатенвинду (14), эти трое принялись болтать, свистеть, петь разухабистые песни и хохотать, как ненормальные. Я крепче прижал тебя к себе, вдыхая запах твоих волос. Яблоко, малина, осенние листья и что-то еще, едва уловимое, но до слез родное.
- Что за сумасшествие! - подумал я, имея в виду то ли потерявших всякое представление о приличиях ветры, то ли нас с тобой.
- Прекрасное! - ответила ты, отстранилась и оглянулась вокруг, держа меня за руки. - Смотри. Вот… Сейчас.
Смотреть было невозможно, слишком сильно и непостоянно дули ветры, бросая в лица прохожим последние сводки погоды со всех концов света, предсказания о ближайшем будущем, сладкие запахи кофеен, и сладко-печальные - приятных воспоминаний. Но вскоре все стихло, и тогда начался град, которого я никогда раньше не видел. Большие, с детский кулачок, прозрачные шарики медленно, очень медленно падали с неба, которое было совершенно ясным - ни единой тучки, ни одного облачка. Град был больше похож на парад елочных шаров, сверкающих изнутри. Одни сияли так, словно в них жили звезды, другие - словно в них попали солнечные брызги, третьи - будто свет полной Луны оставил в них свое дыхание. При этом они были абсолютно прозрачными, а сияние шло из самой сердцевины - маленькой, исчезающе маленькой точки.
- Здорово, да? - ты спросила это с такой гордостью, словно сама однажды придумала и воплотила этот град. Впрочем, может так оно и было…
- Невероятно, - согласился я, подставив ладонь опускающемуся шарику. Тот сел на нее, заколебавшись на поверхности, словно мыльный пузырь. Очень холодный мыльный пузырь. Сверкнув напоследок так, что мне пришлось закрыть глаза, шарик плавно растекся по моей ладони. Но вместо того, чтобы стечь вниз, эта странная жидкость впиталась в мою кожу.
Ты тихо рассмеялась и тоже поймала один шарик. Люди принялись ловить чудесные градинки, остальные же, непойманные, опускались на землю и другую поверхность. Часть из них сразу впитывалась в то, на что повезло упасть, часть - катилась по брусчатке, столам, стульям, крышам и стенам домов, одежде прохожих и прочим предметам, а затем, встречая на своем пути препятствие, разбивалась об него с радостным визгом, образуя небольшие яркие фонтанчики.
- Почему... - я посмотрел на тебя, - почему, когда ты рядом, вокруг постоянно происходят какие-то… удивительные вещи?
Ты рассмеялась, чуть запрокинув голову.
- Как раз хотела задать тебе тот же самый вопрос.
- У меня нет на него ответа.
- А у меня есть. Но я тебе его не дам, - ты хитро улыбнулась, снова склонив голову набок.
- Так.
- Так.
- Хорошо. Тогда держи другой вопрос.
- Держу. - Ты протянула мне раскрытую ладонь.
Я начертил на ней вопросительный знак.
- Как тебя зовут?
- О… - ты улыбнулась, сжав вопрос в кулаке. - Ты знаешь.
- Нет, - я покачал головой. - Откуда?
- Знаешь. Ты знаешь мое имя, ведь ты так долго искал меня, ты помнил меня все это время, ты сохранил меня. - Коснувшись кулаком ткани моей рубашки - там, где осталось пятнышко от капли весеннего дождя, в которой я нашел тебя - ты раскрыла ладонь и прижала ее к моей груди. - Ты сохранил меня и не дал мне исчезнуть, когда я сама себя забыла. Конечно же, ты знаешь мое имя.
Ты смотрела мне в глаза и улыбалась, твой взгляд ласкал душу, а ладонь согревала сердце. Я стоял, замерев, и вдруг понял, что действительно знаю. Улыбнувшись, я накрыл твою ладонь своей, и прошептал тебе на ухо имя. Сияя, ты кивнула, и взяла меня за руку.
- Идем.
- Куда?
- Домой.
Мы помахали прохожим, девушкам из хоровода, музыкантам из оркестрика, разбитому окну, засыпающим звездам, художнику, рисующему сказки старого города, и пошли домой.
Мы шли по окраине лета, везде одновременно, сейчас и всегда, утро было похоже на ночь, такое же свежее и бездонное в своем обещании быть, в наших волосах цвели розы, спела земляника, алели кленовые листья, и пел, сплетая судьбы, Соранг (15).
-fin-
Осторожно, в тексте много сносок. Сноски вложу в комментарий (тыкайте на первую сноску, это ссылка), чтобы каждый раз не пролистывать вниз при чтении.
На окраине лета
Мы встретились на окраине лета, не помню точно, с какой ее стороны, возможно - везде одновременно. День был похож на солнце, такой же яркий и туманный в своем свете; в твоих волосах цвела яблоня, спела малина, желтели березовые листья, и играл, путая запахи, ветер Альбтальвинд (1).
- Что это? - спросила ты, указывая на небо рукой. На твои пальцы тотчас же села бабочка. В деревне у озера мать запела ребенку колыбельную на неизвестном мне языке.
- Звезда падает, - ответил я, глядя на отражение неба в твоих глазах. Небо сонно мерцало, слушая ласковую песню.
- Слишком медленно. - Ты с сомнением покачала головой, шепнула бабочке несколько слов, и отправила ее в ночную высь.
- Она это специально.
- Зачем?
Мы стояли рядом и наблюдали за полетом бабочки к звезде. Бабочка должна была успеть до того, как звезда, к которой она стремилась, закроет глаза по окончании колыбельной. Я волновался. Ты - нет.
- Чтобы как можно больше людей успели загадать желание.
- А. - Ты улыбнулась и коснулась моих пальцев своими. - Добрая падающая звезда. Ваших рук дело?
- Нет, что вы. - Я обнял твою ладонь своей и удивился привычности жеста. - Я вовсе не добрый.
- У вас добрые глаза и добрые руки.
- Это отдельные части.
Ты рассмеялась. Матиньер (2) разнес по долине колокольчики твоего смеха, раздарив их местным феям.
- Не может быть, чтобы они складывались в одно недоброе целое.
- Всякое случается.
Бабочка долетела до звезды. Та, в ответ на твое послание сверкнула яркой вспышкой, опалив нежные крылья земного насекомого. Колыбельная постепенно затихала, и когда прозвучал последний звук теплого, как парное молоко, женского голоса, звезда закрыла глаза.
- Скоро они уснут… - тихо, с легким волнением сказала ты, и посмотрела на меня, чуть крепче сжав мою руку.
- Кто?
В твоих глазах плескался рассвет на берегу океана, а ресницы вдруг начали белеть, словно покрываясь инеем.
- Звезды.
- Одна уже…
- Нет, она погаснет, когда уснет. - Ты улыбнулась и аккуратно высвободила свою начавшую холодеть ладонь из моей - слишком горячей, как я догадался - руки.
- Что ты сказала бабочке? - не удержался я от вопроса.
- Что мы еще живы. - Твоя улыбка отразила тающий голос надежды. Вдруг ты произнесла очень серьезно: - Послушай... Когда уснет последняя звезда, я забуду все, что здесь было. И может… нет - скорей всего - я забуду даже саму себя.
- Почему?
Ты сделала шаг назад - к озеру, в водах которого шептались осколки зимы и лунным серебром сверкали тысячи загаданных желаний.
- Так устроено.
Я пошел за тобой. Звезды вокруг нас гасли одна за другой.
- Устроено что?
- Это. - Ты неопределенно махнула рукой, вспугнув пылинки тумана, слетавшиеся к твоим волосам.
- Я не понимаю.
- Неважно. - Ты остановилась и светло улыбнулась, на миг став солнцем, выглянувшим из-за туч. Коснулась ледяной рукой моей груди и сказала: - Главное вот что. Добрые глаза, добрые руки, доброе сердце. Всякое случается, ты прав. Но с тобой…
- Постой, погоди… Что происходит?
- С тобой все хорошо. Так, как нужно. И я прошу тебя, запомни… - Ты улыбалась сквозь слезы, срываемые Хааром (3), я запутался в ветрах, раздирающих меня и все вокруг на части, и совершенно не понимал, о чем ты говоришь. - Пожалуйста, запомни меня.
- Запомню! - почти прокричал я. - Но что…
- Запомни меня. И найди.
- Что значит «найди»? Ты же не…
Ветер унес прочь мои глупые беспомощные слова. Туман, густея, стягивал с тебя ночные одежды, солнечные лучи, ароматы кожи и волос, высасывал из тебя воспоминания и мысли, впитывался в твою плоть и кровь, вливался в тебя, сливался с тобой. Он стирал твои черты с окраины лета, лишал многочисленные ветра любимого товарища по играм, а меня - дара речи.
Ты исчезла. Просто взяла и исчезла. Растворилась в тумане. Последней испарилась твоя рука, на которой в начале времен сидела бабочка. Тянущиеся ко мне пальцы перебирали струны воздуха, рождая шепот: «Помни… Найди…» Когда уснула последняя звезда, пальцы пропали, и шепот затих.
* * *
Я помнил и искал.
Я запомнил тебя всю до последнего вдохновенного штриха. Я помнил о тебе каждый день, каждый час, и от этого ты становилась реальнее, чем казалась при встрече.
Я искал тебя. О, как я тебя искал! Я обошел множество городов, деревень, поселений, и абсолютно диких безлюдных мест. Я прокрадывался на опушку одной осени, другой, третьей, я караулил тебя в центре зимы, пересекал границу весны вместе с талыми снегами, исследовал каждый метр летних угодий, знакомясь с встречавшимися мне попутными и не очень ветрами и спрашивая каждого из них о тебе. Они не знали ничего. Они о тебе никогда не слышали. Даже те, что были тогда на окраине лета, обдували меня недоумением. О тебе вообще никто ничего не знал. Бабочки были немы как рыбы, яблони слепы как кроты, малина пьяна собственным соком, березы грустно шелестели листьями мотив, похожий на ту самую колыбельную, и больше ничего. Нигде. Ни следа.
Но только лишь отчаяние, шаркая старыми ботинками и предвкушая славный пир, подбиралось к моему порогу, а надежда растворялась в тумане, как однажды растворилась ты сама - в мои окна неистовыми красками стучался рассвет, и звезда, та самая, к которой ты отправила бабочку, та самая, что уснула последней и которой зачем-то надо было знать, что мы живы, - эта звезда загоралась посреди рассветного неба маленьким упрямым солнцем, и вливала в меня новые силы. И отчаяние отступало. И надежда оставалась жива. И я шел за ней. Снова и снова. Я помнил и искал.
* * *
И однажды нашел.
Я нашел тебя в застывшей капле весеннего дождя, с обратной стороны лета, в городе, где оживают сказки, а прошлые столетия робко выглядывают из переулков, чтобы понаблюдать за тем, как кипит современная жизнь на главной площади.
Я вышел из квартиры и немного - из себя, потому что в четвертый раз за последние сутки поскользнулся на одной и той же ступеньке. Старая деревянная лестница то ли невзлюбила меня, то ли оказывала такие, несколько грубоватые, знаки внимания. Я подумал - ты наверняка сразу бы поняла, что это с ней, но тебя рядом не было. Тебя вообще нигде не было. Я пнул камушек, лежащий у подъезда, сунул руки в карманы, и пошел куда глаза глядят. Однако вскоре меня остановило одно маленькое обстоятельство. На кончик моего носа села бабочка, и мир ушел из-под ног.
В голове зазвучал до боли чистый, сияющий обжигающим холодом голос. Слова на незнакомом языке звенели и повторялись эхом, отскакивая от стен привычного восприятия речи и реальности, и стены эти рушились. Трещали по швам условности и устои, генетическая память расслаивалась, впуская что-то иное, чужеродное, тут же впитывала его и делала своим. Миллионы и миллионы историй разноцветными песчинками бежали по моим венам, утекая в кончики пальцев и прожигая их насквозь. Было больно. Я вытащил руки из карманов и уставился на них. Ладони слегка светились, но стоило бабочке с моего носа переместиться на пальцы, как этот свет превратился в золотистую пыль на их кончиках. Бабочка смахнула ее крыльями и полетела вперед. Я поспешил за ней.
Мы долго плутали переулками, заглянули в три магазина - леденцов, музыкальных инструментов, и обувной; потоптались в музее стекла, пролистали пару десятков книг в местной библиотеке, забрались на башню в ратуше, дошли до вокзала, сели в поезд, едва он тронулся - выпрыгнули обратно, побежали в другой конец города, оттуда доплелись до центра, снова забрались на башню в ратуше, спустились с нее, и приземлились на ближайшую скамейку, где я закрыл глаза и невежливо послал бабочку к черту, сообщая, что мне ее услуги ни к чему и я сам тебя найду.
И тогда я услышал твой смех. Он прозвучал совсем рядом, показалось - прямо у меня над ухом. На лоб упали первые капли дождя. Я открыл глаза, и одна из них застыла перед моим лицом. В ее первозданной чистоте отражался космос, а сквозь космос, словно проступая из небытия фотобумаги, появлялась ты.
Ароматы кофейни напротив вплетались в твои волосы, возникший ниоткуда Мелтем (4) дергал подол твоего фартука, солнечные лучи обвивали твои запястья и тихо позвякивали бубенцами танцующей в воздухе пыли. Бабочка села на воротничок твоей блузки, но ничего интересного не произошло. Она просто застыла там, сделав вид, что является брошкой, а ты просто приняла заказ и ушла с открытой террасы в помещение. Я вскочил со скамейки и врезался грудью в застывшую в воздухе дождевую каплю, через которую только что смотрел на тебя. Рассыпавшись в маленькое облачко тумана, она впиталась в мою рубашку, оставив несмывающееся ничем пятнышко где-то в области сердца.
В три шага я подскочил к кофейне, сел за свободный столик и стал ждать тебя. Ты подошла, вежливо улыбнулась и спросила, выбрал ли я что-нибудь. Из твоих глаз на меня смотрело небо - беззвездное и безразличное.
- Шварцвальдскую вишню (5), пожалуйста, - сказал я, сдержав порыв схватить тебя за руку и закружить в радостном танце. - И венский меланж (6).
Малоджа (7) в компании еще нескольких неопознанных мною ветров взъерошил мои волосы, что вызвало у тебя ласковую, но какую-то робкую улыбку. Я отмахнулся от этих нахалов, и ободряюще улыбнулся тебе в ответ, но ты уже не увидела этого, отправившись за моим заказом. Когда ты вернулась и поставила передо мной кофе, в чашку тут же плюхнулся Радлвинд (8) и устроил там небольшой смерч. Я схватил салфетку и поспешно принялся вытирать последствия этого безобразия со столика, но замер, услышав, как ты смеешься. Подставив руку, ты здоровалась с набежавшими ветрами, иногда поглядывая на меня. В твоем взгляде появилось любопытство.
- Привет, - сказал я, но ты не услышала. Люди вокруг кутались в пледы, укрываясь от ветров и дождевых капель, бегущих справа налево почти по горизонтали. Спустя минуту все затихло. Посетители кафе загалдели, обсуждая произошедшее, а ты стояла и плела веревочку из пойманных нитей дождя, задумчиво бормоча что-то себе под нос. Я не отрываясь глядел на твои пальцы: они мелькали невероятно быстро, высекая из тонких ниточек серебряные искры. Словно очнувшись, ты растерянно посмотрела на меня. Я смотрел на тебя еще растеряннее, потому как не знал, что делать. Забрав у меня из рук скомканную салфетку, ты ушла за очередным заказом, а я остался ковыряться ложечкой в куске торта.
Ветра узнали тебя, но не удостоили меня ответом на вопрос, почему ничего не помнили о тебе раньше, и улетели с террасы вслед за тобой. Я замер в ожидании какой-нибудь радостной бури, которая разнесла бы помещение кафе, но все было тихо. Я заказал большой чайник чая, и еще долго сидел за своим столиком, делая вид, что читаю книгу. В голове было оглушающе пусто, только отдельные слова иногда носились со свистом туда-сюда, требуя сложить из них предложение. Предложений мне хватало в книге, несмотря на то, что я никак не мог прочесть ни одного.
Найдя тебя, я потерял к тебе дорогу. Она оборвалась на полуслове, ее ошметки трепыхались на безымянном ветру, я цеплялся за них и висел в воздухе бесполезной тушкой. Сил взобраться обратно не было. Смысла это делать я тоже не видел.
- Отпусти, - ухо ласково защекотал чей-то знакомый с детства голос. - Разомкни пальцы. Не бойся.
Зажмурившись, я глубоко вздохнул, перестал цепляться за дорогу и начал падать в бесконечность. Очень-очень быстро и совершенно не двигаясь. Я оставлял за собой след, словно протягивал белую ленту во тьму пространства и времени, лента закручивалась в спираль, обрастала звуками, запахами, цветами, именами, расходилась во все стороны, летела, стремилась всюду и всегда, становясь дорогой. Я сам становился дорогой.
Твой рабочий день закончился, и ты пошла домой. Я последовал за тобой. На твоем воротничке спала застывшая бабочка, а волосы были забраны в хвост с помощью серебристой веревочки, что ты сплела из дождевых нитей. С неё падали сверкающие капли, которые, ударяясь о брусчатку, издавали звон, похожий на звучание маримбы (9). Ты зашагала быстрей, и вскоре стало ясно, что капли играли мелодию.
Это была колыбельная.
Возле твоего дома прозвучал заключительный аккорд, последняя капля упала вниз, от веревочки не осталось и следа, твои волосы растрепал Монтань (10), а в потемневшем небе сверкнула молния. Ты зашла в подъезд своего дома, а я остался стоять посреди улицы под обрушившимся на город дождем. Вода текла по моему телу и тротуарам, чистая, словно родниковая, и на вкус такая же. Я промок насквозь, но не хотел прятаться от нее. В твоем окне - я откуда-то точно знал, что оно твое - загорелся и спустя несколько минут погас свет. Ты вышла из дома, поймав в ладонь последние капли дождя. Посмотрев на небо и улыбнувшись ему, ты осушила ладонь и пошла к площади. Полы твоего длинного платья тонули в лужах, и казалось, будто ты плывешь по поверхности этой воды как маленькая лодочка.
На площади было совершенно сухо, словно дождь миновал ее. А, может быть, брусчатку уже успели осушить ветра, а может, мы с тобой шли к ней так долго - ничего нельзя было сказать наверняка. Солнце почти скрылось за крышами домов, по пути, как обычно, зажигая окна и фонари. Рядом с маленьким фонтаном стояли девушки в таких же длинных, как у тебя, платьях, и с синими и белыми лентами в волосах. Ты подошла к ним, вы обменялись приветствиями, взялись за руки и завели хоровод вокруг фонтана под тягучую и немного тоскливую мелодию, которая лилась со всех сторон. Я оглянулся. Играл небольшой оркестрик, расположившийся в одном из углов площади.
Ты, склонив голову набок и закрыв глаза, двигалась почти нечеловечески плавно и что-то напевала одними губами. Печальная мелодия постепенно становилась веселее, а потом и вовсе зазвучала задорными балканскими мотивами, заражая присущей им жаждой жизни всех окружающих. Хоровод менял свой ритм и вскоре девушки стали кружиться так быстро, что я потерял тебя из виду. Когда оркестрик закончил играть, танцующие, заливаясь радостным смехом, остановились, а прохожие, собравшиеся вокруг, громко зааплодировали. Ты все еще не открывала глаз и тихо улыбалась.
Рядом со мной стоял художник, он только что нарисовал ваш танец, а теперь принялся за твой портрет. Он рисовал углем и сангиной, и картины его были настолько живыми, что казалось - отвернись, и изображение выпрыгнет из холста и пойдет бродить по улицам. Возле его мольберта стояли рисунки этого дня, и на одном из них был дождь. Тот, из-за которого я промок до нитки. Грозовое небо сверкало и бурлило, и мне подумалось, что дождь пришел именно отсюда - из этой картины.
- Вы знаете ее? - спросил я, следя за тем, как на холсте появляется твое лицо.
- Да. И нет, - ответил художник. - Ее знают все и не знает никто.
- Замечательно… - пробормотал я. Твои волосы на портрете шевельнулись от дуновения ветерка.
- Она каждый вечер приходит сюда танцевать и играть. Разговаривает так редко и мало, что все поначалу думали, будто она немая, - художник говорил медленно, делая паузы между предложениями, сосредоточенно и лихо оживляя твое лицо на бумаге.
- Как ее зовут?
- Не знаю. Она и сама, похоже, не знает. Каждый раз называет новое имя.
- Может, у нее такая игра? - я улыбнулся, и уголки твоих губ на портрете дернулись вверх.
- Нет, - художник тоже улыбнулся, нежно и по-отечески тепло. - У нее масса игр, но только не эта. Не в имена. Она не помнит своего имени. Не помнит даже то имя, которым называлась вчера или позавчера. И никогда не повторяется, хотя я вижу… ну, просто вижу, знаете? - Я кивнул. - Вижу, что она не записывает их. Зато записываю я. Вот, - на этих словах художник достал из сумки блокнот и дал его мне.
Небольшой, но довольно пухлый блокнот был исписан именами. Возле некоторых из них стояла дата. Имена были совершенно разные, из разных стран, какие-то - совсем сказочные, а какие-то и вовсе производили впечатление несуществующих - быть может, ты их выдумывала сама. Последняя страница была чиста.
- Впечатляет, - сказал я, отдавая блокнот художнику.
- О, да, - кивнул тот и сделал последний штрих, завершив портрет. В картине дул ветер, и твои волосы были похожи на слегка волнующееся море. Я протянул руку к холсту и коснулся их. Улыбнувшись шире, ты открыла глаза и посмотрела прямо на меня.
От одного из фонарей отделился светлячок и подлетел к белому роялю, стоящему возле стены черного, как уголь, дома. Осыпав клавиши золотистой пыльцой, светлячок повис в воздухе в ожидании пианистки. Ты подошла к роялю, села за него, невесомо коснулась пальцами клавиш и замерла, задумавшись о чем-то. Резкий шепот одного из шотландских ветров стряхнул пыльцу на твои колени, заставив тебя вздрогнуть. Ты обернулась и посмотрела прямо на меня. Взгляд твой из рассеянного стал строгим и немного хмурым, на лбу появились морщинки, а губы плотно сжались. В одном из окон черного дома треснуло стекло и этот резкий звук разрезал внезапно повисшую на площади тишину. Ты повернулась к роялю и стала играть.
Музыка расчертила треснувшее стекло окна на мелкие осколки, они задрожали, готовые вот-вот осыпаться вниз. Я подошел ближе к тебе. Ты запела - очень тихо, без слов - и тогда осколки обрушились на подоконник, стекли с него, но, не добравшись до земли, сгрудились в нечто бесформенное и явно живое. Стремительно взлетев вверх, это нечто стало похоже на падающую наоборот звезду. Твой голос зазвучал немного громче, звезда взорвалась лучами в разные стороны, лучи рассыпались, и оказалось, что каждый осколок - это бабочка. По площади пронесся тихий общий вздох - видимо, такого раньше здесь не случалось. Бабочки спускались ниже, порхали над прохожими, садились на тротуары, скамейки и деревья, разлетались к переулкам и заглядывали в открытые окна.
Ты продолжала играть, не замечая происходящего и закрыв глаза. Я смотрел на тебя, слушал, и видел, как ты, словно одна из этих бабочек, паришь где-то высоко, там, откуда звучал твой голос - голос, каким-то странным образом похожий на тот, что пел колыбельную ребенку тогда, в начале времен. Теперь ты напевала ее же, и слова… слова казались мне такими знакомыми.
Но ведь не было никаких слов. У тебя не было слов. И у меня их не было.
Они были тогда, на окраине лета, но я не понимал их - ни единого.
А теперь понимал. Я слышал - внутри твоей мелодии я слышал слова - и понимал их.
И знал их. Откуда-то я знал эти слова, или они знали меня - ничего не было ясно, вокруг снова, как тогда, бурлил туман, внутри - тоже, а я просто брал слово за словом и ставил в нужном порядке, двигаясь синхронно с твоим голосом, с твоей мелодией, с тобой. Новый, знакомый теперь язык, сливался с другими - известными мне и не очень, и в конце концов они все слились в один - вечный, неизменный и понятный каждому.
Я не умею петь, поэтому просто говорил эти слова, попадая в такт мелодии, так, чтобы ты услышала. Или слова говорили меня, вырисовывая в ткани реальности мой облик так, чтобы ты увидела. Замолчав, ты продолжала играть, повторяя за мной слова песни одними губами. Туман рассеивался и оседал серебристыми каплями на твоих волосах. Ты встала из-за рояля, но музыка не прекратила свое звучание. Ты смотрела на меня, твои губы двигались синхронно с моими, уже не повторяя слова, а беззвучно проговаривая их одновременно со мной. Мелодия пронеслась мимо нас и влетела в окно без стекла, зажигая в комнате ночную лампу. Мы стояли друг напротив друга и звучали одними и теми же словами в унисон. Мы замолчали, но голос наш не умолк: возле лампы мать запела ребенку колыбельную.
засыпают звезды
угасает память
и ночное небо
за ее глазами
застывает льдинкой
и молчит годами
в ожиданьи песни
с верными словами
прочитай все книги
обойди все земли
научись молиться
и молитве внемли
всем ветрам откройся
все слова приемли
обойди все книги
прочитай все земли
не теряй надежды
за звездою следуй
ты найдешь, что ищешь
если небу предан
если сердце бьется
вопреки всем бедам
и в пути далеком
страх ему неведом
тишиною песня
возвращает память
и ночное небо
за ее глазами
вновь сияет ярко
как надежды пламя
зажигайте звезды
верными словами
Твои глаза улыбались и сверкали, в них снова горели звезды.
- Привет, - сказала ты.
- Привет, - сказал я.
- Я была права, да? - ты склонила голову набок, радостно и немного лукаво улыбаясь.
- Да, - кивнул я. - Мы еще живы.
Ты рассмеялась и сделала то, чего я не смог сделать в кафе: схватила меня за руку и закружила в ликующем танце. Танец совсем не вязался с колыбельной, которая постепенно затихала, но это было совершенно неважно. Мы кружились в звездной тишине, окутанные счастьем и Матиналем (11).
Остановили нас бабочки-осколки, вернувшиеся на площадь: они летали над нашими головами - то разрозненно и хаотично, то складываясь в разные фигуры. Солнце. Месяц. Радуга - совсем как настоящая, семицветная радуга. Птица. Олень. Дерево. Роза. Циферблат с движущимися стрелками. Звезда. Бабочка.
Я посмотрел на тебя. Бабочка, застывшая на воротничке твоей блузки в кафе, сейчас была приколота к платью. Я и не увидел ее раньше.
- Нашлась, - сказала ты, заметив мой взгляд.
- Кто?
- Брошка. Очень дорогая сердцу вещь. Бабушка подарила. Уверяла, что волшебная. - Ты улыбнулась, бережно коснувшись пальцами изящного крылышка. - Потеряла ее на днях, расстроилась ужасно. Прихожу сегодня с работы - оп-па! - а она тут как тут.
- Брошка?
- Брошка.
- Хм… - Я дотронулся до твоих пальцев, все еще поглаживающих бабочку, одновременно прикоснувшись и к ней. Крылышко затрепетало, затем второе, бабочка-брошка проползла к твоему плечу, пощекотала шею, что-то шепнула тебе на ухо и улетела прочь, смешавшись с множеством других бабочек, которые, подхватив твою в свой хоровод, бесформенной массой унеслись куда-то в небо. Мне показалось, что я слышу их веселый, похожий на детский, звенящий смех.
- Бабушка была права, - улыбнулся я. - Волшебная брошка.
Ты молча смотрела на меня, словно изучая. Вдруг лицо твое озарила какая-то догадка. Ты коснулась ладонью моей щеки, а потом порывисто обняла.
- Спасибо, - услышал я твой шепот.
Я обнял тебя, собираясь что-то сказать, но хулиган Ландлаш (12) сорвал слова с моих губ и кинул их в объятия Фару (13), а тот, в свою очередь передал их Кроатенвинду (14), эти трое принялись болтать, свистеть, петь разухабистые песни и хохотать, как ненормальные. Я крепче прижал тебя к себе, вдыхая запах твоих волос. Яблоко, малина, осенние листья и что-то еще, едва уловимое, но до слез родное.
- Что за сумасшествие! - подумал я, имея в виду то ли потерявших всякое представление о приличиях ветры, то ли нас с тобой.
- Прекрасное! - ответила ты, отстранилась и оглянулась вокруг, держа меня за руки. - Смотри. Вот… Сейчас.
Смотреть было невозможно, слишком сильно и непостоянно дули ветры, бросая в лица прохожим последние сводки погоды со всех концов света, предсказания о ближайшем будущем, сладкие запахи кофеен, и сладко-печальные - приятных воспоминаний. Но вскоре все стихло, и тогда начался град, которого я никогда раньше не видел. Большие, с детский кулачок, прозрачные шарики медленно, очень медленно падали с неба, которое было совершенно ясным - ни единой тучки, ни одного облачка. Град был больше похож на парад елочных шаров, сверкающих изнутри. Одни сияли так, словно в них жили звезды, другие - словно в них попали солнечные брызги, третьи - будто свет полной Луны оставил в них свое дыхание. При этом они были абсолютно прозрачными, а сияние шло из самой сердцевины - маленькой, исчезающе маленькой точки.
- Здорово, да? - ты спросила это с такой гордостью, словно сама однажды придумала и воплотила этот град. Впрочем, может так оно и было…
- Невероятно, - согласился я, подставив ладонь опускающемуся шарику. Тот сел на нее, заколебавшись на поверхности, словно мыльный пузырь. Очень холодный мыльный пузырь. Сверкнув напоследок так, что мне пришлось закрыть глаза, шарик плавно растекся по моей ладони. Но вместо того, чтобы стечь вниз, эта странная жидкость впиталась в мою кожу.
Ты тихо рассмеялась и тоже поймала один шарик. Люди принялись ловить чудесные градинки, остальные же, непойманные, опускались на землю и другую поверхность. Часть из них сразу впитывалась в то, на что повезло упасть, часть - катилась по брусчатке, столам, стульям, крышам и стенам домов, одежде прохожих и прочим предметам, а затем, встречая на своем пути препятствие, разбивалась об него с радостным визгом, образуя небольшие яркие фонтанчики.
- Почему... - я посмотрел на тебя, - почему, когда ты рядом, вокруг постоянно происходят какие-то… удивительные вещи?
Ты рассмеялась, чуть запрокинув голову.
- Как раз хотела задать тебе тот же самый вопрос.
- У меня нет на него ответа.
- А у меня есть. Но я тебе его не дам, - ты хитро улыбнулась, снова склонив голову набок.
- Так.
- Так.
- Хорошо. Тогда держи другой вопрос.
- Держу. - Ты протянула мне раскрытую ладонь.
Я начертил на ней вопросительный знак.
- Как тебя зовут?
- О… - ты улыбнулась, сжав вопрос в кулаке. - Ты знаешь.
- Нет, - я покачал головой. - Откуда?
- Знаешь. Ты знаешь мое имя, ведь ты так долго искал меня, ты помнил меня все это время, ты сохранил меня. - Коснувшись кулаком ткани моей рубашки - там, где осталось пятнышко от капли весеннего дождя, в которой я нашел тебя - ты раскрыла ладонь и прижала ее к моей груди. - Ты сохранил меня и не дал мне исчезнуть, когда я сама себя забыла. Конечно же, ты знаешь мое имя.
Ты смотрела мне в глаза и улыбалась, твой взгляд ласкал душу, а ладонь согревала сердце. Я стоял, замерев, и вдруг понял, что действительно знаю. Улыбнувшись, я накрыл твою ладонь своей, и прошептал тебе на ухо имя. Сияя, ты кивнула, и взяла меня за руку.
- Идем.
- Куда?
- Домой.
Мы помахали прохожим, девушкам из хоровода, музыкантам из оркестрика, разбитому окну, засыпающим звездам, художнику, рисующему сказки старого города, и пошли домой.
Мы шли по окраине лета, везде одновременно, сейчас и всегда, утро было похоже на ночь, такое же свежее и бездонное в своем обещании быть, в наших волосах цвели розы, спела земляника, алели кленовые листья, и пел, сплетая судьбы, Соранг (15).
-fin-