«И за борт ее бросает в набежавшую волну...»
К вновь всплывающей в ленте теме «Коростыньского потопления».
У А.И. Филюшкина в "Василии III" (ЖЗЛ, 2010 г.) присутствует довольно пространное, но любопытное объяснение одного из эпизодов Новгородской войны 1471 г., когда после разгрома Холмским десанта новгородцев при Коростыни москвичи, собрав с поля боя трофейные доспехи, частью их сожгли, а частью утопили.
Собственно, цитата по московскому великокняжескому своду:
«И якоже приидоша на мѣсто, нарицаемое Коростыня, а у езера Илмяня на брезѣ, и внезаапу паки прииде на них безвѣстно по езеру рать в судѣх от Новагорода и из судъ вышед, приидоша таемъ под станы их, а им в то время оплошившимся. Сторожи же воевод великого князя, видѣвши их, возвестиша воеводамъ, они же в той час въоружившеся, поидоша противу их и многих избиша, а иных руками изнимаша; тѣмъ же изнимаемым самимъ межи себе повелѣша носы, и губы, и уши рѣзати, и отпущати их назад к Новугороду, а доспѣхи их, снимающе, в воду метаху, а ини огню предаша, не бяху бо имъ требѣ, но своими доспѣхи всѣ доволни бяху».
В свете крайне активно идущей в последние годы в российской исторической науке дискуссии по поводу так называемой "ориентализации" московского войска данный эпизод обычно принято рассматривать как раз как одно из наиболее ярких свидетельств того, что к 1471 г. военная машина Москвы зашла уже достаточно далеко по пути преображения в подобие татарской, делающей упор на легковооруженную конницу, армии. Потому и архаичное, восходящее к русской военной традиции XII-XIII вв. (плюс некоторая доля влияния западноевропейского доспеха через посредничество Ливонии и Швеции, с которыми Новгород находился в активном культурном контакте) снаряжение новгородцев оказалось попросту не нужно победителям-москвичам даже в качестве трофеев. Отчего его и - буль-буль.
Тут, правда, в противоречие с подобным объяснением вступают элементарные логика и здравый смысл: даже если новгородские доспехи потеряли для москвичей свою актуальность как таковые (а это все еще остается лишь предположением!), то материал, из которого они изготовлены, не перестал быть ценен сам по себе. В первую очередь, разумеется, металл. Древнючий новгородский панцирь под пуд весом, помнящий, наверное, еще Раковор, если не Липицу или Жданову гору, мог быть бесполезен для московского дворянина, привыкшего рассекать в легком татарском тегиляе, как собственно защитное вооружение. Но это, черт подери, все еще оставался гребаный пуд железа, из которого можно наделать много чего полезного! Такими вещами на войне, которая от ее участников требует немалых финансовых вложений, и на которую идут в том числе для того, чтобы эти траты компенсировать и желательно с процентами, так просто не разбрасываются. На то должны быть какие-то действительно веские причины.
И Александр Ильич, кажется, их находит, увязывая в единую систему отношение москвичей к доспехам побежденных и жестокую расправу над пленными новгородцами. Находит не в прикладной, а в религиозной плоскости:
«6 июня 1471 года начался поход московских войск под командованием Д. Д. Холмского и Ф. Д. Хромого против мятежного Новгорода. Вскоре выступили еще две группировки - под началом Стриги-Оболенского и самого Ивана III. Против Новгорода двинулись и силы Тверского княжества. Была взята и сожжена Русса, разгромлена судовая рать новгородцев на озере Ильмень. Пленным новгородцам воеводы велели «носы, уши и губы резати».
Данный жестокий акт, если он в самом деле имел место, показывает, в каком смысловом контексте оценивали москвичи поведение новгородцев. В Библии сказано: «Так говорит Господь Бог: вот, Я возбужу против тебя любовников твоих, от которых отвратилась душа твоя, и приведу их против тебя со всех сторон… красивых юношей, областеначальников и градоправителей, сановных и именитых, всех искусных наездников. И придут на тебя с оружием, с конями и колесницами и с множеством народа, и обступят тебя кругом в латах, со щитами и в шлемах, и отдам им тебя на суд, и будут судить тебя своим судом. И обращу ревность Мою против тебя, и поступят с тобою яростно: отрежут у тебя нос и уши, а остальное твое от меча падет; возьмут сыновей твоих и дочерей твоих, а остальное твое огнем будет пожрано; и снимут с тебя одежды твои, возьмут наряды твои. И положу конец распутству твоему и блужению твоему… Ибо так говорит Господь Бог: вот, Я предаю тебя в руки тех, которых ты возненавидела, в руки тех, от которых отвратилась душа твоя. И поступят с тобою жестоко, и возьмут у тебя все, нажитое трудами… Это будет сделано с тобою за блудодейство твое с народами, которых идолами ты осквернила себя» (Иез. 23:22-30).
Пророк Иезекиль говорил здесь о Иерусалиме, который за свои грехи, прежде всего грех неверности Богу, был низвергнут и подвергся нашествию иноплеменных. То есть в глазах Москвы Новгород был «изменником веры», который просто обязан за свой грех, за осквернение контактами с католической Литвой чистоты православия быть подверженным позорному насилию и разграблению. Москвичи, совершая на берегах реки Шелони страшный обряд и отрезая новгородцам носы и уши, чувствовали себя исполнителями Божьего суда. О том, что чувствовали и думали новгородцы, мы не знаем, но вряд ли они ощущали себя и свой город библейской блудницей, заслуживавшей Небесной кары… Московский летописец далее пишет, что в знак презрения к изменникам москвичи не брали себе их доспехи, как того требовала средневековая традиция, а метали оскверненное оружие в воду. Новгородцы, вышедшие на берега Шелони отстаивать свою вольность, воспринимались как носители грязи, греха».
И все вроде бы хорошо. И религиозные мотивы в московском летописном рассказе о покорении Новгорода действительно присутствуют, хоть их и нельзя назвать особо яркими. Там упор идет скорее на династические права московских князей на новгородский стол как потомков Рюрика, в отличие от Гедиминовича Казимира IV, к которому тяготела партия Борецких. Но вот что непонятно, так это почему все рассматривающие данный эпизод московско-новгородской войны исследователи упорно игнорируют наиболее простое и рациональное объяснение случившегося? Не нуждающееся ни в привязке к спору об ориентализации, ни погружения в глубины религиозного сознания средневекового человека (область ну о-о-очень гадательная), ни чего-то еще такого же заумного и, соответственно, крайне шаткого и ненадежного. А именно - спешка. Просто спешка.
Давайте еще раз взглянем на ситуацию, в которой оказался Даниил Дмитриевич Холмский в июне 1471 г. Десант новгородцев у Коростыня был для него полной неожиданностью - великокняжеский свод тут без обиняков заявляет, что воеводы оплошали, позволив противнику застать себя врасплох, и лишь мгновенная реакция Холмского и Хромого и вообще лучшие дисциплина и организация московского войска позволили им переломить ход боя. Еще большей неожиданностью для воевод стала полученная от пленных информация о втором новгородском отряде, находящемся уже глубоко у них в тылу и направляющемся к Руссе и Демону, перерезая коммуникации передовой московской рати. В сложившейся опасной ситуации действовать нужно было стремительно. Необходим был молниеносный бросок назад к Руссе... Но на руках у Даниила теперь было по меньшей мере несколько сотен пленных и пара тысяч трофейных доспехов, что в совокупности давало не менее десятка, а то и больше, тонн (тонн! не килограмм и даже не центнеров) лишнего груза, значительно снижающего подвижность войска. И это не считая добычи (а возможно и полона), захваченной ранее в той же Руссе. Что оставалось делать со всем этим балластом?
Сдается мне, что отрезая пленным новгородцам носы, уши и губы, москвичи в тот день руководствовались отнюдь не религиозными, а куда как более приземленными категориями. Тащить пленных с собою не представляется возможным. Отпустить их нельзя - они вновь могут взять в руки оружие. Просто прирезать - расточительство. Все-таки пленные стоят денег, и немалых! А вот искалечить их так, чтобы те уже вряд ли могли в ближайшее время снова встать в строй, но чтоб при этом, будучи отпущенными на свободу, уже точно не смогли бы затеряться в толпе (с отрезанным-то носом попробуйте слиться с толпою), так чтобы позднее, после завершения войны, на них можно было бы вновь предъявить свои права как на законную военную добычу, вновь хоть прямо на вечевой площади Господина Великого Новгорода накинуть петлю на шею и увести в полон и продать татарам... Жестоко? Цинично? Возможно. Зато рационально.
Аналогично и с доспехами. Почему по словам летописца часть трофеев победители сожгли, а часть побросали в воду? Почему вообще произошло такое странное разделение участи одних и тех же трофеев? Может быть потому, что сжигали наименее ценное - кожу и ткань? Наименее ценное и непригодное для длительного хранения в агрессивной среде. Например, в той же воде. Стальные комплектующие доспехов можно было увязать в тюки и притопить в Ильмень-озере в заранее примеченном месте, чтобы позднее, по завершению похода, вернуться и спокойно извлечь добычу из воды. От недели-другой, да даже и пары месяцев пребывания в проточной воде металл практически не пострадает. А вот кожа и ткань все равно пришли бы в полную негодность. Потому их и разделили. Одни сожгли. Другие - спрятали, как те концы, в воду. Не тупо пошвыряли абы куда из пренебрежения к устаревшему вооружению. Не с гневом утопили в приступе религиозной экзальтации. А банально припрятали. Чтобы потом возвернуться и поделить. Рационально же.
У А.И. Филюшкина в "Василии III" (ЖЗЛ, 2010 г.) присутствует довольно пространное, но любопытное объяснение одного из эпизодов Новгородской войны 1471 г., когда после разгрома Холмским десанта новгородцев при Коростыни москвичи, собрав с поля боя трофейные доспехи, частью их сожгли, а частью утопили.
Собственно, цитата по московскому великокняжескому своду:
«И якоже приидоша на мѣсто, нарицаемое Коростыня, а у езера Илмяня на брезѣ, и внезаапу паки прииде на них безвѣстно по езеру рать в судѣх от Новагорода и из судъ вышед, приидоша таемъ под станы их, а им в то время оплошившимся. Сторожи же воевод великого князя, видѣвши их, возвестиша воеводамъ, они же в той час въоружившеся, поидоша противу их и многих избиша, а иных руками изнимаша; тѣмъ же изнимаемым самимъ межи себе повелѣша носы, и губы, и уши рѣзати, и отпущати их назад к Новугороду, а доспѣхи их, снимающе, в воду метаху, а ини огню предаша, не бяху бо имъ требѣ, но своими доспѣхи всѣ доволни бяху».
В свете крайне активно идущей в последние годы в российской исторической науке дискуссии по поводу так называемой "ориентализации" московского войска данный эпизод обычно принято рассматривать как раз как одно из наиболее ярких свидетельств того, что к 1471 г. военная машина Москвы зашла уже достаточно далеко по пути преображения в подобие татарской, делающей упор на легковооруженную конницу, армии. Потому и архаичное, восходящее к русской военной традиции XII-XIII вв. (плюс некоторая доля влияния западноевропейского доспеха через посредничество Ливонии и Швеции, с которыми Новгород находился в активном культурном контакте) снаряжение новгородцев оказалось попросту не нужно победителям-москвичам даже в качестве трофеев. Отчего его и - буль-буль.
Тут, правда, в противоречие с подобным объяснением вступают элементарные логика и здравый смысл: даже если новгородские доспехи потеряли для москвичей свою актуальность как таковые (а это все еще остается лишь предположением!), то материал, из которого они изготовлены, не перестал быть ценен сам по себе. В первую очередь, разумеется, металл. Древнючий новгородский панцирь под пуд весом, помнящий, наверное, еще Раковор, если не Липицу или Жданову гору, мог быть бесполезен для московского дворянина, привыкшего рассекать в легком татарском тегиляе, как собственно защитное вооружение. Но это, черт подери, все еще оставался гребаный пуд железа, из которого можно наделать много чего полезного! Такими вещами на войне, которая от ее участников требует немалых финансовых вложений, и на которую идут в том числе для того, чтобы эти траты компенсировать и желательно с процентами, так просто не разбрасываются. На то должны быть какие-то действительно веские причины.
И Александр Ильич, кажется, их находит, увязывая в единую систему отношение москвичей к доспехам побежденных и жестокую расправу над пленными новгородцами. Находит не в прикладной, а в религиозной плоскости:
«6 июня 1471 года начался поход московских войск под командованием Д. Д. Холмского и Ф. Д. Хромого против мятежного Новгорода. Вскоре выступили еще две группировки - под началом Стриги-Оболенского и самого Ивана III. Против Новгорода двинулись и силы Тверского княжества. Была взята и сожжена Русса, разгромлена судовая рать новгородцев на озере Ильмень. Пленным новгородцам воеводы велели «носы, уши и губы резати».
Данный жестокий акт, если он в самом деле имел место, показывает, в каком смысловом контексте оценивали москвичи поведение новгородцев. В Библии сказано: «Так говорит Господь Бог: вот, Я возбужу против тебя любовников твоих, от которых отвратилась душа твоя, и приведу их против тебя со всех сторон… красивых юношей, областеначальников и градоправителей, сановных и именитых, всех искусных наездников. И придут на тебя с оружием, с конями и колесницами и с множеством народа, и обступят тебя кругом в латах, со щитами и в шлемах, и отдам им тебя на суд, и будут судить тебя своим судом. И обращу ревность Мою против тебя, и поступят с тобою яростно: отрежут у тебя нос и уши, а остальное твое от меча падет; возьмут сыновей твоих и дочерей твоих, а остальное твое огнем будет пожрано; и снимут с тебя одежды твои, возьмут наряды твои. И положу конец распутству твоему и блужению твоему… Ибо так говорит Господь Бог: вот, Я предаю тебя в руки тех, которых ты возненавидела, в руки тех, от которых отвратилась душа твоя. И поступят с тобою жестоко, и возьмут у тебя все, нажитое трудами… Это будет сделано с тобою за блудодейство твое с народами, которых идолами ты осквернила себя» (Иез. 23:22-30).
Пророк Иезекиль говорил здесь о Иерусалиме, который за свои грехи, прежде всего грех неверности Богу, был низвергнут и подвергся нашествию иноплеменных. То есть в глазах Москвы Новгород был «изменником веры», который просто обязан за свой грех, за осквернение контактами с католической Литвой чистоты православия быть подверженным позорному насилию и разграблению. Москвичи, совершая на берегах реки Шелони страшный обряд и отрезая новгородцам носы и уши, чувствовали себя исполнителями Божьего суда. О том, что чувствовали и думали новгородцы, мы не знаем, но вряд ли они ощущали себя и свой город библейской блудницей, заслуживавшей Небесной кары… Московский летописец далее пишет, что в знак презрения к изменникам москвичи не брали себе их доспехи, как того требовала средневековая традиция, а метали оскверненное оружие в воду. Новгородцы, вышедшие на берега Шелони отстаивать свою вольность, воспринимались как носители грязи, греха».
И все вроде бы хорошо. И религиозные мотивы в московском летописном рассказе о покорении Новгорода действительно присутствуют, хоть их и нельзя назвать особо яркими. Там упор идет скорее на династические права московских князей на новгородский стол как потомков Рюрика, в отличие от Гедиминовича Казимира IV, к которому тяготела партия Борецких. Но вот что непонятно, так это почему все рассматривающие данный эпизод московско-новгородской войны исследователи упорно игнорируют наиболее простое и рациональное объяснение случившегося? Не нуждающееся ни в привязке к спору об ориентализации, ни погружения в глубины религиозного сознания средневекового человека (область ну о-о-очень гадательная), ни чего-то еще такого же заумного и, соответственно, крайне шаткого и ненадежного. А именно - спешка. Просто спешка.
Давайте еще раз взглянем на ситуацию, в которой оказался Даниил Дмитриевич Холмский в июне 1471 г. Десант новгородцев у Коростыня был для него полной неожиданностью - великокняжеский свод тут без обиняков заявляет, что воеводы оплошали, позволив противнику застать себя врасплох, и лишь мгновенная реакция Холмского и Хромого и вообще лучшие дисциплина и организация московского войска позволили им переломить ход боя. Еще большей неожиданностью для воевод стала полученная от пленных информация о втором новгородском отряде, находящемся уже глубоко у них в тылу и направляющемся к Руссе и Демону, перерезая коммуникации передовой московской рати. В сложившейся опасной ситуации действовать нужно было стремительно. Необходим был молниеносный бросок назад к Руссе... Но на руках у Даниила теперь было по меньшей мере несколько сотен пленных и пара тысяч трофейных доспехов, что в совокупности давало не менее десятка, а то и больше, тонн (тонн! не килограмм и даже не центнеров) лишнего груза, значительно снижающего подвижность войска. И это не считая добычи (а возможно и полона), захваченной ранее в той же Руссе. Что оставалось делать со всем этим балластом?
Сдается мне, что отрезая пленным новгородцам носы, уши и губы, москвичи в тот день руководствовались отнюдь не религиозными, а куда как более приземленными категориями. Тащить пленных с собою не представляется возможным. Отпустить их нельзя - они вновь могут взять в руки оружие. Просто прирезать - расточительство. Все-таки пленные стоят денег, и немалых! А вот искалечить их так, чтобы те уже вряд ли могли в ближайшее время снова встать в строй, но чтоб при этом, будучи отпущенными на свободу, уже точно не смогли бы затеряться в толпе (с отрезанным-то носом попробуйте слиться с толпою), так чтобы позднее, после завершения войны, на них можно было бы вновь предъявить свои права как на законную военную добычу, вновь хоть прямо на вечевой площади Господина Великого Новгорода накинуть петлю на шею и увести в полон и продать татарам... Жестоко? Цинично? Возможно. Зато рационально.
Аналогично и с доспехами. Почему по словам летописца часть трофеев победители сожгли, а часть побросали в воду? Почему вообще произошло такое странное разделение участи одних и тех же трофеев? Может быть потому, что сжигали наименее ценное - кожу и ткань? Наименее ценное и непригодное для длительного хранения в агрессивной среде. Например, в той же воде. Стальные комплектующие доспехов можно было увязать в тюки и притопить в Ильмень-озере в заранее примеченном месте, чтобы позднее, по завершению похода, вернуться и спокойно извлечь добычу из воды. От недели-другой, да даже и пары месяцев пребывания в проточной воде металл практически не пострадает. А вот кожа и ткань все равно пришли бы в полную негодность. Потому их и разделили. Одни сожгли. Другие - спрятали, как те концы, в воду. Не тупо пошвыряли абы куда из пренебрежения к устаревшему вооружению. Не с гневом утопили в приступе религиозной экзальтации. А банально припрятали. Чтобы потом возвернуться и поделить. Рационально же.