"Кофе с бергамотом"
Снова романтИк, снова любовь и немножко грусти, снова он и она без имен, снова бессюжетная зарисовка.
* *
У нее беспричинная тоска и черный чай с бергамотом.
У него - головная боль и кофе со сливками.
Фиолетовый аромат бергамота разливается по ее кухне и немного утихомиривает тоску в груди. Бергамот - совсем не фиолетов, а очень даже зелен и желт, но ей плевать, потому что в ее представлении аромат у него - фиолетовый. Бледно-фиолетовый запах бергамота густым туманом заполняет пространство. Она закрывает глаза и глубоко вдыхает, получая несравненное удовольствие. Она обожает этот запах.
«Наркоманка» - усмехается его голос в ее голове.
* *
«Наркоман» - усмехается ее голос в его голове, когда он закрывает глаза и вспоминает запах ее кожи, вспоминает, какое удовольствие - вдыхать этот аромат, вспоминает, каково это - дышать ею. Каково это - вообще - дышать.
Ему не хватает воздуха.
* *
Ей не хватает воздуха, слишком много бергамота, слишком много ее самой внутри и вокруг. Она открывает окно, на улице жара и почти нет ветра. Она вздыхает, чувствуя, как беспричинная тоска булькает в груди. У нее щемит сердце и потеют руки. Это всего лишь проблемы с сосудами, нечего возвышать физические реакции до душевных страданий. Нет никаких душевных страданий.
Нет никакой души.
«Дурочка» - это слово доносит до нее легкий порыв ветра, доносит ароматом кофе из соседнего окна. Он любит кофе, особенно со сливками.
Она медлит, а потом достает с полки нетронутый бумажный пакетик и открывает его. Снова медлит, будто решается на что-то очень важное. Высыпает темно-коричневые зерна из пакетика в ручную кофемолку и с усердием, достойным лучшего применения, начинает крутить ручку. Сердце перестает щемить. Она берет джезву, кладет в нее две ложечки полученного порошка, заливает водой. Запах бергамота утягивает запах кофе за собой, танцевать.
Она набирает ему смс: «Нет никакой души».
«Подожди, не разбивай ничего, я сейчас приеду» - приходит ответ через пару минут.
«Я просто варю кофе».
«Тем более я сейчас приеду».
«Ты только что пил кофе».
«Нехорошо подглядывать».
«В это время ты всегда пьешь кофе».
«Не всегда».
«Зануда».
Он не отвечает, выходит из квартиры, садится в машину и едет к ней.
Однажды, когда у нее «не было никакой души», она разбила шесть тарелок из старого семейного сервиза, а потом рыдала взахлеб. Если бы это была любая другая (непамятная) посуда, она бы не плакала. Но под руку попалось именно это. В другой раз она порезалась об осколки безделушек, которые расколошматила о кафель на кухне и потом долго их собирала. Еще раньше, когда отсутствие души случилось с ней впервые, как они стали жить вместе, она разбила… много чего. Просто смела одним движением руки со стола на пол, и все.
Он открывает дверь своим ключом и заходит в квартиру, вдыхая запах кофе, сквозь который едва различимы нотки бергамота. Бледно-фиолетовый цвет. Она рассказала ему, что у аромата бергамота такой цвет. Он никогда раньше не давал ароматам цвета, даже очевидные. Теперь дает. У них различные представления о цветах разных ароматов. Совпадает только бергамот, но лишь потому, что так она сказала ему однажды, а он потом не смог отделаться от этой ассоциации. Да и не захотел. Зачем?
- Ты привез сливки? - она выходит из кухни и останавливается в проеме двери. На ней растянутые спортивные штаны и старая майка, волосы растрепаны, а губы искусаны. Она выглядит умильно и чертовски сексуально одновременно, и он разрывается между желанием «обнять, чтобы рассказать сказку», и «обнять, чтобы прижать к стенке, поцеловать, сорвать одежду…». Ну да, он очень соскучился. Они давно не виделись. И вообще вроде как расстались.
- Привез, - он протягивает ей пакет, там сливки, фрукты и еще кое-что из еды.
Она хмурится. Не глядя, ставит пакет на пол, подходит к нему.
- Я ничего не разбила.
- Молодец.
- Нет никакой души.
- Конечно, нет.
- Ты должен спорить.
- Я ничего не должен.
- Мне?
- И тебе в том числе.
Она рассматривает воротничок его рубашки. Обычный воротничок обычной рубашки. Опускает взгляд чуть ниже и принимается считать пуговицы (про себя), касаясь каждой кончиком указательного пальца.
- До тебя болело, с тобой болело, без тебя болит, - три пуговицы отсчитаны.
- Душа? - он смотрит на ее макушку и не может вспомнить, почему они расстались.
- Душа - женского рода, - говорит она, и продолжает свою мысль, будто ее не прерывали: ¬- Это значит, что ты не имеешь значения.
- Очень логично, - соглашается он.
- Почему так? - она доходит до последней пуговицы и расстегивает ее. - Что это такое болит?
- Одиночество, - выдыхает он, когда она касается губами его скулы.
- Всегда? - теперь ее пальцы считают пуговицы снизу вверх, расстегивая их.
- Всегда, - он кладет руки на ее бедра, чувствуя, как его щеки теплой лаской касается ее шумный выдох.
- И что…, - она добирается до верхней пуговицы, разделывается с ней, отстраняется и смотрит ему в глаза. - Это не лечится?
- Нет.
Она кладет ладони на его плечи и молчит. Долго молчит. Он ждет. Он знает - ей нужно просто помолчать сейчас. Он не двигается, чтобы не нарушить этого молчания. Он ждет момента, когда будет можно. Он никому не сможет объяснить, даже ей, даже самому себе - как он понимает, что этот момент наступает. Но это происходит, и он обнимает ее. Привычным движением, мягко, но крепко. Помедлив, она обвивает его шею руками, запускает пальцы в волосы на затылке. Он целует ее обнаженное плечо, целует в изгиб шеи, вдыхает ее запах - долго, шумно, с удовольствием. Она закрывает глаза и тихо смеется.
- С тобой легче дышится, - шепчет она спустя мгновение, и впивается ногтями в его шею. Она хочет сделать ему больно, потому что он виноват в том, что с ним легче дышится, а так не должно быть, ведь он не имеет значения, ведь все логично, к тому же нет никакой души. - Почему так?
- Потому что наши одиночества похожи, - отвечает он, разворачивается вместе с ней и прижимает ее к стене. Получается резко.
Ей нравится. Не открывая глаз, она находит его губы - такое привычное движение, такой привычный (любимый) маршрут - и целует их. Она скучала. Он скучал.
Они очень, очень разные, но он прав - их одиночества похожи, и именно поэтому вместе им легче дышать. Она знает, что ему тоже легче, хоть он и не сказал ничего такого. Она просто знает. Она вообще много чего знает.
- Почему мы расстались? - недоуменно спрашивает она, стаскивая с него рубашку.
- Потому что ты не любишь кофе, - отвечает он, избавляя ее от майки.
- Правда? - она смеется.
- Да, - он тоже смеется, гладит ладонями ее спину, ловит губами тихий дрожащий выдох.
- Как глупо.
- Да.
- Ты глупый.
- Да.
- Прекрати говорить «да».
- Нет.
- Серьезно? Из-за кофе?
- Не помню.
- И я не помню…
Они оба не могут вспомнить. В общем-то, это даже не было похоже на расставание. Скорее - на решение пожить отдельно. Зачем - тоже непонятно. Чего-то не хватало. Чего-то было слишком много. Что-то не ладилось. Они предпочли сбежать. По договоренности и на время.
- Больше не отпускай меня, слышишь? Больше… не… ни…, - она не договаривает, ее слова тонут в поцелуе.
- Я не отпускал, - уверенно и просто произносит он, отстранившись и глядя ей в глаза.
И она вспоминает, что да - ведь и правда не отпускал. И она не отпускала. И не отпустит. Никогда.
Потому что нельзя отпускать того, чье одиночество похоже на твое.
* *
Головная боль проходит, чтобы вернуться. Тоска засыпает, чтобы проснуться.
Они целуют друг друга, чтобы было легче дышать.
* *
У нее беспричинная тоска и черный чай с бергамотом.
У него - головная боль и кофе со сливками.
Фиолетовый аромат бергамота разливается по ее кухне и немного утихомиривает тоску в груди. Бергамот - совсем не фиолетов, а очень даже зелен и желт, но ей плевать, потому что в ее представлении аромат у него - фиолетовый. Бледно-фиолетовый запах бергамота густым туманом заполняет пространство. Она закрывает глаза и глубоко вдыхает, получая несравненное удовольствие. Она обожает этот запах.
«Наркоманка» - усмехается его голос в ее голове.
* *
«Наркоман» - усмехается ее голос в его голове, когда он закрывает глаза и вспоминает запах ее кожи, вспоминает, какое удовольствие - вдыхать этот аромат, вспоминает, каково это - дышать ею. Каково это - вообще - дышать.
Ему не хватает воздуха.
* *
Ей не хватает воздуха, слишком много бергамота, слишком много ее самой внутри и вокруг. Она открывает окно, на улице жара и почти нет ветра. Она вздыхает, чувствуя, как беспричинная тоска булькает в груди. У нее щемит сердце и потеют руки. Это всего лишь проблемы с сосудами, нечего возвышать физические реакции до душевных страданий. Нет никаких душевных страданий.
Нет никакой души.
«Дурочка» - это слово доносит до нее легкий порыв ветра, доносит ароматом кофе из соседнего окна. Он любит кофе, особенно со сливками.
Она медлит, а потом достает с полки нетронутый бумажный пакетик и открывает его. Снова медлит, будто решается на что-то очень важное. Высыпает темно-коричневые зерна из пакетика в ручную кофемолку и с усердием, достойным лучшего применения, начинает крутить ручку. Сердце перестает щемить. Она берет джезву, кладет в нее две ложечки полученного порошка, заливает водой. Запах бергамота утягивает запах кофе за собой, танцевать.
Она набирает ему смс: «Нет никакой души».
«Подожди, не разбивай ничего, я сейчас приеду» - приходит ответ через пару минут.
«Я просто варю кофе».
«Тем более я сейчас приеду».
«Ты только что пил кофе».
«Нехорошо подглядывать».
«В это время ты всегда пьешь кофе».
«Не всегда».
«Зануда».
Он не отвечает, выходит из квартиры, садится в машину и едет к ней.
Однажды, когда у нее «не было никакой души», она разбила шесть тарелок из старого семейного сервиза, а потом рыдала взахлеб. Если бы это была любая другая (непамятная) посуда, она бы не плакала. Но под руку попалось именно это. В другой раз она порезалась об осколки безделушек, которые расколошматила о кафель на кухне и потом долго их собирала. Еще раньше, когда отсутствие души случилось с ней впервые, как они стали жить вместе, она разбила… много чего. Просто смела одним движением руки со стола на пол, и все.
Он открывает дверь своим ключом и заходит в квартиру, вдыхая запах кофе, сквозь который едва различимы нотки бергамота. Бледно-фиолетовый цвет. Она рассказала ему, что у аромата бергамота такой цвет. Он никогда раньше не давал ароматам цвета, даже очевидные. Теперь дает. У них различные представления о цветах разных ароматов. Совпадает только бергамот, но лишь потому, что так она сказала ему однажды, а он потом не смог отделаться от этой ассоциации. Да и не захотел. Зачем?
- Ты привез сливки? - она выходит из кухни и останавливается в проеме двери. На ней растянутые спортивные штаны и старая майка, волосы растрепаны, а губы искусаны. Она выглядит умильно и чертовски сексуально одновременно, и он разрывается между желанием «обнять, чтобы рассказать сказку», и «обнять, чтобы прижать к стенке, поцеловать, сорвать одежду…». Ну да, он очень соскучился. Они давно не виделись. И вообще вроде как расстались.
- Привез, - он протягивает ей пакет, там сливки, фрукты и еще кое-что из еды.
Она хмурится. Не глядя, ставит пакет на пол, подходит к нему.
- Я ничего не разбила.
- Молодец.
- Нет никакой души.
- Конечно, нет.
- Ты должен спорить.
- Я ничего не должен.
- Мне?
- И тебе в том числе.
Она рассматривает воротничок его рубашки. Обычный воротничок обычной рубашки. Опускает взгляд чуть ниже и принимается считать пуговицы (про себя), касаясь каждой кончиком указательного пальца.
- До тебя болело, с тобой болело, без тебя болит, - три пуговицы отсчитаны.
- Душа? - он смотрит на ее макушку и не может вспомнить, почему они расстались.
- Душа - женского рода, - говорит она, и продолжает свою мысль, будто ее не прерывали: ¬- Это значит, что ты не имеешь значения.
- Очень логично, - соглашается он.
- Почему так? - она доходит до последней пуговицы и расстегивает ее. - Что это такое болит?
- Одиночество, - выдыхает он, когда она касается губами его скулы.
- Всегда? - теперь ее пальцы считают пуговицы снизу вверх, расстегивая их.
- Всегда, - он кладет руки на ее бедра, чувствуя, как его щеки теплой лаской касается ее шумный выдох.
- И что…, - она добирается до верхней пуговицы, разделывается с ней, отстраняется и смотрит ему в глаза. - Это не лечится?
- Нет.
Она кладет ладони на его плечи и молчит. Долго молчит. Он ждет. Он знает - ей нужно просто помолчать сейчас. Он не двигается, чтобы не нарушить этого молчания. Он ждет момента, когда будет можно. Он никому не сможет объяснить, даже ей, даже самому себе - как он понимает, что этот момент наступает. Но это происходит, и он обнимает ее. Привычным движением, мягко, но крепко. Помедлив, она обвивает его шею руками, запускает пальцы в волосы на затылке. Он целует ее обнаженное плечо, целует в изгиб шеи, вдыхает ее запах - долго, шумно, с удовольствием. Она закрывает глаза и тихо смеется.
- С тобой легче дышится, - шепчет она спустя мгновение, и впивается ногтями в его шею. Она хочет сделать ему больно, потому что он виноват в том, что с ним легче дышится, а так не должно быть, ведь он не имеет значения, ведь все логично, к тому же нет никакой души. - Почему так?
- Потому что наши одиночества похожи, - отвечает он, разворачивается вместе с ней и прижимает ее к стене. Получается резко.
Ей нравится. Не открывая глаз, она находит его губы - такое привычное движение, такой привычный (любимый) маршрут - и целует их. Она скучала. Он скучал.
Они очень, очень разные, но он прав - их одиночества похожи, и именно поэтому вместе им легче дышать. Она знает, что ему тоже легче, хоть он и не сказал ничего такого. Она просто знает. Она вообще много чего знает.
- Почему мы расстались? - недоуменно спрашивает она, стаскивая с него рубашку.
- Потому что ты не любишь кофе, - отвечает он, избавляя ее от майки.
- Правда? - она смеется.
- Да, - он тоже смеется, гладит ладонями ее спину, ловит губами тихий дрожащий выдох.
- Как глупо.
- Да.
- Ты глупый.
- Да.
- Прекрати говорить «да».
- Нет.
- Серьезно? Из-за кофе?
- Не помню.
- И я не помню…
Они оба не могут вспомнить. В общем-то, это даже не было похоже на расставание. Скорее - на решение пожить отдельно. Зачем - тоже непонятно. Чего-то не хватало. Чего-то было слишком много. Что-то не ладилось. Они предпочли сбежать. По договоренности и на время.
- Больше не отпускай меня, слышишь? Больше… не… ни…, - она не договаривает, ее слова тонут в поцелуе.
- Я не отпускал, - уверенно и просто произносит он, отстранившись и глядя ей в глаза.
И она вспоминает, что да - ведь и правда не отпускал. И она не отпускала. И не отпустит. Никогда.
Потому что нельзя отпускать того, чье одиночество похоже на твое.
* *
Головная боль проходит, чтобы вернуться. Тоска засыпает, чтобы проснуться.
Они целуют друг друга, чтобы было легче дышать.