Mагнолии
Уж был денек. Начавшийся с вечера. Написала было хостам "возвращаюсь", подумала и исправила на "приезжаю". Так-то конечно возвращаюсь, но чувствую, не стоит обнадеживаться, а стоит сохранять церемонность и радостное удивление, что меня все еще привечают. Хотя и с этим возникли сомнения: "А мы тоже возвращаемся, поздно вечером, так что не сможем тебя встретить - иди пешком". И стала я думать, как обойтись без чемодана, всем что нужно на неделю- в рюкзаке на плечах пешком.
Собака-гармин никогда не регистрирует мне сон в ночных автобусах: "нет данных". А я ведь даже спала лежа, целых полтора часа, растянувшись на три задние сиденья - пока в Лионе пассажир не согнал; хотя там было свободных мест пол-автобуса - но ему захотелось на своем законном. А на второе сиденье положил свою говношляпу, так что остаток ночи я крутилась и поджимала ноги, а надо было её - раздавить!
В компенсацию за проезд туда не до конца (мне, кстати, билеты полностью возместили), обратно шофер гнал и пригнал на час раньше. Il est 5 heures, Paris s'eveille, - а у меня завтрак в восемь, раньше людей будить некомильфо. Ладно хоть метро уже ходит - добралась до склада, по дороге увидав на периферическом мосту сияющую, реющую флагами и клаксонящую колонну трактористов под полной луной, воодушевляющее зрелище! когда ты уже в домике. В подвале вытащила вело в коридор и села на освободившийся меж коробок клочок пола медитировать. Довольно скоро замерзла - бетонный пол, оказывается не миф; не вставая, подгребала к себе до чего могла дотянуться, коврики-пледы, вспоминала виденное накануне видео с снежнобородым практикантом тумо; а там уже и стало можно идти завтракать.
Горячий душ! Кофе! Интернет! и снова жизнь прекрасна. В нагрузку получила пересказ как бы самого эпического эпизода "Тругольника печали" - но на личном опыте рассказчицы; и пакет молдавских сухофруктов. На улице сиял ясным небом и манил Париж, и я почистила зубы, переоделась девочкой и пошла в Париж, к зубному.
На перроне мимо меня взад-вперед ходила седокудрая мадам, на вопросительный взгляд поянила: "Любуюсь вашими сапожками"; но ходила она как-то слишком впритирку, хоть на грабительницу телефонов и не похожа, я на всякий случай спряталась за автомат с шоколадками. Столько народу всех мастей постоянно близко вокруг, после месяца на перевале среди сосен... странно. Подлатали меня за пять минут - у нас с дантисткой за год сложилось взаимное "глазабымоиеёневидели"; и я вышла снова в Париж. В Декатлон, точней; там на меня набросились давно мечтанные трейловые легкие, взамен оставленных на куче мусора, и я не стала сопротивляться. Совершенно голубого мужского цвета; нет, мне есть с чем носить - но надо подумать.
Обедала на площади Нельсона Манделы, на едва подсохшей каменной скамье, невкусным будда-болом из чрева Парижа - зато с видом на Сент-Эсташ сквозь зацветающую магнолию. Потом спустилась под Канопею и во фнаке обнаружила ЧЕТЫРЕ разных издания Анны Карениной. На заседании литературного клуба в Люскембурском саду тогда у шести читателей было шесть разных вариантов обложки книги - и все в разных переводах. Мне глянулась обложка двухтомника - но печать там была какая-то ретро, как старые слипшиеся жирные строчки газет. Выбрала в итоге не по обложке (но все же наименее неприятную, брюнетку в красном): ту, где не было предисловия, а прям с первых страниц погнали про все семьи. Все варианты были маленького формата, в мягких обложках (твердые во Франции только у комиксов) и очень толстые, из-за чего - кубической формы. И моя еще и открывалась хорошо, я проверила. Перевод неизвестного автора 1886 года. Вот, и так ей и скажу: "Знаю, что ты не любишь! Но прочитай, чтобы было о чем с тобой разговаривать".
Собака-гармин никогда не регистрирует мне сон в ночных автобусах: "нет данных". А я ведь даже спала лежа, целых полтора часа, растянувшись на три задние сиденья - пока в Лионе пассажир не согнал; хотя там было свободных мест пол-автобуса - но ему захотелось на своем законном. А на второе сиденье положил свою говношляпу, так что остаток ночи я крутилась и поджимала ноги, а надо было её - раздавить!
В компенсацию за проезд туда не до конца (мне, кстати, билеты полностью возместили), обратно шофер гнал и пригнал на час раньше. Il est 5 heures, Paris s'eveille, - а у меня завтрак в восемь, раньше людей будить некомильфо. Ладно хоть метро уже ходит - добралась до склада, по дороге увидав на периферическом мосту сияющую, реющую флагами и клаксонящую колонну трактористов под полной луной, воодушевляющее зрелище! когда ты уже в домике. В подвале вытащила вело в коридор и села на освободившийся меж коробок клочок пола медитировать. Довольно скоро замерзла - бетонный пол, оказывается не миф; не вставая, подгребала к себе до чего могла дотянуться, коврики-пледы, вспоминала виденное накануне видео с снежнобородым практикантом тумо; а там уже и стало можно идти завтракать.
Горячий душ! Кофе! Интернет! и снова жизнь прекрасна. В нагрузку получила пересказ как бы самого эпического эпизода "Тругольника печали" - но на личном опыте рассказчицы; и пакет молдавских сухофруктов. На улице сиял ясным небом и манил Париж, и я почистила зубы, переоделась девочкой и пошла в Париж, к зубному.
На перроне мимо меня взад-вперед ходила седокудрая мадам, на вопросительный взгляд поянила: "Любуюсь вашими сапожками"; но ходила она как-то слишком впритирку, хоть на грабительницу телефонов и не похожа, я на всякий случай спряталась за автомат с шоколадками. Столько народу всех мастей постоянно близко вокруг, после месяца на перевале среди сосен... странно. Подлатали меня за пять минут - у нас с дантисткой за год сложилось взаимное "глазабымоиеёневидели"; и я вышла снова в Париж. В Декатлон, точней; там на меня набросились давно мечтанные трейловые легкие, взамен оставленных на куче мусора, и я не стала сопротивляться. Совершенно голубого мужского цвета; нет, мне есть с чем носить - но надо подумать.
Обедала на площади Нельсона Манделы, на едва подсохшей каменной скамье, невкусным будда-болом из чрева Парижа - зато с видом на Сент-Эсташ сквозь зацветающую магнолию. Потом спустилась под Канопею и во фнаке обнаружила ЧЕТЫРЕ разных издания Анны Карениной. На заседании литературного клуба в Люскембурском саду тогда у шести читателей было шесть разных вариантов обложки книги - и все в разных переводах. Мне глянулась обложка двухтомника - но печать там была какая-то ретро, как старые слипшиеся жирные строчки газет. Выбрала в итоге не по обложке (но все же наименее неприятную, брюнетку в красном): ту, где не было предисловия, а прям с первых страниц погнали про все семьи. Все варианты были маленького формата, в мягких обложках (твердые во Франции только у комиксов) и очень толстые, из-за чего - кубической формы. И моя еще и открывалась хорошо, я проверила. Перевод неизвестного автора 1886 года. Вот, и так ей и скажу: "Знаю, что ты не любишь! Но прочитай, чтобы было о чем с тобой разговаривать".