Есть несколько банальностей:
1) Поэты в России долго не живут.
2) Смерть поэта - творческий акт.
3) Именно смерть - создает миф и венчает репутацию.
Есть множество убедительных статей и книг, которые доказывают, что великие русские поэты умирают вовремя.
Евтушенко прожил очень долго. Для русского поэта - невероятно долго.
Почти две с половиной жизни Пушкина и Маяковского. Почти три с половиной жизни Лермонтова или Есенина.
И смерть его никак не стала последним творческим актом.
Ибо поэт Евтушенко стал достоянием большой истории - гораздо раньше, чем человек Евтушенко.
Так двадцатипятилетний Пушкин напишет о Жуковском: «Славный был покойник, дай бог ему царство небесное». А Василий Андреевич переживет его на 25 лет.
Евтушенко сам это понимал. Он жаловался, что «зажился» ещё в стихах семидесятых и восьмидесятых годов.
«Напрасно я нос задирал к потолку, с приятцей отдавшись мыслишкам, что скоро прикончат меня -потому, что знаю я многое слишком. В Гонконге я сам нарывался на нож, я лез во Вьетнаме под пули. Погибнуть мне было давно невтерпёж, да что-то со смертью тянули».
«И я пребывал унизительно жив» - это как самоприговор.
Постыдно целёхонек,
шрамами битв
не очень-то я изукрашен.
Наверно, не зря ещё я не убит -
не слишком я мудростью страшен.
Когда юноша Евтушенко учился в Литературном институте - поэты бредили близкой смертью. Говорят, что там в лестничных пролетах сетки натягивали, чтоб вниз головой не прыгали. Ещё ничего не сделав, ещё ничего великого не сотворив, молодые стихотворцы тянулись к последнему творческому акту.
В 1968 году Евтушенко с самоубийственной смелостью решился на протест против подавления Пражской весны:
Прежде чем я подохну,
как - мне не важно - прозван,
я обращаюсь к потомку
только с единственной просьбой.
Пусть надо мной - без рыданий
просто напишут, по правде:
"Русский писатель. Раздавлен
русскими танками в Праге".
Он, конечно. нарывался. Его могли убить. Он был близок к самоубийству. К счастью, выжил. Но «к счастью» - лишь для человека, а не для литературной репутации.
Его место в истории литературы было бы совсем другим, если бы он погиб («подохну, как - мне не важно»: застрелился, был убит в подворотне, в кабацкой драке, в устроенной автомобильной катастрофе, под пулями во Вьетнаме, зарезан ревнивой женой...) в году 1969-ом в возрасте тридцати семи лет - как и полагается русскому поэту. И смерть бы была последним творческим актом.
И Бродский бы в Америке читал лекции о своём учитиле Евгении Евтушенко, который повлиял на него не мешьше, чем Слуцкий.
Я прошу прощения. Это звучит очень цинично.