Когда все уходят из дома, а я уже не боюсь оставаться одна, и не брожу, всхлипывая, из угла в угол, наша трехкомнатная квартира с бесконечным, как взлетная полоса, коридором, и высоченными потолками, которые лежат, как на плечах атлантов, на той части шкафа, которая называется загадочным словом антресоль, превращается в таинственный сад, лавку чудес, полную секретов и неожиданных открытий.
Я не ищу что-то конкретное. Мне просто интересно. Мне любопытны вещи из жизни взрослых. Так я нахожу в бабушкином комоде ящик с двойной стенкой вполне заводского производства, - за перегородкой какая-то переписка и стопка открыток, они-то и привлекают мое внимание более всего. Рука тянется, чтобы взять одну из них, нестандартного формата, в свою коллекцию, ведь я собираю открытки, но в последний момент трушу, одергиваю руку и возвращаю новогоднюю карточку с жизнерадостными зайцами на место. Хотя, кажется, позже, в мою коллекцию переезжают несколько открыток из самой Америки от дяди Изи! И бабушка будто бы об этом даже знает и не возражает.
Меня не интересуют наряды, косметика или возможность примерить туфли на высоком каблуке. Нет, меня притягивают иные вещи. Вот нахожу в секретере в пачке с документами свидетельство о разводе родителей и... злюсь, очень злюсь. Ни тогда, ни сейчас не смогла бы объяснить, на кого именно. Но чувство такое сильное, что хочется обязательно дать ему волю, например, порвать эту бумажку, приведшую меня в бешенство, на мелкие кусочки, чтобы просто в пыль. Но снова страх - это же документ. Я - хорошая девочка, а хорошие девочки ведь без разрешения чужие документы не рвут.
Но лучше всего фотоальбомы - не так-то и просто их достать, - пухлые, с вываливающимися карточками, они всегда так неудобно лежат, что надо проявить терпение и сноровку, чтобы к ним подобраться. Листаю не в первый раз альбом в бархатном малиновом переплете. Молодая и очень красивая бабушка, прабабушка с неулыбчивыми, вытянутыми в ниточку строгими губами, смешная маленькая мама с короткой стрижкой, но с огромным бантом. И какой-то мужчина в форме морского офицера. Наверно, родственник, - думаю я, - или друг семьи. "Друг семьи" - откуда он взялся моей голове?
Меня совершенно не смущает ни таинственный родственник на черно-белых фотографиях, присутствующий там достаточно часто, ни то, что мама зовет дедушку по имени-отчеству Геннадием Александровичем и на вы. Ни то, что она - Георгиевна, а должна бы быть Геннадиевной... Это мой мир, мой дом, я принимаю его как данность, а вопросов не то что не задаю, их просто нет. Я не замечаю странных вещей и обстоятельств и даже присутствия некоторых людей, вернее, принимаю, не замечая.
Я ничего не спрашиваю про Сашу. У него красивые глаза и борода из-за которой он выглядит старше своих лет. Но я знаю - он моложе мамы. Он дедушкин сын. Но маме не брат. Я все это непонятно откуда знаю и не задаю вопросов, прежде всего, даже самой себе. Когда приходит Саша, они с дедушкой пьют чай и играют в шахматы. В гостиной становится очень тихо - все куда-то расходятся, оставляя их вдвоем. Потом Саша внезапно исчезает. Надолго. И также неожиданно появляется. У Саши какая-то беда - глаза очень грустные... но что я способна понять - мне всего-то тринадцать, а может, и того меньше. Но мне точно пятнадцать, когда я возвращаюсь под Рождество из своей первой заграничной поездки - мы с классом ездили в Берлин. С порога понимаю что-то случилось, - говорят, что Саши больше нет. Вместе с ним уходит и его тайна. Несколько его фотографий тоже есть в старых альбомах...
А когда я пойду на свой школьный выпускной, моя сестра, как только я скроюсь из виду, задаст маме неожиданный, но ожидаемый вопрос: у нас что, папы разные? Ей десять лет, она знает, что у нас разные отчества и фамилии, но почему-то только сейчас этот вопрос-недоумение вырывается наружу. Уже взрослая она рассказывала мне, что для нее это было так же внезапно, как и для мамы, которая в отличие от растерявшейся вдруг бабушки спокойно ей все объясняет.
Как можно не замечать очевидного? Я склонна принимать это как дар - искусство не замечать того, что на поверхности, и благодаря этому проникать внутрь, обнаруживая суть людей и вещей, которая часто лежит совершенно в иных плоскостях, нежели то, что поддается объяснению.
P.S. И кто любит Сэлинджера, поймет, что тут мне никак не удержаться, чтобы не вспомнить легенду про несравненного скакуна.