Художник Максимов, лубок и наколки
был в советском союзе очень самобытный художник александр денисович максимов, любитель народного творчества.. он выбивался из общего строя соцреалистов, воспевая всё его окружающее и увековечивая всех повстречавшихся ему людей..
работал он в стиле лубка и тексты составляли важную часть его работ.. любил срисовывать наколки у отдыхающих на пляже..
это вопиющая несправедливость, что такой замечательный художник остался малоизвестным..
давайте посмотрим-почитаем эту милоту..
В 70-е годы на пляже в селе Малореченское на Южном берегу Крыма летом можно было наблюдать такую картину. К беспечно загорающим курортникам подходил лысеющий, бородатый дядька и очень вежливо их о чём-то просил. А дальше отдыхающий садился или ложился на своём расстеленном полотенце или прямо на гальке, а бородатый дядька доставал альбом, карандаш и начинал рисовать. Рисовал он вовсе не портреты курортников, а татуировки, которыми были испещрены торс, плечи или другие части тела некоторых из них. Наколки же у отдыхающих встречались самые причудливые.
У одного мужчины расположившийся на спине между лопатками неведомый зверь, похожий на быка, держал на руках то ли спящую, то ли находящуюся без сознания девочку и целовал её в губы. У другого девушка в купальнике опиралась о морские волны, у третьего на плече красовался парашют с датой «1949» («Год службы в десантных войсках», - пояснил художнику обладатель наколки) и цифрой «45» (количество прыжков).
Максимов вообще считал, что увековечивания достойно всё, что существует в мире. То есть буквально всё: и мухи, назойливо жужжащие на даче, и раковина в Доме творчества в Гурзуфе, и собственные руки, и земля у кустов смородины, и ноги людей, стоящих в очереди за билетами на вокзале, и коробка из-под сапог. И даже надписи на стенах в общественных туалетах. Их Максимов тоже перерисовывал, закрываясь в кабинках сортиров, стараясь мелками максимально точно передать тот самый мутный, зеленовато-серый цвет стен, который вряд ли забудет человек, выросший в Советском Союзе.
Рисовал Максимов виртуозно и неутомимо: просто однажды, ещё в юности, дал себе зарок делать не меньше десяти рисунков в день - и всю жизнь его придерживался.
После женитьбы на Вере Джигирь Максимов поселился в её квартире в Бескудниково. А мастерская у него была ровно на другом конце Москвы - в Новогиреево. Ехать приходилось сначала на автобусе № 206, потом на метро - дорога занимала как минимум полтора часа. Всё это время в транспорте Максимов рисовал.
Куратор галереи «Ковчег» Игорь Чувилин: «Он рисовал пассажиров автобуса, себя самого, за ними наблюдающего, женщину, которая разговаривала с другой женщиной, - как писал он тут же, на картинке, «чтоб лучше слышать, она напрягала глаза, рот её то сдвигался в улыбку, то вытягивался».
Не переставал рисовать, даже когда заходил в магазин, стоял в очереди. Какие-то ситуации, его волновавшие, требовали не только изображения, но и описания, и он делал на рисунках записи. Эти записи можно назвать дневником Максимова, причём был момент, когда писать ему явно стало важнее, чем рисовать. И сохранились листы, которые полностью исписаны, удельный вес рисунка там значительно меньше, чем текста».
Литографию Максимов полюбил в середине 60-х, когда вошёл в состав Экспериментальной литографской мастерской на Верхней Масловке (кстати, именно там он познакомился с Семёновым-Амурским). В мастерской занимались, в числе прочего, «аранжировкой русского лубка»; попутно получилось обойти цензурное табу на использование в тиражной графике каких-либо текстов. Дело в том, что в советское время помещать на эстампах надписи категорически запрещалось: перед каждыми выборами литографские мастерские опечатывали - чтобы, не дай бог, никто не сделал листовок, существовал и специальный куратор из КГБ, ежемесячно проверявший контрольные оттиски.
На литографиях Максимов часто ставил клейма. Их у него было два: «Мгновение - великое событие» (про сцены из жизни) и «Живой памятник» (про человека). Для Максимова любое событие могло стать «великим» - от ухода племянника жены на флот до увиденной в Эрмитаже скульптуры. И каждый человек, по его мнению, был достоин памятника. Время от времени его вместе с другими художниками посылали в командировки - в колхозы, на предприятия. Нужно было рисовать передовиков производства. В результате этих поездок возникали цветные литографии, на которых был не только портрет героя, но и рассказ о нём.
Литография «Когда я мою по утрам картошку». На картинке - руки держат картофелину под краном с водой, вокруг текст: «Люди в деревне общаются с землёй, растят на ней деревья и плоды. Я живу в Москве на четвёртом этаже, и земля, питающая и держащая на себе весь мир, присутствует лишь в цветочных горшках и грязью на овощах. Когда я утром мою картошку, водой и пальцами отмываю землю, часто вспоминаю натюрморт Ренато Гуттузо - корзину с картофелем. Интересно, моет ли Гуттузо сам картошку?»
Или «Мухи на тамбовской даче», где описание насекомых столь детально, что переходит уже в какую-то фантасмагорию, почти по Гоголю, у которого тоже постоянно вьются мухи. «30 августа 1977 года я решил сделать рисунок на тамбовской даче, но не мог сосредоточиться - рой мух летал в комнатке. Они были повсюду: на потолке, стенах, столе, окнах, в воздухе и прямо липли к рукам и к лицу. Это настоящее царство мух, и мухи чувствуют себя в нём весело. Они жужжат, кувыркаются, падают на пол, выписывают невероятные фигуры в воздухе, залетают за шиворот, в нос, в уши. Мухи ловки, смелы и стремительны. Они садятся на нос, брови, ноздри, ползают по глазам, носу, лбу и ушам и, конечно, по рукам. Кусаются, жужжат и тут же размножаются. Справляют свой туалет, чистят крылышки, голову, трут лапку об лапку, умываются. А одна муха уселась на кончик карандаша и не слезала, пока ей не побеспокоило лапку. Я рисовал, а мухи ползали по мне и демонстрировали мне свои способности».
Ещё из записей: «Я внимательно следил за тем, что происходит на Кубе, какая там революция, и очень переживал, чтоб к власти пришёл Фидель. Я внимательно следил, как его войска спускались с гор на равнину. А что в это время у меня выпадают волосы и зубы и ухудшается состояние всего организма, я не замечал. Для меня важнее всего было, чтоб Фидель одержал победу, и он одержал её… И вдруг, взглянув в витрину, я увидел, что волос у меня на голове мало осталось. Сверкает лысина. И, несмотря на то, что Фидель Кастро победил, волосы не удержались на моей голове. Раньше я этого не замечал. А теперь я это заметил. Я заметил, что кроме Фиделя Кастро есть я».
По рассказам друзей, когда Александр Максимов умирал (а умер он от злокачественной опухоли мозга), в больничную палату к нему пришёл врач. Максимов был совсем плох, и врач стал показывать ему на разные предметы и просить, чтобы тот их назвал. Показал на стул, спросил «что это?». Видимо, слова в мозгу у Максимова уже не соединялись с предметами, поэтому он ответил: «Это то, на чём рисуют». Врач показал на карандаш: «А это что?» - «Это то, чем рисуют». Всё для него определялось через рисование.
via1 via2 via3 via4
работал он в стиле лубка и тексты составляли важную часть его работ.. любил срисовывать наколки у отдыхающих на пляже..
это вопиющая несправедливость, что такой замечательный художник остался малоизвестным..
давайте посмотрим-почитаем эту милоту..
В 70-е годы на пляже в селе Малореченское на Южном берегу Крыма летом можно было наблюдать такую картину. К беспечно загорающим курортникам подходил лысеющий, бородатый дядька и очень вежливо их о чём-то просил. А дальше отдыхающий садился или ложился на своём расстеленном полотенце или прямо на гальке, а бородатый дядька доставал альбом, карандаш и начинал рисовать. Рисовал он вовсе не портреты курортников, а татуировки, которыми были испещрены торс, плечи или другие части тела некоторых из них. Наколки же у отдыхающих встречались самые причудливые.
У одного мужчины расположившийся на спине между лопатками неведомый зверь, похожий на быка, держал на руках то ли спящую, то ли находящуюся без сознания девочку и целовал её в губы. У другого девушка в купальнике опиралась о морские волны, у третьего на плече красовался парашют с датой «1949» («Год службы в десантных войсках», - пояснил художнику обладатель наколки) и цифрой «45» (количество прыжков).
Максимов вообще считал, что увековечивания достойно всё, что существует в мире. То есть буквально всё: и мухи, назойливо жужжащие на даче, и раковина в Доме творчества в Гурзуфе, и собственные руки, и земля у кустов смородины, и ноги людей, стоящих в очереди за билетами на вокзале, и коробка из-под сапог. И даже надписи на стенах в общественных туалетах. Их Максимов тоже перерисовывал, закрываясь в кабинках сортиров, стараясь мелками максимально точно передать тот самый мутный, зеленовато-серый цвет стен, который вряд ли забудет человек, выросший в Советском Союзе.
Рисовал Максимов виртуозно и неутомимо: просто однажды, ещё в юности, дал себе зарок делать не меньше десяти рисунков в день - и всю жизнь его придерживался.
После женитьбы на Вере Джигирь Максимов поселился в её квартире в Бескудниково. А мастерская у него была ровно на другом конце Москвы - в Новогиреево. Ехать приходилось сначала на автобусе № 206, потом на метро - дорога занимала как минимум полтора часа. Всё это время в транспорте Максимов рисовал.
Куратор галереи «Ковчег» Игорь Чувилин: «Он рисовал пассажиров автобуса, себя самого, за ними наблюдающего, женщину, которая разговаривала с другой женщиной, - как писал он тут же, на картинке, «чтоб лучше слышать, она напрягала глаза, рот её то сдвигался в улыбку, то вытягивался».
Не переставал рисовать, даже когда заходил в магазин, стоял в очереди. Какие-то ситуации, его волновавшие, требовали не только изображения, но и описания, и он делал на рисунках записи. Эти записи можно назвать дневником Максимова, причём был момент, когда писать ему явно стало важнее, чем рисовать. И сохранились листы, которые полностью исписаны, удельный вес рисунка там значительно меньше, чем текста».
Литографию Максимов полюбил в середине 60-х, когда вошёл в состав Экспериментальной литографской мастерской на Верхней Масловке (кстати, именно там он познакомился с Семёновым-Амурским). В мастерской занимались, в числе прочего, «аранжировкой русского лубка»; попутно получилось обойти цензурное табу на использование в тиражной графике каких-либо текстов. Дело в том, что в советское время помещать на эстампах надписи категорически запрещалось: перед каждыми выборами литографские мастерские опечатывали - чтобы, не дай бог, никто не сделал листовок, существовал и специальный куратор из КГБ, ежемесячно проверявший контрольные оттиски.
На литографиях Максимов часто ставил клейма. Их у него было два: «Мгновение - великое событие» (про сцены из жизни) и «Живой памятник» (про человека). Для Максимова любое событие могло стать «великим» - от ухода племянника жены на флот до увиденной в Эрмитаже скульптуры. И каждый человек, по его мнению, был достоин памятника. Время от времени его вместе с другими художниками посылали в командировки - в колхозы, на предприятия. Нужно было рисовать передовиков производства. В результате этих поездок возникали цветные литографии, на которых был не только портрет героя, но и рассказ о нём.
Литография «Когда я мою по утрам картошку». На картинке - руки держат картофелину под краном с водой, вокруг текст: «Люди в деревне общаются с землёй, растят на ней деревья и плоды. Я живу в Москве на четвёртом этаже, и земля, питающая и держащая на себе весь мир, присутствует лишь в цветочных горшках и грязью на овощах. Когда я утром мою картошку, водой и пальцами отмываю землю, часто вспоминаю натюрморт Ренато Гуттузо - корзину с картофелем. Интересно, моет ли Гуттузо сам картошку?»
Или «Мухи на тамбовской даче», где описание насекомых столь детально, что переходит уже в какую-то фантасмагорию, почти по Гоголю, у которого тоже постоянно вьются мухи. «30 августа 1977 года я решил сделать рисунок на тамбовской даче, но не мог сосредоточиться - рой мух летал в комнатке. Они были повсюду: на потолке, стенах, столе, окнах, в воздухе и прямо липли к рукам и к лицу. Это настоящее царство мух, и мухи чувствуют себя в нём весело. Они жужжат, кувыркаются, падают на пол, выписывают невероятные фигуры в воздухе, залетают за шиворот, в нос, в уши. Мухи ловки, смелы и стремительны. Они садятся на нос, брови, ноздри, ползают по глазам, носу, лбу и ушам и, конечно, по рукам. Кусаются, жужжат и тут же размножаются. Справляют свой туалет, чистят крылышки, голову, трут лапку об лапку, умываются. А одна муха уселась на кончик карандаша и не слезала, пока ей не побеспокоило лапку. Я рисовал, а мухи ползали по мне и демонстрировали мне свои способности».
Ещё из записей: «Я внимательно следил за тем, что происходит на Кубе, какая там революция, и очень переживал, чтоб к власти пришёл Фидель. Я внимательно следил, как его войска спускались с гор на равнину. А что в это время у меня выпадают волосы и зубы и ухудшается состояние всего организма, я не замечал. Для меня важнее всего было, чтоб Фидель одержал победу, и он одержал её… И вдруг, взглянув в витрину, я увидел, что волос у меня на голове мало осталось. Сверкает лысина. И, несмотря на то, что Фидель Кастро победил, волосы не удержались на моей голове. Раньше я этого не замечал. А теперь я это заметил. Я заметил, что кроме Фиделя Кастро есть я».
По рассказам друзей, когда Александр Максимов умирал (а умер он от злокачественной опухоли мозга), в больничную палату к нему пришёл врач. Максимов был совсем плох, и врач стал показывать ему на разные предметы и просить, чтобы тот их назвал. Показал на стул, спросил «что это?». Видимо, слова в мозгу у Максимова уже не соединялись с предметами, поэтому он ответил: «Это то, на чём рисуют». Врач показал на карандаш: «А это что?» - «Это то, чем рисуют». Всё для него определялось через рисование.
via1 via2 via3 via4