За веру
Архимандриту Ермогену крепко врезался в память тот воскресный день, память Жен-мироносиц. Утро наконец-то было по майски теплым, и перед службой не хотелось уходить в алтарь с крыльца «пономарки»: только весной понимаешь, что такое настоящий свежий воздух. К литургии в монастырь прибыл городской автобус с паломниками. Отец Ермоген сказал проповедь о том, что главной жизненной ценностью должна стать семья, и только в ней может раскрыть свою любовь современный человек.
Потом паломники стали подходить к кресту, прошли дети и мужчины. Отец Ермоген поднял глаза и едва не вскрикнул от неожиданности:
- Айгерим!
Паломница обернулась. Нет, конечно, это была другая. Лет на 15 моложе, в то же время и в дочери не годится. Странные вещи кажутся иногда.
- Простите, девушка, вы не кабардинка?
- Коренная москвичка, - виновато посмотрела она. - Впрочем, моя бабушка родом из Астрахани.
Увы, случайным помыслом, прилогом дело не обошлось. «Айгерим! Айгерим!» - стучало в висках, мешая течению молитвы. Что с ней сейчас? - все эти годы вопрос не приходил в голову, а сейчас мучил его с небывалой остротой.
Отец Ермоген с детства решил, что посвятит жизнь Богу и возможно даже пострадает за веру - но разве может быть иной конец прекраснее для христианина? Детство он провел в ауле, на дне ущелья, затерянного среди бесчисленных кавказских хребтов. Как погибли его родители, он не знал. Мальчишку воспитывала бабушка - собственно они двое и были единственными христианами на десятки километров в округе.
Айгерим сидела с ним за одной партой. Вместе они ходили по горным тропам в большое село, где работала средняя школа. Одноклассники не любили русского парня и звали его «гяуром», и он, к их насмешливому удовольствию, почти все время проводил в обществе девчонки. Зато не было на свете более верного друга, чем Айгерим! Конечно, она не смогла бы дать сдачи обидчикам своими худыми кулачками, но, после очередной подстроенной жестокими детьми пакости, она просто прижималась к его плечу и преданно смотрела в глаза. И мир вокруг переставал быть злым.
А дальше все пошло обыденно: получил аттестат, поступил в Ставропольскую семинарию. Умерла бабушка. На последнем курсе во время каникул он прибыл в горное село, чтобы продать дом и решить жизненно важный вопрос.
В тот вечер они ушли с Айгерим далеко вдоль русла рокочущей реки, туда где сплетались заросли вереска. Спустились сумерки, зажглись звезды - крупные, какие можно увидеть только в горах.
- Если я не смогу уговорить твоих родителей, я просто украду тебя, - с жаром говорил он.- Господь все уладит, два-три месяца и мы станем мужем и женой.
- Отчего же два-три?
- Я закончу семинарию, и мне надо будет рукополагаться. А для этого сделать выбор - семейная жизнь или монашество. Но я не хотел бы связывать свою судьбу ни с кем, кроме тебя, ведь мы и так связаны с детством. Владыка уже знает о моих планах и пообещал мне приход. Уедем в русское село, восстановим там храм.
Айгерим смотрела печально и почти безучастно, словно не верила.
- Только будущему священнику нельзя жениться на мусульманке. Ты крестишься, мы подберем тебе созвучное имя - в честь мученицы Агафии или Агриппины.
- Агриппина... - с усмешкой произнесла она.
- Серьезно. Послушай, мы же обсуждали это сотню раз, мы же обо все договорились.
- Ни о чем мы не договорились. Ты говорил, что любишь, я говорила, что тоже люблю. Но верой не торгуют.
Он снова горячился, но она лишь только отводила взгляд. Назад они возвращались рядом, но словно чужие люди, лицами врозь.
«Вот мне и знамение!» - решил он и рано утром, когда еще все спали, зашагал по тропинке, ведущей к автостанции. К пяти часам дня он уже был в Ставрополе, запыхавшись прибежал в семинарию. Инспектор по воспитательной работе еще сидел в своем кабинете.
- Хочу подать прошение владыке! На постриг!
- Что с тобой? Почему такой взъерошенный? Впрочем, дело доброе, вот ручка, вот бумага. Хоть один монах будет на курсе. А то статистика никудышная...
Он принял постриг еще до выпускного. В те майские дни он под видом подготовки к диплому все время запирался один. Его преследовал страх - не страх, но какое-то волнение: вдруг сейчас его позовут в ректорскую к телефону, или придет гонец с весточкой. Но в глухом ущелье телефонов не было. И писем оттуда не приходило.
И только теперь нахлынуло...
Своим духовником архимандрит Ермоген считал владыку и исповедовать помыслы ходил к нему. Да и быть иначе не могло: наместник крупного монастыря, ближайший кандидат в викарии (среди постоянных членов Синода, по слухам, было уже решено не перебрасывать его в другую епархию).
Однажды утром отец Ермоген взял себя в руки, и отправился в епархиальное управление на прием. Владыка, ухмыляясь в седую бороду, выслушал его, кивая как врач.
- Что я тебе скажу, мой дорогой... Блудная страсть. Молодому послушнику сейчас бы назначил поклончики, чтобы жизни поучить. А ты взрослый зрелый мужик, сам все понимаешь.
- Да, владыка, наверное страсть. Но не блудная. Я просто хочу узнать, что с ней сейчас.
- Слушай, у тебя что, кризис среднего возраста?! Монахам не положено. Давай, расскажи мне о том, как ты приедешь, заберешь ее у мужа, ха-ха, из гарема, снимешь сан и обеты, и вы, оба за сорок, начнете строить счастливую православную семью. Не смешно?
- Владыка, зачем вы так. Я просто хочу убедиться, что с ней все в порядке. Подпишите, - отец Ермоген протянул прошение на отпуск.
- Поезжай-поезжай. Никогда ты отпуска не просил, а после архиерейской хиротонии тем более никогда его не получишь. Один раз в жизни, почему бы не погулять? Не в Таиланд же ты собрался. Навестишь могилу бабушки. Убедишься в том, что все твои страхи - пустяк. Растолстела твоя Бибирим, или как ее там, нарожала десять чеченят, пропахла супом, полюбуешься.
На следующий вечер отец Ермоген в светской джинсовой одежде уже ждал в аэропорту самолета на Нальчик.
Кавказ показался ему знакомым и одновременно незнакомым. В столице республики выросли высотные дома, торговые центры, в родной аул теперь не надо было добираться по горным тропам из райцентра, теперь туда ходила прямая маршрутка.
Изменился и аул: вместо прежних лачуг крепкие двухэтажные дома, посреди села мечеть. Даже и не разберешь, где проходили прежние улицы.
Но никто ничего не знал об Айгерим. Может быть она уехала тогда же, после ночного разговора, вот только куда?
Оставалась лишь одна надежда, почтальонка тетя Фая. Старуха давно не работала, но была жива и ветхий дом ее по-прежнему стоял напротив почты. Высохшая, она целыми днями сидела у окна, за пыльным столом.
- Здравствуйте, Фаина Мамедовна, - вошел к ней отец Ермоген и протянул пакет с продуктами.
Старуха слегка кивнула в знак благодарности. Отец Ермоген пытался завести разговор издалека, расспрашивая о судьбах селян, но она отвечала скупо, иногда односложно.
- А Айгерим? Где она сейчас?
Старуха показала неопределенно в сторону мечети.
- Молится? Усердная мусульманка?
- Помнишь, что стояло там?
- Смутно, какой-то черный сарай.
- Правильнее спросить, где могила ее матери, та умерла сразу после того как в сарае сожгли Айгерим. Но никто не ухаживал за могилой одинокой вдовы. А от девчонки и костей не осталось, только пепел.
Старуха подняла взгляд на онемевшего гостя.
- Это все Джанибек. Он пустил слух, что ночью русский гяур соблазнил Айгерим. Самого Джанибека потом застрелили в ущелье русские войска.
- Но ведь она была невинна!
- Ты думаешь, они повели ее освидетельствовать в поликлинику? Джанибек тогда строил из себя правоверного мюрида, говорил всем, что станет муллой. Он так кричал тогда, что нужно поступить по шариату. Побить камнями. Но камнями - при свидетелях, от милиции не отвертишься. Айгерим схватили за косу, утащили в сарай, заколотили, подожгли. И все, несчастный случай, так тогда оформили.
У отца Ермогена перехватило дыхание. Вдруг, словно хватаясь за последнюю соломинку, он вскочил и начал рассуждать:
- Выходит, раз ее убили ваххабиты, она погибла за веру. Конечно, мусульманку не канонизируют. И все же... Если бы она хоть намеком высказала желание креститься. Умоляю, Фаина Мамедовна, может быть вы что-то слышали? Или нет, слышать не могли, но хотя бы почувствовали?
- Ты же сам понимаешь, что Айгерим до последнего часа осталась верной исламу. Да она погибла за веру, но не за свою. За твою веру, сынок.
Потом паломники стали подходить к кресту, прошли дети и мужчины. Отец Ермоген поднял глаза и едва не вскрикнул от неожиданности:
- Айгерим!
Паломница обернулась. Нет, конечно, это была другая. Лет на 15 моложе, в то же время и в дочери не годится. Странные вещи кажутся иногда.
- Простите, девушка, вы не кабардинка?
- Коренная москвичка, - виновато посмотрела она. - Впрочем, моя бабушка родом из Астрахани.
Увы, случайным помыслом, прилогом дело не обошлось. «Айгерим! Айгерим!» - стучало в висках, мешая течению молитвы. Что с ней сейчас? - все эти годы вопрос не приходил в голову, а сейчас мучил его с небывалой остротой.
Отец Ермоген с детства решил, что посвятит жизнь Богу и возможно даже пострадает за веру - но разве может быть иной конец прекраснее для христианина? Детство он провел в ауле, на дне ущелья, затерянного среди бесчисленных кавказских хребтов. Как погибли его родители, он не знал. Мальчишку воспитывала бабушка - собственно они двое и были единственными христианами на десятки километров в округе.
Айгерим сидела с ним за одной партой. Вместе они ходили по горным тропам в большое село, где работала средняя школа. Одноклассники не любили русского парня и звали его «гяуром», и он, к их насмешливому удовольствию, почти все время проводил в обществе девчонки. Зато не было на свете более верного друга, чем Айгерим! Конечно, она не смогла бы дать сдачи обидчикам своими худыми кулачками, но, после очередной подстроенной жестокими детьми пакости, она просто прижималась к его плечу и преданно смотрела в глаза. И мир вокруг переставал быть злым.
А дальше все пошло обыденно: получил аттестат, поступил в Ставропольскую семинарию. Умерла бабушка. На последнем курсе во время каникул он прибыл в горное село, чтобы продать дом и решить жизненно важный вопрос.
В тот вечер они ушли с Айгерим далеко вдоль русла рокочущей реки, туда где сплетались заросли вереска. Спустились сумерки, зажглись звезды - крупные, какие можно увидеть только в горах.
- Если я не смогу уговорить твоих родителей, я просто украду тебя, - с жаром говорил он.- Господь все уладит, два-три месяца и мы станем мужем и женой.
- Отчего же два-три?
- Я закончу семинарию, и мне надо будет рукополагаться. А для этого сделать выбор - семейная жизнь или монашество. Но я не хотел бы связывать свою судьбу ни с кем, кроме тебя, ведь мы и так связаны с детством. Владыка уже знает о моих планах и пообещал мне приход. Уедем в русское село, восстановим там храм.
Айгерим смотрела печально и почти безучастно, словно не верила.
- Только будущему священнику нельзя жениться на мусульманке. Ты крестишься, мы подберем тебе созвучное имя - в честь мученицы Агафии или Агриппины.
- Агриппина... - с усмешкой произнесла она.
- Серьезно. Послушай, мы же обсуждали это сотню раз, мы же обо все договорились.
- Ни о чем мы не договорились. Ты говорил, что любишь, я говорила, что тоже люблю. Но верой не торгуют.
Он снова горячился, но она лишь только отводила взгляд. Назад они возвращались рядом, но словно чужие люди, лицами врозь.
«Вот мне и знамение!» - решил он и рано утром, когда еще все спали, зашагал по тропинке, ведущей к автостанции. К пяти часам дня он уже был в Ставрополе, запыхавшись прибежал в семинарию. Инспектор по воспитательной работе еще сидел в своем кабинете.
- Хочу подать прошение владыке! На постриг!
- Что с тобой? Почему такой взъерошенный? Впрочем, дело доброе, вот ручка, вот бумага. Хоть один монах будет на курсе. А то статистика никудышная...
Он принял постриг еще до выпускного. В те майские дни он под видом подготовки к диплому все время запирался один. Его преследовал страх - не страх, но какое-то волнение: вдруг сейчас его позовут в ректорскую к телефону, или придет гонец с весточкой. Но в глухом ущелье телефонов не было. И писем оттуда не приходило.
И только теперь нахлынуло...
Своим духовником архимандрит Ермоген считал владыку и исповедовать помыслы ходил к нему. Да и быть иначе не могло: наместник крупного монастыря, ближайший кандидат в викарии (среди постоянных членов Синода, по слухам, было уже решено не перебрасывать его в другую епархию).
Однажды утром отец Ермоген взял себя в руки, и отправился в епархиальное управление на прием. Владыка, ухмыляясь в седую бороду, выслушал его, кивая как врач.
- Что я тебе скажу, мой дорогой... Блудная страсть. Молодому послушнику сейчас бы назначил поклончики, чтобы жизни поучить. А ты взрослый зрелый мужик, сам все понимаешь.
- Да, владыка, наверное страсть. Но не блудная. Я просто хочу узнать, что с ней сейчас.
- Слушай, у тебя что, кризис среднего возраста?! Монахам не положено. Давай, расскажи мне о том, как ты приедешь, заберешь ее у мужа, ха-ха, из гарема, снимешь сан и обеты, и вы, оба за сорок, начнете строить счастливую православную семью. Не смешно?
- Владыка, зачем вы так. Я просто хочу убедиться, что с ней все в порядке. Подпишите, - отец Ермоген протянул прошение на отпуск.
- Поезжай-поезжай. Никогда ты отпуска не просил, а после архиерейской хиротонии тем более никогда его не получишь. Один раз в жизни, почему бы не погулять? Не в Таиланд же ты собрался. Навестишь могилу бабушки. Убедишься в том, что все твои страхи - пустяк. Растолстела твоя Бибирим, или как ее там, нарожала десять чеченят, пропахла супом, полюбуешься.
На следующий вечер отец Ермоген в светской джинсовой одежде уже ждал в аэропорту самолета на Нальчик.
Кавказ показался ему знакомым и одновременно незнакомым. В столице республики выросли высотные дома, торговые центры, в родной аул теперь не надо было добираться по горным тропам из райцентра, теперь туда ходила прямая маршрутка.
Изменился и аул: вместо прежних лачуг крепкие двухэтажные дома, посреди села мечеть. Даже и не разберешь, где проходили прежние улицы.
Но никто ничего не знал об Айгерим. Может быть она уехала тогда же, после ночного разговора, вот только куда?
Оставалась лишь одна надежда, почтальонка тетя Фая. Старуха давно не работала, но была жива и ветхий дом ее по-прежнему стоял напротив почты. Высохшая, она целыми днями сидела у окна, за пыльным столом.
- Здравствуйте, Фаина Мамедовна, - вошел к ней отец Ермоген и протянул пакет с продуктами.
Старуха слегка кивнула в знак благодарности. Отец Ермоген пытался завести разговор издалека, расспрашивая о судьбах селян, но она отвечала скупо, иногда односложно.
- А Айгерим? Где она сейчас?
Старуха показала неопределенно в сторону мечети.
- Молится? Усердная мусульманка?
- Помнишь, что стояло там?
- Смутно, какой-то черный сарай.
- Правильнее спросить, где могила ее матери, та умерла сразу после того как в сарае сожгли Айгерим. Но никто не ухаживал за могилой одинокой вдовы. А от девчонки и костей не осталось, только пепел.
Старуха подняла взгляд на онемевшего гостя.
- Это все Джанибек. Он пустил слух, что ночью русский гяур соблазнил Айгерим. Самого Джанибека потом застрелили в ущелье русские войска.
- Но ведь она была невинна!
- Ты думаешь, они повели ее освидетельствовать в поликлинику? Джанибек тогда строил из себя правоверного мюрида, говорил всем, что станет муллой. Он так кричал тогда, что нужно поступить по шариату. Побить камнями. Но камнями - при свидетелях, от милиции не отвертишься. Айгерим схватили за косу, утащили в сарай, заколотили, подожгли. И все, несчастный случай, так тогда оформили.
У отца Ермогена перехватило дыхание. Вдруг, словно хватаясь за последнюю соломинку, он вскочил и начал рассуждать:
- Выходит, раз ее убили ваххабиты, она погибла за веру. Конечно, мусульманку не канонизируют. И все же... Если бы она хоть намеком высказала желание креститься. Умоляю, Фаина Мамедовна, может быть вы что-то слышали? Или нет, слышать не могли, но хотя бы почувствовали?
- Ты же сам понимаешь, что Айгерим до последнего часа осталась верной исламу. Да она погибла за веру, но не за свою. За твою веру, сынок.