Жизнь слепых
ВЗГЛЯД СЛЕПЫХ
Незрячие публицисты Джим книпфел и Райан Найтон обсуждают свою нелегкую жизнь, протекающую в условиях всеобщего непонимания и нестандартизированой планировки общественных сортиров.
Джим Кипфел: Я думаю ,нам нужно с самого начала договорится ,что мы не обсуждаем наши сверхъестественные способности.
Райан Найтон: Ага, наш сверхслух….
Джим Кипфел: Сверхобоняние и всё такое прочее. Если бы люди знали о наших истинных возможностях, нас бы закрыли-сразу и надолго .
Райан Найтон: Точно! Ведь считается ,что именно это и есть в нас самое интересное,так ведь? Мне иногда кажется, что многие люди, читавшие мои воспоминания, как-то пропустили всю панкувскую часть. Они такие: «Ну а ты б меня услышал, если бы я сидел в комнате со звукоизоляцией на другом конце дома?» Вообще-то нет, я слишком много времени провёл в ночных клубах…
Не помню, рассказывал ли я тебе эту историю, но я как-то раз летел через Хитроу, а я обычно в аэропортах делаю так: захожу через центральный вход и становлюсь в центре зала, весь из себя такой растерянный, пока кто-нибудь не подойдёт.
Джим Кипфел: Ага, я делаю то же самое.
Райан Найтон: А еще у меня есть запасной план. Если никто не подходит, я начинаю на что-нибудь таращиться - на чьи-нибудь колени, на какой-нибудь знак, не важно на что.
В аэропортах же нельзя никуда смотреть подолгу, потому что люди от этого начинают нервничать, так? Как-то раз после этого меня утащили в зону, где люди ждут инвалидные кресла. Вроде должно быть относительно безопасное место, так? И вдруг какой-то ребёнок, который стоял рядом, проливает какую-то дрянь - мне тогда показалось, что это литр кока-колы, не меньше. Какая-то мамаша завопила: «О боже простите! Моя малышка, она пила молочко, а оно полезло обратно!» Оказалось, что это не тот ребёнок, которого я себе представлял, да и жидкость, да и жидкость тоже не та, прямо скажем. И тут мне в нос ударил запах. Мамаша пыталась всучить мне какие-то влажные салфетки. И что прикажите с ними делать? Мне нужно было обработать довольно существенную поверхность. Какую ее часть считать привилегированной? И вот тут-то по громкой связи объявили эвакуацию терминала.
Джим Кипфел: Ничего себе…
Райан Найтон: Да мне показалось, что это чрезмерная реакция на происшедшее. Кстати, как ты относишься ко всей этой теме с инвалидными креслами в аэропортах? Разрешаешь себя увозить?
Джим Кипфел: Ну вообще-то раньше - нет. Я такое говорил: « Нет-нет, что вы , не волнуйтесь, я вполне способен ориентироваться в пространстве. Со мной всё в порядке». Но они всякий раз настаивают. Через какое-то время начинаешь думать: « Ну ладно , возьму я ваше кресло».Но потом тебя привозят к металлоискателям, заставляют вставать, снимать ботинки. Вот это самый неприятный момент, я себя начинаю чувствовать какой-то фальшивкой . Встаю снимаю обувь- а потом спокойно так сажусь обратно в кресло, и меня увозят.
Райан Найтон: Лично я предпочитаю гольф-кары, а от инвалидных кресел теперь отказываюсь. Как-то раз один парень очень настаивал, чтобы я выбрал одно из двух, и ни за что не хотел вести меня под локоть.
Один мой приятель потом заметил, что, скорее всего, парень просто не хотел идти под руку с мужчиной через весь аэропорт.
Джим Кипфел: Без всяких сомнений.
У меня есть друзья, с которыми мы довольно близко общаемся уже лет двадцать, - когда они ведут меня по ресторану, у них дрожат руки.
Так и подмывает сказать: « Да уймись ты, никто не станет думать, что мы голубые».
Райан Найтон: У меня есть слепой друг в Ванкувере. Мы как-то раз пошли в бар, я пошёл в уборную, а когда вернулся - пошёл он. Его останавливает какая-то женщина и говорит: « Извините, а вы в курсе, что вас тут двое таких». Он говорит: « Да ,это мой друг. У нас одна трость на двоих- вот мы и ходим по очереди».
Джим Кипфел: Мне это напоминает эпизод из твоей книги « Глаза в кучку», в котором вы рассуждаете об общественных сортирах. Для меня самая большая сложность в том, что они все очень разные. Обычно, когда я захожу в новый для себя сортир, мне приходится выполнять очень замысловатый комплекс движений - часто-то среднее между тай-чи и министерством глупых походок- просто чтобы понять, где находятся писсуары, раковины и всё остальное. Это настоящий кошмар. Даже представить страшно, под сколько раковин я помочился.
Райан Найтон: Ага, у мен число писсуаров, мимо которых я промахнулся , наверняка ,приближается к числу писсуаров, в которые я попал. Самое чудовищное - этот момент, особенно в сортирах, где вместо писсуаров по стене идёт длинный желоб…
Джим Кипфел: О боже, да, да!
Райан Найтон: Самая настоящая лотерея . В какой-то момент ты решаешь забить на всё, руководствоваться исключительно той интерпретацией комнаты, которая сложилась у тебя в голове. А потом кто-нибудь заходит в сортир, и ты замираешь, пытаясь понять, ждёт тебя суровое возмездие или нет. Мне очень нравится этот леденящий душу выбор, когда я отдаюсь инстинктам и говорю себе: «Ладно, мне кажется, что это и правду желоб, и я намерен вести себя соответственно».
Джим Кипфел: А потом наступает чудовищный момент, когда ты протягиваешь руку и понимаешь, что стоишь перед раковиной.
Райан Найтон: Они вообще-то сами виноваты , что сделали писсуар с раковиной такими похожими. Мне кто говорил, что здесь, в Нью-Йорке, есть сортир, где вместо всего этого просто стена.
Джим Кипфел: А по ней вода течёт?
Да, есть вроде такой в какой-то выебонистой гостинице.
Райан Найтон: Я бы с ума сошёл, если б туда попал. Честное слово, я бы нарочно нассал на другую стену.
Джим Кипфел: У меня только что ослеп кот. Вот тебе и ирония судьбы, а ? Так что мы дни на пролёт тщательно стараемся избегать встречи.
Райан Найтон: Когда я читаю лекции в университете, ко мне очень часто направляют слепых студентов. В администрации думают, что это, знаете, будет им полезно. Но на самом деле, разумеется, получается ужасная трагедия. Эти ребята и так странные подростки, которые с огромным трудом контролируют себя в пространстве, свое чувство собственного облика и всё такое. А тут им ещё нужно сдавать сочинения чуваку, который не видит, куда они их кладут. В итоге, разумеется, мы разыгрываем небольшой водевиль: один слепой человек пытается передать нечто в руки другому слепому человеку перед целой студенческой аудиторией. Мне их безумно жалко- ковсем подростковым жестокостям добавляется еще и это.
Райан Найтон: А ты когда-нибудь думал о том, чтобы завести собаку-поводыря?
Джим Кипфел: Ни за что на свете. Я не собираюсь два раза в день выгуливать эту тварь. Не собираюсь ползать на коленях и шарить в поисках ее дерьма. Я вам вот что скажу: «У нас тут на 22-й улице, на Манхеттене, есть жилой комплекс для слепых, который называется « Ассоциация слепых ». Так они его переименовали в «Видение». Это просто жестоко».
Райан Найтон: А мне приходила рассылка из Канадского института изучения слепоты. Там внизу каждого письма был слоган, один из перлов Уолта Диснея: «Если вам всё фиолетово, пусть уж будет ярко-фиолетово».Я думаю, трудно написать что-то более ебанутое людям, которые с большой долей вероятности никогда не видели фиолетового цвета, не говоря уж о ярко-фиолетовом.
Джим Кипфел: А этот жилой комплекс, про который я говорил, он, говорят , просто рассадник слепой похоти. Люди ползают туда-сюда и…
Райан Найтон: Шарят и трахаются.
Уверен, так и есть. Если бы зрячие люди только знали, на что мы способны.
Райан Найтон: Да, перебираются из квартиры в квартиру. Я раньше ходил мимо этого дома по пути на работу, в газету.
Райан Найтон: Я всегда боялся слепых людей, даже когда сам ослеп. Мне не хочется встраиваться.
Джим Кипфел: Мне тоже. Да ну их к чёрту. Как-то совсем не хочется тусоваться со страшноватыми фриками. Того и гляди, сам это подцепишь.
Райан Найтон: Ничего не могу с собой поделать. Если в комнате нас больше двух, уровень токсичности начинает зашкаливать. Все разговоры - о наших возможностях да о говорящих часах.
Джим Кипфел: Именно. Ко мне домой какое-то время ходил один парень, читал мне «курс домашнего выживания»: купил мне рукавицы-прихватки, которые доходят до локтей, и научил готовить запеканку и пришивать пуговицы. Это он считал выживанием.
Райан Найтон: Меня как-то пригласили в Канадский институт изучения слепоты, чтобы провести семинар со слепыми детьми. Я такое делал в первый раз, страшно себя накрутил.
Надел свои самые большие говнодавы и отправился толкать им эдакую марксисткою речугу про нашу ущербность как граждан - общем, хотел услышать, когда начал слепнуть. Когда я пришёл в этот институт, там сидело десять детей, которых учили делать бутерброды. Ладно, пусть бутерброды, но ведь даже этими навыками нельзя воспользоваться. Самое ужасное - все эти занятия вообще не дают ни одного полезного навыка.
Джим Кипфел: Чёрт, да я сам до сих пор стараюсь научится готовить бутерброды.
Райан Найтон: Да, в общем, мы совсем не похожи на людей с плакатов.
Джим Кипфел: А тебе не кажется грустным, что нас очень стараются запихнуть на плакат?
Райан Найтон: Когда вышла моя книга « Глаза в кучку» ,меня всё расспрашивали: « Почему вы решили написать книгу о том , как слепли?» Как будто это большой прорыв.
Но ведь жизнь слепого человека -это непрерывный и грубый фарс. Слепота же вообще не ценна ни в каком смысле.
Джим Кипфел: В этом-то всё и дело. Мои колонки «Разинув рот», которые позже превратились в книгу тоже были фарсом.
Райан Найтон: А фарс-это высшая, наиболее политизированная форма комедии. Не помню кто сказал, но когда заканчиваются плохие комедии, героям нужно еще постоять, посмеяться и похлопать друг другу по плечам, восстанавливая нормальный ход вещей. Но это же не смешно! Смешно- когда герои в итоге оказываются слабыми, а вы напоследок, прежде чем пустить финальные титры, даёте им ещё одного последнего пинка.
Райан Найтон: У тебя наверное, так и было с « Разинув рот» - когда выход книга обо всех этих вещах, приходится бороться с представлениями о том, что это какая-то форма реабилитации. Вся бесконечная писанина из серии «помоги себе сам» окончательно завладела общественным сознанием, и этого уже никак не выдавать.
Джим Кипфел: Массовая культура рисует такой портрет слепого: он наступает в вёдра, спотыкается о шланги, входит в стены, падает в реки, и меня это совершенно устраивает. Это смешно, потому что так всё и есть на самом деле. Но бывают ещё штуки типа «Красного дьявола» (комикс о слепом супергерои, по которому был снят фильм с Беном Аффлеком в главной роли)- Когда там начинается муть про джиу-джитсу - вот это меня по-настоящему оскорбляет.
Райан Найтон: Главное, чему меня научила слепота, по крайней мере как писателя,- мне не стоит оперировать большими масштабами. Вот, например, мы недавно первый раз поехали в путешествие с нашей новорожденной дочкой. Моя жена Трейси сидела с ребёнком в гостиничном номере, малышка была не в духе, и потому там царил полный хаос. А надо разгружать машину. Обычно этим приходится заниматься Трейси, потому что я не знаю, где находится машина, не говоря уже о стоянке. Но тут я захотел повести себя как настоящий папаша, знаешь: «Дорогая, я пойду разгружу машину». Так я и сделал. Вышел из номера, спустился на лифте на первый этаж- и заблудился в трёх комнатах. Минут двадцать я носился по этим трём комнатам как угорелый, пытаясь найти выход на улицу. Я знал, что где-то снаружи должна быть стоянка, но как туда добраться, не имел ни малейшего представления. Наконец, какой-то парень открыл дверь - оказалось, это былая такая хорошая дверь, что она просто сливалась со стеной, так что я не мог её найти.
Джим Кипфел: Боже, как же мне знакомо это чувство.
Райан Найтон: В общем, разгружаю я машину и пытаюсь вернуться в номер, держа в руках всё наши шмотки и трость. Я возвращаюсь в эти несчастные три комнаты и на этот раз не могу найти уже лифт. Когда он всё-таки обнаруживается, я захожу и нажимаю кнопку шестого этажа, но лифт поднимается на второй. Когда я опять нажимаю ту же кнопку, лифт едет вниз. Десять минут я провёл за этим занятием. Я мог бы написать два авторских листа о клаустрофобии.
Джим Кипфел: Вот тебе и готовый роман, причём такой очень немецкий роман.
Райан Найтон: История с лифтом? Ведь именно так построены твои колонки, да?
Джим Кипфел: Ага. Я тут навещал своего первого редактора, Дерека, и мы с ним пошли на какой-то вернисаж, про который ему надо было написать. Когда мы ехали домой, он был очень зол. Он не понимал, как ему написать про всё это пять тысяч знаков. А я ему говорю: « Да ты что! Про это можно все двадцать пять тысяч написать - там же ничего не происходило».
Райан Найтон: Меня всегда поражает, сколько тысяч слов я могу выжать из какого-нибудь пустяка вроде истории про то, как я заблудился в небольшом ограниченном пространстве.
Джим Кипфел: Как-то вечером я заблудился у знакомых на чердаке - три часа не мог выбраться. Я был пьяный в стельку, случайно поднялся на один лишний этаж, и вдруг стены стали из какого-то розового стекловолокна. Хотя я не могу сказать наверняка, что они были розовые - там было темно, а я слепой , но я к тому же был такой пьяный, что не мог найти лестницу, по которой только что пришёл. Три часа я кружил по этому ебаному чердаку.
Райан Найтон: А потом ты начинаешь верить, что никакой лестницы на самом деле нет. Почему? Со мной такое постоянно случается.
Джим Кипфел: Именно. Лестница исчезла. Ты убеждаешь себя в том, что отверстие, через которое ты проник в комнату, исчезло, что ты перешёл в другой мир. В моем случае это объясняется алкогольным опьянением. Но я думаю, что на самом деле именно такой логике и следует доверять. Вместо того чтобы поверить в то, что я слепой идиот, мне легче верить в то, что этот мир просто-напросто исчез.
Незрячие публицисты Джим книпфел и Райан Найтон обсуждают свою нелегкую жизнь, протекающую в условиях всеобщего непонимания и нестандартизированой планировки общественных сортиров.
Джим Кипфел: Я думаю ,нам нужно с самого начала договорится ,что мы не обсуждаем наши сверхъестественные способности.
Райан Найтон: Ага, наш сверхслух….
Джим Кипфел: Сверхобоняние и всё такое прочее. Если бы люди знали о наших истинных возможностях, нас бы закрыли-сразу и надолго .
Райан Найтон: Точно! Ведь считается ,что именно это и есть в нас самое интересное,так ведь? Мне иногда кажется, что многие люди, читавшие мои воспоминания, как-то пропустили всю панкувскую часть. Они такие: «Ну а ты б меня услышал, если бы я сидел в комнате со звукоизоляцией на другом конце дома?» Вообще-то нет, я слишком много времени провёл в ночных клубах…
Не помню, рассказывал ли я тебе эту историю, но я как-то раз летел через Хитроу, а я обычно в аэропортах делаю так: захожу через центральный вход и становлюсь в центре зала, весь из себя такой растерянный, пока кто-нибудь не подойдёт.
Джим Кипфел: Ага, я делаю то же самое.
Райан Найтон: А еще у меня есть запасной план. Если никто не подходит, я начинаю на что-нибудь таращиться - на чьи-нибудь колени, на какой-нибудь знак, не важно на что.
В аэропортах же нельзя никуда смотреть подолгу, потому что люди от этого начинают нервничать, так? Как-то раз после этого меня утащили в зону, где люди ждут инвалидные кресла. Вроде должно быть относительно безопасное место, так? И вдруг какой-то ребёнок, который стоял рядом, проливает какую-то дрянь - мне тогда показалось, что это литр кока-колы, не меньше. Какая-то мамаша завопила: «О боже простите! Моя малышка, она пила молочко, а оно полезло обратно!» Оказалось, что это не тот ребёнок, которого я себе представлял, да и жидкость, да и жидкость тоже не та, прямо скажем. И тут мне в нос ударил запах. Мамаша пыталась всучить мне какие-то влажные салфетки. И что прикажите с ними делать? Мне нужно было обработать довольно существенную поверхность. Какую ее часть считать привилегированной? И вот тут-то по громкой связи объявили эвакуацию терминала.
Джим Кипфел: Ничего себе…
Райан Найтон: Да мне показалось, что это чрезмерная реакция на происшедшее. Кстати, как ты относишься ко всей этой теме с инвалидными креслами в аэропортах? Разрешаешь себя увозить?
Джим Кипфел: Ну вообще-то раньше - нет. Я такое говорил: « Нет-нет, что вы , не волнуйтесь, я вполне способен ориентироваться в пространстве. Со мной всё в порядке». Но они всякий раз настаивают. Через какое-то время начинаешь думать: « Ну ладно , возьму я ваше кресло».Но потом тебя привозят к металлоискателям, заставляют вставать, снимать ботинки. Вот это самый неприятный момент, я себя начинаю чувствовать какой-то фальшивкой . Встаю снимаю обувь- а потом спокойно так сажусь обратно в кресло, и меня увозят.
Райан Найтон: Лично я предпочитаю гольф-кары, а от инвалидных кресел теперь отказываюсь. Как-то раз один парень очень настаивал, чтобы я выбрал одно из двух, и ни за что не хотел вести меня под локоть.
Один мой приятель потом заметил, что, скорее всего, парень просто не хотел идти под руку с мужчиной через весь аэропорт.
Джим Кипфел: Без всяких сомнений.
У меня есть друзья, с которыми мы довольно близко общаемся уже лет двадцать, - когда они ведут меня по ресторану, у них дрожат руки.
Так и подмывает сказать: « Да уймись ты, никто не станет думать, что мы голубые».
Райан Найтон: У меня есть слепой друг в Ванкувере. Мы как-то раз пошли в бар, я пошёл в уборную, а когда вернулся - пошёл он. Его останавливает какая-то женщина и говорит: « Извините, а вы в курсе, что вас тут двое таких». Он говорит: « Да ,это мой друг. У нас одна трость на двоих- вот мы и ходим по очереди».
Джим Кипфел: Мне это напоминает эпизод из твоей книги « Глаза в кучку», в котором вы рассуждаете об общественных сортирах. Для меня самая большая сложность в том, что они все очень разные. Обычно, когда я захожу в новый для себя сортир, мне приходится выполнять очень замысловатый комплекс движений - часто-то среднее между тай-чи и министерством глупых походок- просто чтобы понять, где находятся писсуары, раковины и всё остальное. Это настоящий кошмар. Даже представить страшно, под сколько раковин я помочился.
Райан Найтон: Ага, у мен число писсуаров, мимо которых я промахнулся , наверняка ,приближается к числу писсуаров, в которые я попал. Самое чудовищное - этот момент, особенно в сортирах, где вместо писсуаров по стене идёт длинный желоб…
Джим Кипфел: О боже, да, да!
Райан Найтон: Самая настоящая лотерея . В какой-то момент ты решаешь забить на всё, руководствоваться исключительно той интерпретацией комнаты, которая сложилась у тебя в голове. А потом кто-нибудь заходит в сортир, и ты замираешь, пытаясь понять, ждёт тебя суровое возмездие или нет. Мне очень нравится этот леденящий душу выбор, когда я отдаюсь инстинктам и говорю себе: «Ладно, мне кажется, что это и правду желоб, и я намерен вести себя соответственно».
Джим Кипфел: А потом наступает чудовищный момент, когда ты протягиваешь руку и понимаешь, что стоишь перед раковиной.
Райан Найтон: Они вообще-то сами виноваты , что сделали писсуар с раковиной такими похожими. Мне кто говорил, что здесь, в Нью-Йорке, есть сортир, где вместо всего этого просто стена.
Джим Кипфел: А по ней вода течёт?
Да, есть вроде такой в какой-то выебонистой гостинице.
Райан Найтон: Я бы с ума сошёл, если б туда попал. Честное слово, я бы нарочно нассал на другую стену.
Джим Кипфел: У меня только что ослеп кот. Вот тебе и ирония судьбы, а ? Так что мы дни на пролёт тщательно стараемся избегать встречи.
Райан Найтон: Когда я читаю лекции в университете, ко мне очень часто направляют слепых студентов. В администрации думают, что это, знаете, будет им полезно. Но на самом деле, разумеется, получается ужасная трагедия. Эти ребята и так странные подростки, которые с огромным трудом контролируют себя в пространстве, свое чувство собственного облика и всё такое. А тут им ещё нужно сдавать сочинения чуваку, который не видит, куда они их кладут. В итоге, разумеется, мы разыгрываем небольшой водевиль: один слепой человек пытается передать нечто в руки другому слепому человеку перед целой студенческой аудиторией. Мне их безумно жалко- ковсем подростковым жестокостям добавляется еще и это.
Райан Найтон: А ты когда-нибудь думал о том, чтобы завести собаку-поводыря?
Джим Кипфел: Ни за что на свете. Я не собираюсь два раза в день выгуливать эту тварь. Не собираюсь ползать на коленях и шарить в поисках ее дерьма. Я вам вот что скажу: «У нас тут на 22-й улице, на Манхеттене, есть жилой комплекс для слепых, который называется « Ассоциация слепых ». Так они его переименовали в «Видение». Это просто жестоко».
Райан Найтон: А мне приходила рассылка из Канадского института изучения слепоты. Там внизу каждого письма был слоган, один из перлов Уолта Диснея: «Если вам всё фиолетово, пусть уж будет ярко-фиолетово».Я думаю, трудно написать что-то более ебанутое людям, которые с большой долей вероятности никогда не видели фиолетового цвета, не говоря уж о ярко-фиолетовом.
Джим Кипфел: А этот жилой комплекс, про который я говорил, он, говорят , просто рассадник слепой похоти. Люди ползают туда-сюда и…
Райан Найтон: Шарят и трахаются.
Уверен, так и есть. Если бы зрячие люди только знали, на что мы способны.
Райан Найтон: Да, перебираются из квартиры в квартиру. Я раньше ходил мимо этого дома по пути на работу, в газету.
Райан Найтон: Я всегда боялся слепых людей, даже когда сам ослеп. Мне не хочется встраиваться.
Джим Кипфел: Мне тоже. Да ну их к чёрту. Как-то совсем не хочется тусоваться со страшноватыми фриками. Того и гляди, сам это подцепишь.
Райан Найтон: Ничего не могу с собой поделать. Если в комнате нас больше двух, уровень токсичности начинает зашкаливать. Все разговоры - о наших возможностях да о говорящих часах.
Джим Кипфел: Именно. Ко мне домой какое-то время ходил один парень, читал мне «курс домашнего выживания»: купил мне рукавицы-прихватки, которые доходят до локтей, и научил готовить запеканку и пришивать пуговицы. Это он считал выживанием.
Райан Найтон: Меня как-то пригласили в Канадский институт изучения слепоты, чтобы провести семинар со слепыми детьми. Я такое делал в первый раз, страшно себя накрутил.
Надел свои самые большие говнодавы и отправился толкать им эдакую марксисткою речугу про нашу ущербность как граждан - общем, хотел услышать, когда начал слепнуть. Когда я пришёл в этот институт, там сидело десять детей, которых учили делать бутерброды. Ладно, пусть бутерброды, но ведь даже этими навыками нельзя воспользоваться. Самое ужасное - все эти занятия вообще не дают ни одного полезного навыка.
Джим Кипфел: Чёрт, да я сам до сих пор стараюсь научится готовить бутерброды.
Райан Найтон: Да, в общем, мы совсем не похожи на людей с плакатов.
Джим Кипфел: А тебе не кажется грустным, что нас очень стараются запихнуть на плакат?
Райан Найтон: Когда вышла моя книга « Глаза в кучку» ,меня всё расспрашивали: « Почему вы решили написать книгу о том , как слепли?» Как будто это большой прорыв.
Но ведь жизнь слепого человека -это непрерывный и грубый фарс. Слепота же вообще не ценна ни в каком смысле.
Джим Кипфел: В этом-то всё и дело. Мои колонки «Разинув рот», которые позже превратились в книгу тоже были фарсом.
Райан Найтон: А фарс-это высшая, наиболее политизированная форма комедии. Не помню кто сказал, но когда заканчиваются плохие комедии, героям нужно еще постоять, посмеяться и похлопать друг другу по плечам, восстанавливая нормальный ход вещей. Но это же не смешно! Смешно- когда герои в итоге оказываются слабыми, а вы напоследок, прежде чем пустить финальные титры, даёте им ещё одного последнего пинка.
Райан Найтон: У тебя наверное, так и было с « Разинув рот» - когда выход книга обо всех этих вещах, приходится бороться с представлениями о том, что это какая-то форма реабилитации. Вся бесконечная писанина из серии «помоги себе сам» окончательно завладела общественным сознанием, и этого уже никак не выдавать.
Джим Кипфел: Массовая культура рисует такой портрет слепого: он наступает в вёдра, спотыкается о шланги, входит в стены, падает в реки, и меня это совершенно устраивает. Это смешно, потому что так всё и есть на самом деле. Но бывают ещё штуки типа «Красного дьявола» (комикс о слепом супергерои, по которому был снят фильм с Беном Аффлеком в главной роли)- Когда там начинается муть про джиу-джитсу - вот это меня по-настоящему оскорбляет.
Райан Найтон: Главное, чему меня научила слепота, по крайней мере как писателя,- мне не стоит оперировать большими масштабами. Вот, например, мы недавно первый раз поехали в путешествие с нашей новорожденной дочкой. Моя жена Трейси сидела с ребёнком в гостиничном номере, малышка была не в духе, и потому там царил полный хаос. А надо разгружать машину. Обычно этим приходится заниматься Трейси, потому что я не знаю, где находится машина, не говоря уже о стоянке. Но тут я захотел повести себя как настоящий папаша, знаешь: «Дорогая, я пойду разгружу машину». Так я и сделал. Вышел из номера, спустился на лифте на первый этаж- и заблудился в трёх комнатах. Минут двадцать я носился по этим трём комнатам как угорелый, пытаясь найти выход на улицу. Я знал, что где-то снаружи должна быть стоянка, но как туда добраться, не имел ни малейшего представления. Наконец, какой-то парень открыл дверь - оказалось, это былая такая хорошая дверь, что она просто сливалась со стеной, так что я не мог её найти.
Джим Кипфел: Боже, как же мне знакомо это чувство.
Райан Найтон: В общем, разгружаю я машину и пытаюсь вернуться в номер, держа в руках всё наши шмотки и трость. Я возвращаюсь в эти несчастные три комнаты и на этот раз не могу найти уже лифт. Когда он всё-таки обнаруживается, я захожу и нажимаю кнопку шестого этажа, но лифт поднимается на второй. Когда я опять нажимаю ту же кнопку, лифт едет вниз. Десять минут я провёл за этим занятием. Я мог бы написать два авторских листа о клаустрофобии.
Джим Кипфел: Вот тебе и готовый роман, причём такой очень немецкий роман.
Райан Найтон: История с лифтом? Ведь именно так построены твои колонки, да?
Джим Кипфел: Ага. Я тут навещал своего первого редактора, Дерека, и мы с ним пошли на какой-то вернисаж, про который ему надо было написать. Когда мы ехали домой, он был очень зол. Он не понимал, как ему написать про всё это пять тысяч знаков. А я ему говорю: « Да ты что! Про это можно все двадцать пять тысяч написать - там же ничего не происходило».
Райан Найтон: Меня всегда поражает, сколько тысяч слов я могу выжать из какого-нибудь пустяка вроде истории про то, как я заблудился в небольшом ограниченном пространстве.
Джим Кипфел: Как-то вечером я заблудился у знакомых на чердаке - три часа не мог выбраться. Я был пьяный в стельку, случайно поднялся на один лишний этаж, и вдруг стены стали из какого-то розового стекловолокна. Хотя я не могу сказать наверняка, что они были розовые - там было темно, а я слепой , но я к тому же был такой пьяный, что не мог найти лестницу, по которой только что пришёл. Три часа я кружил по этому ебаному чердаку.
Райан Найтон: А потом ты начинаешь верить, что никакой лестницы на самом деле нет. Почему? Со мной такое постоянно случается.
Джим Кипфел: Именно. Лестница исчезла. Ты убеждаешь себя в том, что отверстие, через которое ты проник в комнату, исчезло, что ты перешёл в другой мир. В моем случае это объясняется алкогольным опьянением. Но я думаю, что на самом деле именно такой логике и следует доверять. Вместо того чтобы поверить в то, что я слепой идиот, мне легче верить в то, что этот мир просто-напросто исчез.