Про день Победы
Кажется, я, наконец, разобралась, откуда взялось нынешнее победобесие. Просто наши предки в День Победы праздновали вообще не то.
Те, кто участвовал в событиях, прямо или косвенно, на фронте и в тылу, слишком хорошо знали, что такое война. Что такое страх смерти, голод, похоронки, холод, бытовая неустроенность, невозможность строить планы и что-то контролировать, потому что каждый день может стать последним. Ну, планы, конечно, строили, но часть из них в момент возникновения была очень эфемерной. Причём большую часть этого участники знали в ощущениях, а ощущения редко забываются. Правда, и редко озвучиваются, потому что, во-первых, не всегда могут осознаваться, а, во-вторых, сильно не соответствуют официальной "легенде победителя", когда "мы всем миром погнали" и "всё для фронта, всё для Победы".
И вот в день Победы участники событий праздновали наступление мира, сигнал о том, что можно отмирать, о том, что вот этот кошмар закончился. Что дальше будет трудно, но хоть как-то управляемо. Что в их руки возвращается контроль за их жизнью. Что снова можно мечтать, созидать. Жить.
В те годы не нужно было специально показывать за день 153 фильма о войне и кого-то "погружать" в тему. Выжившие хорошо знали, что такое война и что такое Победа.
Пока участники событий были живы, память о войне была жива в массовом сознании. Она была жива даже при жизни следующего поколения, которое не воевало, но получило некоторые знания о войне в виде психотравм. Кого-то более-менее насильно кормили, потому что подспудно боялись голода. Кого-то не отпускали замуж, потому что "замуж" - штука ненадёжная: пришла похоронка и всё; или хуже - НЕ пришла. Это поколение уже не всё понимало, больше - чувствовало, но основной принцип чётко усвоило - "больше никогда".
И вот пришло третье, а за ним где-то даже четвёртое поколение, и им стало сложно.
Войну они уже не помнили ни непосредственно, ни в ощущениях участников (тут ещё добавилось массовое решение квартирного вопроса, так что внуки не жили вместе с дедами и не наблюдали их постоянно). Этим поколениям о войне пришлось рассказывать. Но непосредственно о ней рассказать было нельзя - ощущения плохо передаются словами, к тому же, как помним, они табуированы. И появлялись легенды.
Одна легенда была страшная - как "Обыкновенный фашизм" Ромма. То есть, она была про страшное. Но проблема в том, что это был рассказ, нарратив, и ещё в работе сознания есть свои особенности - оно защищается. Несомненно, воспоминания, которые заставили наших предков сделать вывод "больше никогда", были травмой. Причём настолько сильной, что потом всю жизнь заставляли мириться с очень многими вещами, лишь бы вот то травмирующее состояние не вернулось - это знаменитый принцип "лишь бы не было войны". Для людей, которые войны не знали, он стал чуть не символом пофигизма, а на самом деле это был вполне живой страх, что ВОТ ТО вернётся. Ну, а травматики к свершениям способны не очень.
Так вот про рассказы. Сведения о ВОТ ТОМ, полное представление о нём в ощущениях в рассказах передавалось слабо. Потому что ощущения, как я уже сказала, плохо пересказуемы. И потому что на всякое погружение в ужас в нарративе мозг ставит шору, как минимум, пытается его законтейнировать. "Ромм страшен, да, но это просто фильм, хоть и длиной в два часа. Но всё уже хорошо, пойдём я куплю тебе мороженку".
Уже в 60-е в нашем военном мифе стала преобладать героическая струя, и она нужна была, как воздух. Постепенно очухавшись, не дождавшись без вести пропавших и похоронив самых тяжёлых раненых, народ осознал глубину травмы и спросил: "А чего ради? Нет, про политэкономию я в курсе, но расскажите, чего для была растоптана МОЯ жизнь?" И народу рассказали, что он герой и победитель. Что он, каждый Пётр Петрович лично спас мир, перековал мечи на орала, и никто не забыт и ничто не забыто. Частично это было правдой, частично нет, потому что, высоко оценив вклад Петра Петровича в историю, в современной повседневной жизни государство продолжало на него поплёвывать, впрочем, не специально, а наравне со всеми. Последнее было дикой неправдой, тому свидетелями все непохороненные солдатики во всех болотах и поисковые отряды, первоначально бывшие личной инициативой родственников, которых не устраивал отцовский статус "пропал без вести". Травму продолжали замалчивать, но она продолжала сочиться, и поэтому знаменитая тухмановская песня, первоначально запоротая худсоветом за недостаточную героичность, написана в миноре.
Шли годы. Сменилось ещё поколение, пришли люди, которые понятия не имели ВОТ О ТОМ и воспринимали войну по мифологии 60-х. Причём мифологию восприняли не как компенсацию, а как чистую монету. И войну воспринимали как красивое катание на танках по брусчатке. "А чо, они страдали, они два месяца репетировали". Фильмы про "десятый наш десантный батальон" на это поколение действовали примерно как кинохроники истории Марса X века до новомарсианской эры, потому что у них в основе не было экзистенциальной ситуации, которая уравнивает сантехника и профессора, не было знания ВОТ ТОГО, они вообще не понимали, что происходит на экране. Иногда я вообще думаю о том, что ВСЕ взрослые люди 70-х годов были фронтовиками, и это надолго вводит в ступор.
Когда всё изменилось, из кустов высунулся-было Михалков и произрёк, что про войну теперь надо снимать по-новому - про то, что жарко, хочется жрать и пить, стреляют и мошки кусают. Имел успех фильм про внезапный прыжок в прошлое и даже роман одной писательницы про то, "как всё было на самом деле". Но тут подали голос ещё живые свидетели и сказали, что писательница не права (ошибку свидетеля при этом совершили обе стороны), на десятом фильме про прыжки в прошлое народ стал оценивать спецэффекты, и вообще "это только кино, два часа ужаса, они уже кончились, пойдём, я куплю тебе мороженку". Осталась только мифология победителей, которой, к тому же, в прошедшие годы затыкали так много дыр по принципу "зато".
Так и возникло то самое: "А вот зато мы народ победитель, съели? Можем повторить!" И при первой же мировой эпидемии громче всех грозившие "повторить" начали кричать о правах человека.
Те, кто участвовал в событиях, прямо или косвенно, на фронте и в тылу, слишком хорошо знали, что такое война. Что такое страх смерти, голод, похоронки, холод, бытовая неустроенность, невозможность строить планы и что-то контролировать, потому что каждый день может стать последним. Ну, планы, конечно, строили, но часть из них в момент возникновения была очень эфемерной. Причём большую часть этого участники знали в ощущениях, а ощущения редко забываются. Правда, и редко озвучиваются, потому что, во-первых, не всегда могут осознаваться, а, во-вторых, сильно не соответствуют официальной "легенде победителя", когда "мы всем миром погнали" и "всё для фронта, всё для Победы".
И вот в день Победы участники событий праздновали наступление мира, сигнал о том, что можно отмирать, о том, что вот этот кошмар закончился. Что дальше будет трудно, но хоть как-то управляемо. Что в их руки возвращается контроль за их жизнью. Что снова можно мечтать, созидать. Жить.
В те годы не нужно было специально показывать за день 153 фильма о войне и кого-то "погружать" в тему. Выжившие хорошо знали, что такое война и что такое Победа.
Пока участники событий были живы, память о войне была жива в массовом сознании. Она была жива даже при жизни следующего поколения, которое не воевало, но получило некоторые знания о войне в виде психотравм. Кого-то более-менее насильно кормили, потому что подспудно боялись голода. Кого-то не отпускали замуж, потому что "замуж" - штука ненадёжная: пришла похоронка и всё; или хуже - НЕ пришла. Это поколение уже не всё понимало, больше - чувствовало, но основной принцип чётко усвоило - "больше никогда".
И вот пришло третье, а за ним где-то даже четвёртое поколение, и им стало сложно.
Войну они уже не помнили ни непосредственно, ни в ощущениях участников (тут ещё добавилось массовое решение квартирного вопроса, так что внуки не жили вместе с дедами и не наблюдали их постоянно). Этим поколениям о войне пришлось рассказывать. Но непосредственно о ней рассказать было нельзя - ощущения плохо передаются словами, к тому же, как помним, они табуированы. И появлялись легенды.
Одна легенда была страшная - как "Обыкновенный фашизм" Ромма. То есть, она была про страшное. Но проблема в том, что это был рассказ, нарратив, и ещё в работе сознания есть свои особенности - оно защищается. Несомненно, воспоминания, которые заставили наших предков сделать вывод "больше никогда", были травмой. Причём настолько сильной, что потом всю жизнь заставляли мириться с очень многими вещами, лишь бы вот то травмирующее состояние не вернулось - это знаменитый принцип "лишь бы не было войны". Для людей, которые войны не знали, он стал чуть не символом пофигизма, а на самом деле это был вполне живой страх, что ВОТ ТО вернётся. Ну, а травматики к свершениям способны не очень.
Так вот про рассказы. Сведения о ВОТ ТОМ, полное представление о нём в ощущениях в рассказах передавалось слабо. Потому что ощущения, как я уже сказала, плохо пересказуемы. И потому что на всякое погружение в ужас в нарративе мозг ставит шору, как минимум, пытается его законтейнировать. "Ромм страшен, да, но это просто фильм, хоть и длиной в два часа. Но всё уже хорошо, пойдём я куплю тебе мороженку".
Уже в 60-е в нашем военном мифе стала преобладать героическая струя, и она нужна была, как воздух. Постепенно очухавшись, не дождавшись без вести пропавших и похоронив самых тяжёлых раненых, народ осознал глубину травмы и спросил: "А чего ради? Нет, про политэкономию я в курсе, но расскажите, чего для была растоптана МОЯ жизнь?" И народу рассказали, что он герой и победитель. Что он, каждый Пётр Петрович лично спас мир, перековал мечи на орала, и никто не забыт и ничто не забыто. Частично это было правдой, частично нет, потому что, высоко оценив вклад Петра Петровича в историю, в современной повседневной жизни государство продолжало на него поплёвывать, впрочем, не специально, а наравне со всеми. Последнее было дикой неправдой, тому свидетелями все непохороненные солдатики во всех болотах и поисковые отряды, первоначально бывшие личной инициативой родственников, которых не устраивал отцовский статус "пропал без вести". Травму продолжали замалчивать, но она продолжала сочиться, и поэтому знаменитая тухмановская песня, первоначально запоротая худсоветом за недостаточную героичность, написана в миноре.
Шли годы. Сменилось ещё поколение, пришли люди, которые понятия не имели ВОТ О ТОМ и воспринимали войну по мифологии 60-х. Причём мифологию восприняли не как компенсацию, а как чистую монету. И войну воспринимали как красивое катание на танках по брусчатке. "А чо, они страдали, они два месяца репетировали". Фильмы про "десятый наш десантный батальон" на это поколение действовали примерно как кинохроники истории Марса X века до новомарсианской эры, потому что у них в основе не было экзистенциальной ситуации, которая уравнивает сантехника и профессора, не было знания ВОТ ТОГО, они вообще не понимали, что происходит на экране. Иногда я вообще думаю о том, что ВСЕ взрослые люди 70-х годов были фронтовиками, и это надолго вводит в ступор.
Когда всё изменилось, из кустов высунулся-было Михалков и произрёк, что про войну теперь надо снимать по-новому - про то, что жарко, хочется жрать и пить, стреляют и мошки кусают. Имел успех фильм про внезапный прыжок в прошлое и даже роман одной писательницы про то, "как всё было на самом деле". Но тут подали голос ещё живые свидетели и сказали, что писательница не права (ошибку свидетеля при этом совершили обе стороны), на десятом фильме про прыжки в прошлое народ стал оценивать спецэффекты, и вообще "это только кино, два часа ужаса, они уже кончились, пойдём, я куплю тебе мороженку". Осталась только мифология победителей, которой, к тому же, в прошедшие годы затыкали так много дыр по принципу "зато".
Так и возникло то самое: "А вот зато мы народ победитель, съели? Можем повторить!" И при первой же мировой эпидемии громче всех грозившие "повторить" начали кричать о правах человека.