Птица. Нестрашный рассказ
Забавно, что ты упомянул о нем. История-то вышла странная, и, честно говоря, касаться её мне не хотелось, а сейчас думаю - почему бы и нет? В конце концов, дело прошлое. Так вот.
Не могу сказать, что мы с ним были особенно близки, в сущности, мы не знали друг о друге почти ничего, я имею в виду, ничего сокровенного. И все же судьба раз за разом сводила нас даже после того, как мы, казалось бы, сделали все, чтобы разорвать эту мистическую нить, о которой оба догадывались, не подавая виду.
Это случилось с полгода назад. В начале лета я получил от него письмо, в котором он сообщал, что его мать, долгое время лечившаяся от недуга, связанного с неким нервным расстройством, скончалась в одной из клиник, и ему как единственному отпрыску в наследство достался дом, в котором он когда-то провел детство. Представь мое удивление, когда далее в том же письме он упоминал о том, что после разрешения всех формальностей он незамедлительно переехал в этот дом вместе с сестрой. Вдумайся! Из замечательной квартирки в столице - на другой конец страны, в захолустный промышленный городок, в дом, стоящий на отшибе рядом с заросшим прудом и редкими огородами! В конце письма он приглашал меня навестить его в этом доме в любое удобное для меня время.
Обстоятельства не позволили мне откликнуться на приглашение сразу же, и лишь спустя три месяца с момента получения письма я смог отправиться туда. Что сказать тебе об этом месте? Уж не знаю, виной ли тому особенно безрадостная осень или мое собственное несколько подавленное состояние духа, но когда я шел от автобусной остановки к дому моего друга, этот маленький, весь такой несуразный, словно заляпанный какой-то гадостью с близлежащих заводов городишко произвел на меня самое гнетущее впечатление.
Дом же выглядел почти враждебно.
-Называй меня Просперо, - с порога сказал мне друг, широко улыбаясь. - Мы в театре репетируем пьесу, я вживаюсь в роль. Многие актеры так делают.
Я заметил, что он сильно исхудал с момента нашей последней встречи. Одежда несуразно висела на его костлявой фигуре.
Мы уселись в гостиной.
-Чем же ты занимаешься здесь? - спросил я.
Он заметно помрачнел и угрюмо ответил:
-Если ты про деньги, то все тем же. Банки нынче есть по всей стране, неужели они бы не нашли для меня должности?
Я молча смотрел на него. Было очевидно, что в его жестах, его взгляде, самой его манере что-то неуловимо изменилось. Я силился отыскать в нем прежнего человека и каждый раз спотыкался о нечто чуждое, незнакомое.
-Зато театр, - при этих словах он снова повеселел. - Мама просто жить без него не могла. Актерами, как говорится, рождаются.
В комнату вошла Мария, его сестра. Знаешь, они ведь казались чуть ли не близнецами, хоть и приходились друг другу лишь сводными родственниками. Когда я увидел ее в дверях, такую приветливую, гостеприимную, я вдруг подумал, что с трудом могу вспомнить дни, когда бы она не находилась в том же самом месте, где находился Просперо. Всякий раз она словно приглядывала за ним.
За окном пролетела птица. В сухом сентябрьском воздухе каждый взмах ее крыльев производил спертый, неприятный звук.
Тогда-то Просперо и поведал мне о своем проклятии. Будто бы каждый раз, когда он идет мимо театра, он видит в окне одной из пристроек гнусное, изувеченное лицо урода, наблюдающего за ним. Это лицо никогда не удается разглядеть в деталях, лишь на считанные мгновения оно проявляется отчетливо и ясно, но каждый раз он, Просперо, приходит в ужас под этими налитыми кровью глазами. Мария слушала рассказ брата с тревогой на лице, она то и дело бросала на меня беспокойные взгляды. Я не стал расспрашивать Просперо о подробностях, и остаток вечера мы провели за беседой о праздных пустяках.
Среди ночи Просперо разбудил меня. В руке он держал револьвер.
-Пойдем, - сухо сказал он. - Ты должен взглянуть. Я не сошел с ума.
Мы шли по пустынной улице, где-то вдалеке лаяли собаки. Вокруг не было ни души.
-Там есть одна дверь, - бормотал Просперо. Выглядел он болезненным и квелым. - Все время закрыта. По моим расчетам, ведет она как раз в эту пристройку. Сколько я ни спрашивал, ключа от нее ни у кого нет. Знаю я, что это. Происки той семейки, гореть им всем в аду.
Обшарпанное здание театра казалось заброшенным. Мы обошли его с правой стороны, то и дело переступая через низенькие заборы и задевая ногами битое стекло.
-А теперь, - зашептал Просперо, когда мы остановились напротив пристройки, - гляди в окно. Сейчас высунется.
Он указал рукой, куда я должен смотреть. Но там, в оконном проеме, мне не удавалось разглядеть ничего, кроме безжизненной пустоты. Внезапно мне в штанину вцепилась невесть откуда взявшаяся собака, и тут я услышал вопль Просперо:
-Вот оно! Вот! Видишь?!
Следом грянул выстрел.
Испуганная псина бросилась прочь. Я поднял глаза на злополучное окно. В нем никого не было.
-Промазал, - пролепетал Просперо, у него дрожали губы. - Но ты видел, да? Видел?
Я пощупал разорванную штанину.
-Не успел.
Просперо выругался.
Утром я узнал от Марии, что она уже связалась с хорошим доктором, и тот обещал навестить их с братом в ближайшее время. Она попросила меня остаться с Просперо до его прибытия.
-Поймите, - сказала она, - это у них наследственное. Его мать свихнулась точно так же. Мой отец ушел от нее незадолго до того, как она перестала посещать театр. Он больше не мог слушать эти истории про «чудовищную рожу в окне». А еще раньше - это случилось с ее отцом, дедом Просперо. Он слыл шарлатаном: колесил по всей стране и торговал какими-то самодельными снадобьями, устраивая перед этим красочные представления. Говорят, что от этих снадобий у женщин рождались уродливые малыши. Якобы, в одной из семей появилось на свет сразу десятеро таких детей. И вот Просперо, наслушавшись от матери россказней, и выдумал столько объяснений своему бреду - месть, родовое проклятие, заговор. Да только дело не в этом.
Мария потупилась.
Тут в спальню вбежал сам Просперо.
-За дверью, - отдышавшись, выговорил он, - там точно кто-то есть. Я слышал… звуки. Будто кто-то ходит.
Мне оставалось лишь дождаться ночи.
С трудом заставив Просперо улечься, я оставил Мария караулить у постели брата, а сам отправился к театру. Учитывая мое прошлое, ты понимаешь, что никакого труда проникнуть в само здание мне не составило. И вновь оно показалось мне запустелым, покинутым. Битый час побродив по тусклым коридорам с фонарем в руке, я, наконец, отыскал нужную дверь.
Веришь или нет - она была приоткрыта.
В комнате было темно, я мог различить лишь оконный проем и несколько предметов мебели. Медленно ступая, вслушиваясь в шорох собственных шагов, я подошел к окну.
На улице стоял Просперо. Я помню, что, прежде чем выстрелить себе в голову, он долго и мучительно, будто сам того не желая, вглядывался в мое лицо, словно пытаясь удостовериться в чем-то. Их с Марией похоронили в один день.
Ах да, вот еще что. Когда я выходил из этой чертовой комнаты, что-то шевельнулось во тьме за моей спиной. Шевельнулось нехотя, как бы спросонья. Это могла быть крыса. Это мог быть ветер. Я не стал оборачиваться. Я вышел и плотно закрыл за собой дверь. Михаил Константинов
Не могу сказать, что мы с ним были особенно близки, в сущности, мы не знали друг о друге почти ничего, я имею в виду, ничего сокровенного. И все же судьба раз за разом сводила нас даже после того, как мы, казалось бы, сделали все, чтобы разорвать эту мистическую нить, о которой оба догадывались, не подавая виду.
Это случилось с полгода назад. В начале лета я получил от него письмо, в котором он сообщал, что его мать, долгое время лечившаяся от недуга, связанного с неким нервным расстройством, скончалась в одной из клиник, и ему как единственному отпрыску в наследство достался дом, в котором он когда-то провел детство. Представь мое удивление, когда далее в том же письме он упоминал о том, что после разрешения всех формальностей он незамедлительно переехал в этот дом вместе с сестрой. Вдумайся! Из замечательной квартирки в столице - на другой конец страны, в захолустный промышленный городок, в дом, стоящий на отшибе рядом с заросшим прудом и редкими огородами! В конце письма он приглашал меня навестить его в этом доме в любое удобное для меня время.
Обстоятельства не позволили мне откликнуться на приглашение сразу же, и лишь спустя три месяца с момента получения письма я смог отправиться туда. Что сказать тебе об этом месте? Уж не знаю, виной ли тому особенно безрадостная осень или мое собственное несколько подавленное состояние духа, но когда я шел от автобусной остановки к дому моего друга, этот маленький, весь такой несуразный, словно заляпанный какой-то гадостью с близлежащих заводов городишко произвел на меня самое гнетущее впечатление.
Дом же выглядел почти враждебно.
-Называй меня Просперо, - с порога сказал мне друг, широко улыбаясь. - Мы в театре репетируем пьесу, я вживаюсь в роль. Многие актеры так делают.
Я заметил, что он сильно исхудал с момента нашей последней встречи. Одежда несуразно висела на его костлявой фигуре.
Мы уселись в гостиной.
-Чем же ты занимаешься здесь? - спросил я.
Он заметно помрачнел и угрюмо ответил:
-Если ты про деньги, то все тем же. Банки нынче есть по всей стране, неужели они бы не нашли для меня должности?
Я молча смотрел на него. Было очевидно, что в его жестах, его взгляде, самой его манере что-то неуловимо изменилось. Я силился отыскать в нем прежнего человека и каждый раз спотыкался о нечто чуждое, незнакомое.
-Зато театр, - при этих словах он снова повеселел. - Мама просто жить без него не могла. Актерами, как говорится, рождаются.
В комнату вошла Мария, его сестра. Знаешь, они ведь казались чуть ли не близнецами, хоть и приходились друг другу лишь сводными родственниками. Когда я увидел ее в дверях, такую приветливую, гостеприимную, я вдруг подумал, что с трудом могу вспомнить дни, когда бы она не находилась в том же самом месте, где находился Просперо. Всякий раз она словно приглядывала за ним.
За окном пролетела птица. В сухом сентябрьском воздухе каждый взмах ее крыльев производил спертый, неприятный звук.
Тогда-то Просперо и поведал мне о своем проклятии. Будто бы каждый раз, когда он идет мимо театра, он видит в окне одной из пристроек гнусное, изувеченное лицо урода, наблюдающего за ним. Это лицо никогда не удается разглядеть в деталях, лишь на считанные мгновения оно проявляется отчетливо и ясно, но каждый раз он, Просперо, приходит в ужас под этими налитыми кровью глазами. Мария слушала рассказ брата с тревогой на лице, она то и дело бросала на меня беспокойные взгляды. Я не стал расспрашивать Просперо о подробностях, и остаток вечера мы провели за беседой о праздных пустяках.
Среди ночи Просперо разбудил меня. В руке он держал револьвер.
-Пойдем, - сухо сказал он. - Ты должен взглянуть. Я не сошел с ума.
Мы шли по пустынной улице, где-то вдалеке лаяли собаки. Вокруг не было ни души.
-Там есть одна дверь, - бормотал Просперо. Выглядел он болезненным и квелым. - Все время закрыта. По моим расчетам, ведет она как раз в эту пристройку. Сколько я ни спрашивал, ключа от нее ни у кого нет. Знаю я, что это. Происки той семейки, гореть им всем в аду.
Обшарпанное здание театра казалось заброшенным. Мы обошли его с правой стороны, то и дело переступая через низенькие заборы и задевая ногами битое стекло.
-А теперь, - зашептал Просперо, когда мы остановились напротив пристройки, - гляди в окно. Сейчас высунется.
Он указал рукой, куда я должен смотреть. Но там, в оконном проеме, мне не удавалось разглядеть ничего, кроме безжизненной пустоты. Внезапно мне в штанину вцепилась невесть откуда взявшаяся собака, и тут я услышал вопль Просперо:
-Вот оно! Вот! Видишь?!
Следом грянул выстрел.
Испуганная псина бросилась прочь. Я поднял глаза на злополучное окно. В нем никого не было.
-Промазал, - пролепетал Просперо, у него дрожали губы. - Но ты видел, да? Видел?
Я пощупал разорванную штанину.
-Не успел.
Просперо выругался.
Утром я узнал от Марии, что она уже связалась с хорошим доктором, и тот обещал навестить их с братом в ближайшее время. Она попросила меня остаться с Просперо до его прибытия.
-Поймите, - сказала она, - это у них наследственное. Его мать свихнулась точно так же. Мой отец ушел от нее незадолго до того, как она перестала посещать театр. Он больше не мог слушать эти истории про «чудовищную рожу в окне». А еще раньше - это случилось с ее отцом, дедом Просперо. Он слыл шарлатаном: колесил по всей стране и торговал какими-то самодельными снадобьями, устраивая перед этим красочные представления. Говорят, что от этих снадобий у женщин рождались уродливые малыши. Якобы, в одной из семей появилось на свет сразу десятеро таких детей. И вот Просперо, наслушавшись от матери россказней, и выдумал столько объяснений своему бреду - месть, родовое проклятие, заговор. Да только дело не в этом.
Мария потупилась.
Тут в спальню вбежал сам Просперо.
-За дверью, - отдышавшись, выговорил он, - там точно кто-то есть. Я слышал… звуки. Будто кто-то ходит.
Мне оставалось лишь дождаться ночи.
С трудом заставив Просперо улечься, я оставил Мария караулить у постели брата, а сам отправился к театру. Учитывая мое прошлое, ты понимаешь, что никакого труда проникнуть в само здание мне не составило. И вновь оно показалось мне запустелым, покинутым. Битый час побродив по тусклым коридорам с фонарем в руке, я, наконец, отыскал нужную дверь.
Веришь или нет - она была приоткрыта.
В комнате было темно, я мог различить лишь оконный проем и несколько предметов мебели. Медленно ступая, вслушиваясь в шорох собственных шагов, я подошел к окну.
На улице стоял Просперо. Я помню, что, прежде чем выстрелить себе в голову, он долго и мучительно, будто сам того не желая, вглядывался в мое лицо, словно пытаясь удостовериться в чем-то. Их с Марией похоронили в один день.
Ах да, вот еще что. Когда я выходил из этой чертовой комнаты, что-то шевельнулось во тьме за моей спиной. Шевельнулось нехотя, как бы спросонья. Это могла быть крыса. Это мог быть ветер. Я не стал оборачиваться. Я вышел и плотно закрыл за собой дверь. Михаил Константинов