(no subject)
Я так и не придумала предисловия к зарисовке, которая вчера не просто написалась, а "вскрыла мне вены и вышла на свет сама"(с). Вряд ли она возымеет какую-либо ценность, в том числе художественную, для кого-либо, кроме меня - написание заказных статей сильно испортило мне слог. Поэтому
* * *
Иногда я вижу кусочки прошлого. Это почти как воспоминания, если пытаться вспоминать со стороны, только наяву - эдакая временная дыра в прошлое, когда ты просто идешь себе до ближайшего книжного и вдруг видишь свою собственную встречу с кем-нибудь, которая произошла N лет назад в другом месте и в другое время года. Только без дыры.
А иногда я вижу кусочки чужого прошлого, когда-то рассказанного или, что даже вероятнее, додуманного, почувствованного мною во внезапно оборванной фразе, во взгляде, мгновенно обратившемся внутрь или в таком многозначительном многоточии, которое язык не повернется назвать знаком препинания.
Тогда все в мире перестает существовать, и единственное, что имеет значение - любая горизонтальная поверхность, лист бумаги и карандаш, чтобы записать или зарисовать этот кусочек, а самое сильное желание - вывалить этот случайно подсмотренный кусок прошлого на голову его счастливого несчастного обладателя. И только потом, когда момент ухвачен и зафиксирован, я внезапно понимаю, что нельзя этого делать. Потому что додуманное прошлое редко бывает очень приятным, а за неприятное я сама в случае особо неудачно сложившихся звезд могу и убить. Не из-за вернувшейся боли (там, может быть, и болеть-то уже нечему), а из-за того, что кто-то исхитрился подсмотреть кусочек сокровенного, тщательно, хоть и мучительно прощенного и забытого - свидетелей не положено оставлять вживых.
Будем считать, что это предисловие - непростительно длинное для той безделицы, ради которой оно написано, но уж какое есть.
* * *
Девочку я заметила сразу, как свернула за угол. Девочка как девочка - худенькая студентка в узких джинсах, рыжих сапожках, рыжей кожаной куртке и с длинными рыжими волосами. Я очень часто цепляюсь за таких девочек взглядом, возможно потому, что сама похудела уже тогда, когда перестала красить волосы в рыжий цвет. Вот и сейчас зацепилась. Метров за тридцать до спуска в переход ее походка неуловимо изменилась, как будто она кого-то увидела. Я посмотрела вперед. У самых ступенек стоял мальчик. Мальчик как мальчик - приятные черты лица, темные волосы собраны в хвост, весь в черном. Стоит, опираясь на гитару в черном чехле. Смотрит на девочку и улыбается. Наверное, в ответ на ее улыбку. Она подходит вплотную, обнимает его и чуть отстраняется. В этот момент я уже почти прошла мимо них, но успела заметить краем глаза, как из-за гитарного чехла вспархивает белая роза и ложится девочке в руку.
* * *
А дальше я уже прошла мимо, спустилась в переход, уже листаю искомую книжку... и мне бы уже забыть про них, потому что мало ли я каждый день вижу девочек, мальчиков, белых роз и гитар. Но вместо этого я как можно быстрее расплачиваюсь, выбегаю наружу, падаю на первую попавшуюся лавочку и достаю карандаш.
И даже дойдя до этого места более суток спустя я все еще не могу решить, кому из моих знакомых мальчиков-гитаристов ни в коем случае не нужно этого показывать.
* * *
Иногда я вижу кусочки прошлого. Это почти как воспоминания, если пытаться вспоминать со стороны, только наяву - эдакая временная дыра в прошлое, когда ты просто идешь себе до ближайшего книжного и вдруг видишь свою собственную встречу с кем-нибудь, которая произошла N лет назад в другом месте и в другое время года. Только без дыры.
А иногда я вижу кусочки чужого прошлого, когда-то рассказанного или, что даже вероятнее, додуманного, почувствованного мною во внезапно оборванной фразе, во взгляде, мгновенно обратившемся внутрь или в таком многозначительном многоточии, которое язык не повернется назвать знаком препинания.
Тогда все в мире перестает существовать, и единственное, что имеет значение - любая горизонтальная поверхность, лист бумаги и карандаш, чтобы записать или зарисовать этот кусочек, а самое сильное желание - вывалить этот случайно подсмотренный кусок прошлого на голову его счастливого несчастного обладателя. И только потом, когда момент ухвачен и зафиксирован, я внезапно понимаю, что нельзя этого делать. Потому что додуманное прошлое редко бывает очень приятным, а за неприятное я сама в случае особо неудачно сложившихся звезд могу и убить. Не из-за вернувшейся боли (там, может быть, и болеть-то уже нечему), а из-за того, что кто-то исхитрился подсмотреть кусочек сокровенного, тщательно, хоть и мучительно прощенного и забытого - свидетелей не положено оставлять вживых.
Будем считать, что это предисловие - непростительно длинное для той безделицы, ради которой оно написано, но уж какое есть.
* * *
Девочку я заметила сразу, как свернула за угол. Девочка как девочка - худенькая студентка в узких джинсах, рыжих сапожках, рыжей кожаной куртке и с длинными рыжими волосами. Я очень часто цепляюсь за таких девочек взглядом, возможно потому, что сама похудела уже тогда, когда перестала красить волосы в рыжий цвет. Вот и сейчас зацепилась. Метров за тридцать до спуска в переход ее походка неуловимо изменилась, как будто она кого-то увидела. Я посмотрела вперед. У самых ступенек стоял мальчик. Мальчик как мальчик - приятные черты лица, темные волосы собраны в хвост, весь в черном. Стоит, опираясь на гитару в черном чехле. Смотрит на девочку и улыбается. Наверное, в ответ на ее улыбку. Она подходит вплотную, обнимает его и чуть отстраняется. В этот момент я уже почти прошла мимо них, но успела заметить краем глаза, как из-за гитарного чехла вспархивает белая роза и ложится девочке в руку.
* * *
А дальше я уже прошла мимо, спустилась в переход, уже листаю искомую книжку... и мне бы уже забыть про них, потому что мало ли я каждый день вижу девочек, мальчиков, белых роз и гитар. Но вместо этого я как можно быстрее расплачиваюсь, выбегаю наружу, падаю на первую попавшуюся лавочку и достаю карандаш.
И даже дойдя до этого места более суток спустя я все еще не могу решить, кому из моих знакомых мальчиков-гитаристов ни в коем случае не нужно этого показывать.