Мирные преговоры в зеркале Иосифа Бродского
Разбирая это стихотворение, наверное, можно было бы написать не одну большую статью, однако, не имея желания этого делать, выделю только несколько тезисов.
1) Наивность этого стихотворения - связанна с наивностью времени, когда господствующей была парадигма "КОНЦА ИСТОРИИ".
У нас при словах «Конец истории» обычно в сознание взбулькивает Фукуяма. Однако упомянутый автор не был не только монополистом, но и автором идеи.
Идея эта взрастает весь двадцатый век от Шпенглера до неомарксистов. В 90-х же годах прошлого века, с падением Советской империи, окончанием противостояния между НАТО и Варшавским блоком, идея «конца истории» входила в дух времени, общую интеллектуальную атмосферу эпохи. Казалось, что западная модель потерпела окончательную победу… и теперь всем отстающим надо только догонять этот образ жизни, «где всюду лифчики и законность».
«…казалось, что вечный спор Запада и Востока если и не завершился совсем в пользу Запада, то хотя бы не возродится при нашей жизни. Мир, охваченный сетью Мак-Дональдсов, видел глобальное шествие "кока-колонзации" и был убаюкан сладкими песнями Френсиса Фукуямы, вещавшего о конце истории, всеобщей модернизации, демократизации, либерализации, об окончательной победе западной цивилизации, о финальной ленточке демократии, которую уже задели индустриально-развитые государства. А остальные? Догоняют! Вестернизация застигнет и их. Наиболее правильные из них уже бегут в сторону современного общества, а чтобы не мешали устаревшие национальные одежды, спешно сменяют их на цивильные шмотки.
Но сладкий туман рассеялся. Принцеса Диана разбилась вместе со своим арабским бойфрендом в парижском туннеле, поставив символическую точку в истории взаимной любви Запада и Востока. История вернулась с каникул…»
Еврейский Запад и еврейский Восток
2) На русском языке, на языке русской поэзии идею «конца истории» лучше всего отразил Бродский, потому, что был к этому лучше всего подготовлен. Правда, отразил он это не совсем в фукуямовском ракурсе, а по-своему, как «прекращение, исчерпание Времени». Мотив остановившегося времени или спресованности, сжатия времени, (времени не физического, но исторического), мотив «одновременности» разных эпох - содержится уже в ранней поэме «Шествие» (1961) двадцатилетнего Бродского.
Горюй, горюй, сквозь наши времена
Плывут и проплывают имена
Других людей, которых нам не знать,
Которым суждено нас обогнать.
3) В 90-х Бродский стал главным выразителем идеи «конца истории» на русском языке. В последних стихотворениях Бродского мотив «Fin de sie`cle» - «Конец века» становится доминирующим в миросозерцании поэта.
Мир больше не тот, что был
прежде, когда в нем царили страх, абажур, фокстрот,
кушетка и комбинация, соль острот.
Кто думал, что их сотрет,
как резинкой с бумаги усилья карандаша,
время? Никто, ни одна душа.
Однако время, шурша,
сделало именно это. Поди его упрекни.
Теперь повсюду антенны, подростки, пни..
4) Однако, нельзя сказать, что Бродский воспринимает «конец истории» с тем оптимизмом, который присущ либеральным мыслителям. Несмотря на то, что он понимает его предпочтительность, для него это еще и торжество холода, стирающего вещи и обезличивающего человека.
5) Конец цивилизационного соревнования - это приведение к общему знаменателю.
В поэтической установке и рефлексии Бродского в согласии с постмодернизмом есть понимание, что «разрушение старого уже состоялось само собой, под действием времени, и на долю современной культуры осталась вторичная утилизация обломков».
Конец истории - не дает скидки на возможноссть цивилизационной уникальности, зависимой от географического положения.
"Деталь не должна впадать в зависимость от пейзажа!"
Цивилизация уже одна. А не несколько. И цивилизация полстепенно интегрирует маргиналии.
Поэтому и «жестоковыйные горные племена», живущие по законам архаической жестокости, согласно Бродскому ведут переговоры не о мире, а именно о приобщение к благам потребительской цивилизации современного Запада. И им пора.
Лев Лосев отмечал, что «Два стихотворения Бродского об афганской войне отражают не сентиментальный, но и не циничный взгляд на этот затяжной кровопролитный конфликт. Основное эмоциональное содержание обоих текстов - отвращение». Но если в первом стихотворение - отвратительна агрессия «империи зла», представленной как тупая, противоестественная, то есть чуждая самой природе, механическая сила, то во втором - это дети гор, которые отстали от цивилизации.
6) Бродский не романтик, он противоположен романтизму, который противопоставлял идеализированную естественную природную жизнь цивилизованному существованию. Он не видит ничего хорошего в жизни людей, которые не пользуются удобствами цивилизованной жизни и не придерживаются ее стандартов. Он не поддерживает дружного плача по утрате цивилизаций американских индейцев с их своеобразием. По его мнению и дикари должны встать на путь цивилизации и прогресса. Конечно, желательно мирно. Но если нет, то «все-таки лучше» ужасные сами по себе «сифилис и единороги Кортнеса» чем человеческие жертвоприношения приносимые богу солнца.
(см. две парадигмы: цивилизационная и экологическая)
7) В мире Бродского ландшафтные и этнографические своеобразия и прочая дикость - они хороши только как часть индустрии туризма.
И вообще, ибрагимы, горы - от Арарата
до Эвереста - есть пища фотоаппарата,
и для снежного пика, включая синий
воздух, лучшее место - в витринах авиалиний.
8) Главное отличие Бродского от мультикультурных постмодернистов - это понимание неравенства культур, без идеализации, которая присуща шовинистам.
Вновь процитрую Лосева: «Эти два стихотворения можно рассматривать как некий «афганский диптих», но самым существенным, с точки зрения политической философии Бродского, здесь является то, что он не ставит знака равенства между тремя вовлеченными в афганский сюжет цивилизациями - примитивно-исламской, советской и современной западной. Ни одна из них не имеет в его глазах морального приоритета, каждая является носительницей зла, но в мрачноватом или, если угодно, реалистическом политическом универсуме Бродского виды зла различаются по степеням, почти как в Дантовом «Аде».
Западный мир отвратительно вульгарен, но там все-таки «лучше, чем там, где владыка - конус / и погладить нечего, кроме шейки / приклада». Еще ближе к центру абсолютного зла - тоталитарный коммунизм, характеристика которого явно перекликается с девятым кругом ада у Данте, где самые страшные грешники вморожены в лед. У Бродского: «Новое оледененье - оледененье рабства / наползает на глобус».Уже в своем первом напечатанном в США эссе 1972 года Бродский писал: «Жизнь - так, как она есть, не борьба между Плохим и Хорошим, но между Плохим и Ужасным. И человеческий выбор на сегодняшний день лежит не между Добром и Злом, а скорее между Злом и Ужасом. Человеческая задача сегодня сводится к тому, чтобы остаться добрым в царстве Зла, а не стать самому его, Зла, носителем».
9) Отношение Бродского к Исламу - это отдельная и очень интересная тема, которую как-нибудь надо будет описать. Бродский еще очень молодым (например, в ««Речи о пролитом молоке») ленинградским поэтом выяснил для себя и отразил в своих стихах родство Ислама с марксизмом, как мега-учения которые отдают предпочтение коллективу над индивидуумом, предлагают схемы, дающие исчерпывающее объяснение всего на свете, и ставящие перед собой задачи покорения мира.
Тьфу-тьфу, мы выросли не в Исламе,
хватит трепаться о пополаме.
10) Что западный мир предлагает взамен племенному существованию, родовому строю Ислама или советскому коллективизму? Существование индивидуальное:
…в тоже многоэтажных, полных огня столицах,
где можно сесть в мерседес и на ровном месте
забыть мгновенно о кровной мести
и где прозрачная вещь, с бедра
сползающая, и есть чадра.
В пьесе Бродского «Демократия», где действие происходит в откалывающейся от распадающегося СССР республик, одна из героинь (Матильда) говорит: «Когда кончается история, начинается зоология. У нас уже демократия, а я еще молода. Следовательно, мое будущее - природа. Точней - джунгли. В джунглях выживает либо сильнейший, либо - с лучшей мимикрией. Леопард - идеальная комбинация того и другого»
1) Наивность этого стихотворения - связанна с наивностью времени, когда господствующей была парадигма "КОНЦА ИСТОРИИ".
У нас при словах «Конец истории» обычно в сознание взбулькивает Фукуяма. Однако упомянутый автор не был не только монополистом, но и автором идеи.
Идея эта взрастает весь двадцатый век от Шпенглера до неомарксистов. В 90-х же годах прошлого века, с падением Советской империи, окончанием противостояния между НАТО и Варшавским блоком, идея «конца истории» входила в дух времени, общую интеллектуальную атмосферу эпохи. Казалось, что западная модель потерпела окончательную победу… и теперь всем отстающим надо только догонять этот образ жизни, «где всюду лифчики и законность».
«…казалось, что вечный спор Запада и Востока если и не завершился совсем в пользу Запада, то хотя бы не возродится при нашей жизни. Мир, охваченный сетью Мак-Дональдсов, видел глобальное шествие "кока-колонзации" и был убаюкан сладкими песнями Френсиса Фукуямы, вещавшего о конце истории, всеобщей модернизации, демократизации, либерализации, об окончательной победе западной цивилизации, о финальной ленточке демократии, которую уже задели индустриально-развитые государства. А остальные? Догоняют! Вестернизация застигнет и их. Наиболее правильные из них уже бегут в сторону современного общества, а чтобы не мешали устаревшие национальные одежды, спешно сменяют их на цивильные шмотки.
Но сладкий туман рассеялся. Принцеса Диана разбилась вместе со своим арабским бойфрендом в парижском туннеле, поставив символическую точку в истории взаимной любви Запада и Востока. История вернулась с каникул…»
Еврейский Запад и еврейский Восток
2) На русском языке, на языке русской поэзии идею «конца истории» лучше всего отразил Бродский, потому, что был к этому лучше всего подготовлен. Правда, отразил он это не совсем в фукуямовском ракурсе, а по-своему, как «прекращение, исчерпание Времени». Мотив остановившегося времени или спресованности, сжатия времени, (времени не физического, но исторического), мотив «одновременности» разных эпох - содержится уже в ранней поэме «Шествие» (1961) двадцатилетнего Бродского.
Горюй, горюй, сквозь наши времена
Плывут и проплывают имена
Других людей, которых нам не знать,
Которым суждено нас обогнать.
3) В 90-х Бродский стал главным выразителем идеи «конца истории» на русском языке. В последних стихотворениях Бродского мотив «Fin de sie`cle» - «Конец века» становится доминирующим в миросозерцании поэта.
Мир больше не тот, что был
прежде, когда в нем царили страх, абажур, фокстрот,
кушетка и комбинация, соль острот.
Кто думал, что их сотрет,
как резинкой с бумаги усилья карандаша,
время? Никто, ни одна душа.
Однако время, шурша,
сделало именно это. Поди его упрекни.
Теперь повсюду антенны, подростки, пни..
4) Однако, нельзя сказать, что Бродский воспринимает «конец истории» с тем оптимизмом, который присущ либеральным мыслителям. Несмотря на то, что он понимает его предпочтительность, для него это еще и торжество холода, стирающего вещи и обезличивающего человека.
5) Конец цивилизационного соревнования - это приведение к общему знаменателю.
В поэтической установке и рефлексии Бродского в согласии с постмодернизмом есть понимание, что «разрушение старого уже состоялось само собой, под действием времени, и на долю современной культуры осталась вторичная утилизация обломков».
Конец истории - не дает скидки на возможноссть цивилизационной уникальности, зависимой от географического положения.
"Деталь не должна впадать в зависимость от пейзажа!"
Цивилизация уже одна. А не несколько. И цивилизация полстепенно интегрирует маргиналии.
Поэтому и «жестоковыйные горные племена», живущие по законам архаической жестокости, согласно Бродскому ведут переговоры не о мире, а именно о приобщение к благам потребительской цивилизации современного Запада. И им пора.
Лев Лосев отмечал, что «Два стихотворения Бродского об афганской войне отражают не сентиментальный, но и не циничный взгляд на этот затяжной кровопролитный конфликт. Основное эмоциональное содержание обоих текстов - отвращение». Но если в первом стихотворение - отвратительна агрессия «империи зла», представленной как тупая, противоестественная, то есть чуждая самой природе, механическая сила, то во втором - это дети гор, которые отстали от цивилизации.
6) Бродский не романтик, он противоположен романтизму, который противопоставлял идеализированную естественную природную жизнь цивилизованному существованию. Он не видит ничего хорошего в жизни людей, которые не пользуются удобствами цивилизованной жизни и не придерживаются ее стандартов. Он не поддерживает дружного плача по утрате цивилизаций американских индейцев с их своеобразием. По его мнению и дикари должны встать на путь цивилизации и прогресса. Конечно, желательно мирно. Но если нет, то «все-таки лучше» ужасные сами по себе «сифилис и единороги Кортнеса» чем человеческие жертвоприношения приносимые богу солнца.
(см. две парадигмы: цивилизационная и экологическая)
7) В мире Бродского ландшафтные и этнографические своеобразия и прочая дикость - они хороши только как часть индустрии туризма.
И вообще, ибрагимы, горы - от Арарата
до Эвереста - есть пища фотоаппарата,
и для снежного пика, включая синий
воздух, лучшее место - в витринах авиалиний.
8) Главное отличие Бродского от мультикультурных постмодернистов - это понимание неравенства культур, без идеализации, которая присуща шовинистам.
Вновь процитрую Лосева: «Эти два стихотворения можно рассматривать как некий «афганский диптих», но самым существенным, с точки зрения политической философии Бродского, здесь является то, что он не ставит знака равенства между тремя вовлеченными в афганский сюжет цивилизациями - примитивно-исламской, советской и современной западной. Ни одна из них не имеет в его глазах морального приоритета, каждая является носительницей зла, но в мрачноватом или, если угодно, реалистическом политическом универсуме Бродского виды зла различаются по степеням, почти как в Дантовом «Аде».
Западный мир отвратительно вульгарен, но там все-таки «лучше, чем там, где владыка - конус / и погладить нечего, кроме шейки / приклада». Еще ближе к центру абсолютного зла - тоталитарный коммунизм, характеристика которого явно перекликается с девятым кругом ада у Данте, где самые страшные грешники вморожены в лед. У Бродского: «Новое оледененье - оледененье рабства / наползает на глобус».Уже в своем первом напечатанном в США эссе 1972 года Бродский писал: «Жизнь - так, как она есть, не борьба между Плохим и Хорошим, но между Плохим и Ужасным. И человеческий выбор на сегодняшний день лежит не между Добром и Злом, а скорее между Злом и Ужасом. Человеческая задача сегодня сводится к тому, чтобы остаться добрым в царстве Зла, а не стать самому его, Зла, носителем».
9) Отношение Бродского к Исламу - это отдельная и очень интересная тема, которую как-нибудь надо будет описать. Бродский еще очень молодым (например, в ««Речи о пролитом молоке») ленинградским поэтом выяснил для себя и отразил в своих стихах родство Ислама с марксизмом, как мега-учения которые отдают предпочтение коллективу над индивидуумом, предлагают схемы, дающие исчерпывающее объяснение всего на свете, и ставящие перед собой задачи покорения мира.
Тьфу-тьфу, мы выросли не в Исламе,
хватит трепаться о пополаме.
10) Что западный мир предлагает взамен племенному существованию, родовому строю Ислама или советскому коллективизму? Существование индивидуальное:
…в тоже многоэтажных, полных огня столицах,
где можно сесть в мерседес и на ровном месте
забыть мгновенно о кровной мести
и где прозрачная вещь, с бедра
сползающая, и есть чадра.
В пьесе Бродского «Демократия», где действие происходит в откалывающейся от распадающегося СССР республик, одна из героинь (Матильда) говорит: «Когда кончается история, начинается зоология. У нас уже демократия, а я еще молода. Следовательно, мое будущее - природа. Точней - джунгли. В джунглях выживает либо сильнейший, либо - с лучшей мимикрией. Леопард - идеальная комбинация того и другого»