Про дом
Я здесь сейчас буду много вспоминать и сопоставлять. И анализировать. Однако, к выходным это тоже имеет непосредственное отношение.
Мне не сразу удалось переехать к любимому мужчине. Как раз тогда, когда квартира была доведена до жилого состояния, мои родители уехали в Испанию, и мне пришлось две недели провести дома и кормить кошку. Все эти две недели я выходила из дома только в случае крайней необходимости (то есть, купить корм кошке, потому что на наших запасах каш можно жить несколько месяцев), не ездила в институт, сидела в четырех стенах и не находила себе места. Я не могла ничего делать руками - потому что я уже не ощущала тот дом как свой, а в другой, желанный и манящий, еще не могла уехать насовсем. По вечерам я наливала себе большой бокал глинтвейна, заворачивалась в плед и смотрела фильмы Тима Бартона или про пиратов - благо, как раз накануне отъезда родителей купила два диска. Стоял нехолодный конец сентября, от пледа с глинтвейном я быстро разомлевала. А потом кошка вспрыгивала ко мне на колени, терлась об мои руки, смотрела мне в глаза, как бы говоря "Ну что ты? Ну, я же не нарочно... ну, я просто не умею сама открывать консервные бынки..." И я засыпала почти счастливой.
Когда мои родители вернулись, я успела изрядно отупеть от двух недель подобного времяпровождения. А на следующий день приехал любимый мужчина, начинавший беспокоиться из-за моего состояния и вялых отчетов по телефону, и мы уехали на последней электричке с двумя рюкзаками моих шмоток. Так началась моя псевдосамостоятельная жизнь домохозяйки, но речь не о ней.
Теперь по выходным я езжу к родителям - в гости. Они продолжают называть дальнюю комнату моей, и если я остаюсь на ночь, то сплю на своем диване - правда, под тяжелым ватным одеялом, потому что свое легкое шерстяное я увезла. И домом я теперь называю квартиру на площади Индиры Ганди, где ежедневно (или почти ежедневно) готовлю обед своему любимому мужчине. Но когда я встаю утром - я варю маме кофе и готовлю омлет с сельдереем и тертым пармезаном. И делаю я все это, облачившись в ярко-желтый махровый халат с капюшоном, когда-то подаренный отцом на день рождения. Иногда мама надевала его после душа, натягивала капюшон на голову, садилась с ногами на мой диван, складывала губы "уточкой" и, лукаво на меня глядя, говорила: "Я серый кардинал!" А потом утаскивала меня на кухню пить чай.
Когда отца положили в больницу (я об этом писала, недели две назад), мама осталась одна с кошкой. Только она каждое утро ездила на работу, а вечером, завернувшись в плед, читала Стейнбека. Через неделю я досдала сессию и в тот же день приехала к ней. В гости. Проведать. Мы вместе готовили ужин, пили вино, разговаривали. И я вдруг поняла, что это не просто она рассказывает мне про отца и я рассказываю про Д., а мы с ней обсуждаем своих мужей.
А через неделю я ехала не просто в гости - я ехала домой. Я приехала раньше мамы (она была в театре с подругой) и полезла в холодильник. Я нашла те же полкастрюли борща, что видела неделю назад (мама тогда сказала: "Борщ не советую - он уже не очень..."), те же три пакета молока. В хлебнице чуть начатая буханка хлеба буйно зацвела плесенью. Я выбросила все это, сходила в магазин, принесла вино, сыр, свежий хлеб, фрукты. А потом встречала маму, как-то очень уставшую и замерзшую, варила ей глинтвейн, делала бутерброды, а потом мы вместе, накрывшись одним пледом, сидели на диване, пили этот глинтвейн и смотрели фильм про пиратов. И кошка свернулась калачиком между нами...
А на следующий день приехала мамина сестра. Мы катались на лыжах, снова пили глинтвейн, обсуждали своих мужей. Уже втроем. А потом мама сказала: "Девочки! Вы не трезвы, я не могу вас отпустить на электричку, я буду волноваться. Звоните своим мальчикам, скажите им, что я устала две недели спать одна, и оставайтесь." И мы с тетей позвонили. И остались. И снова - кошка, чай, халва, махровый желтый халат, шампунь с запахом какао, тяжелое ватное одеяло и ощущение дома...
Мне не сразу удалось переехать к любимому мужчине. Как раз тогда, когда квартира была доведена до жилого состояния, мои родители уехали в Испанию, и мне пришлось две недели провести дома и кормить кошку. Все эти две недели я выходила из дома только в случае крайней необходимости (то есть, купить корм кошке, потому что на наших запасах каш можно жить несколько месяцев), не ездила в институт, сидела в четырех стенах и не находила себе места. Я не могла ничего делать руками - потому что я уже не ощущала тот дом как свой, а в другой, желанный и манящий, еще не могла уехать насовсем. По вечерам я наливала себе большой бокал глинтвейна, заворачивалась в плед и смотрела фильмы Тима Бартона или про пиратов - благо, как раз накануне отъезда родителей купила два диска. Стоял нехолодный конец сентября, от пледа с глинтвейном я быстро разомлевала. А потом кошка вспрыгивала ко мне на колени, терлась об мои руки, смотрела мне в глаза, как бы говоря "Ну что ты? Ну, я же не нарочно... ну, я просто не умею сама открывать консервные бынки..." И я засыпала почти счастливой.
Когда мои родители вернулись, я успела изрядно отупеть от двух недель подобного времяпровождения. А на следующий день приехал любимый мужчина, начинавший беспокоиться из-за моего состояния и вялых отчетов по телефону, и мы уехали на последней электричке с двумя рюкзаками моих шмоток. Так началась моя псевдосамостоятельная жизнь домохозяйки, но речь не о ней.
Теперь по выходным я езжу к родителям - в гости. Они продолжают называть дальнюю комнату моей, и если я остаюсь на ночь, то сплю на своем диване - правда, под тяжелым ватным одеялом, потому что свое легкое шерстяное я увезла. И домом я теперь называю квартиру на площади Индиры Ганди, где ежедневно (или почти ежедневно) готовлю обед своему любимому мужчине. Но когда я встаю утром - я варю маме кофе и готовлю омлет с сельдереем и тертым пармезаном. И делаю я все это, облачившись в ярко-желтый махровый халат с капюшоном, когда-то подаренный отцом на день рождения. Иногда мама надевала его после душа, натягивала капюшон на голову, садилась с ногами на мой диван, складывала губы "уточкой" и, лукаво на меня глядя, говорила: "Я серый кардинал!" А потом утаскивала меня на кухню пить чай.
Когда отца положили в больницу (я об этом писала, недели две назад), мама осталась одна с кошкой. Только она каждое утро ездила на работу, а вечером, завернувшись в плед, читала Стейнбека. Через неделю я досдала сессию и в тот же день приехала к ней. В гости. Проведать. Мы вместе готовили ужин, пили вино, разговаривали. И я вдруг поняла, что это не просто она рассказывает мне про отца и я рассказываю про Д., а мы с ней обсуждаем своих мужей.
А через неделю я ехала не просто в гости - я ехала домой. Я приехала раньше мамы (она была в театре с подругой) и полезла в холодильник. Я нашла те же полкастрюли борща, что видела неделю назад (мама тогда сказала: "Борщ не советую - он уже не очень..."), те же три пакета молока. В хлебнице чуть начатая буханка хлеба буйно зацвела плесенью. Я выбросила все это, сходила в магазин, принесла вино, сыр, свежий хлеб, фрукты. А потом встречала маму, как-то очень уставшую и замерзшую, варила ей глинтвейн, делала бутерброды, а потом мы вместе, накрывшись одним пледом, сидели на диване, пили этот глинтвейн и смотрели фильм про пиратов. И кошка свернулась калачиком между нами...
А на следующий день приехала мамина сестра. Мы катались на лыжах, снова пили глинтвейн, обсуждали своих мужей. Уже втроем. А потом мама сказала: "Девочки! Вы не трезвы, я не могу вас отпустить на электричку, я буду волноваться. Звоните своим мальчикам, скажите им, что я устала две недели спать одна, и оставайтесь." И мы с тетей позвонили. И остались. И снова - кошка, чай, халва, махровый желтый халат, шампунь с запахом какао, тяжелое ватное одеяло и ощущение дома...