"Администрация колонии возомнила себя хазяином рабовладельческого государства"
Елена Масюк,
Новая Газета
Надежда Толоконникова в «безопасном месте» ИК-14
Система коллективного воспитания…
- Надя, вы здесь пробыли почти год, мы с вами встречались почти 9 месяцев назади вы говорили, что вас все устраивает, что все нормально. Что сейчас изменилось, что вы объявили голодовку?
- У меня практически не было иного выхода 9 месяцев назад говорить что-либо еще. Потому что мне в достаточно жесткой форме было пояснено, что со мной будет в том случае, если я скажу что-либо иное. В первую очередь тогда эта информация исходила со стороны тех осужденных, которые имеют контакты с администрацией этого исправительного учреждения. Например, старшая дневальная, то есть та женщина, которая обустраивает режим в отряде, которая отвечает за него.
- Как ее фамилия?
- Ладина. Я достаточно долго думала о том, могу ли я вообще произносить фамилии других осужденных, потому что меня волновал некоторый кодекс чести в этом смысле, потому что я допускаю, что, называя фамилии, я тем самым могу ухудшать положение других осужденных. Но, в конечном счете, я приняла решение о том, что я могу называть их фамилии, чтобы мои высказывания не были голословными. Я слишком долго молчала и пыталась их как-то прикрыть, прикрыть их действия, незаконные действия. Теперь я просто вынуждена называть их.
Как обустраивается режим со стороны старших дневальных в отряде?! С первых дней моего приезда в колонию она давала мне понять, что совершенно не нужно, чтобы я обращалась с какими-либо жалобами, предложениями, заявлениями к администрации учреждения либо к кому-либо еще из компетентных инстанций. Все это подкреплялось криками, матом, иногда угрозами. Смысл этого всего заключался в том, что мы здесь «старосиды», мы люди, которые уже прошли очень многое, ты этого многого не повидала, в том числе тех ужасов, которые были у нас на «двойке» (то есть ИК-2, они приехали сюда в 2009 году с ИК-2, когда было распределение на «первоходов» и «второходов»). И, соответственно, через нее мне дали понять, что никакие жалобы от меня не должны исходить, потому что в противном случае жизнь реально ухудшится у всех заключенных, поскольку здесь так устроен режим, что в том случае, если от одного заключенного исходит жалоба на условия содержания либо условия работы, то страдают от этого все, это называется «система коллективного воспитания».
В декабре, когда я беседовала с вами, я очень мягко говорила насчет колонии, потому что я не хотела навредить другим осужденным, зная об этом коллективном методе воспитания. Они и так были измотаны подготовкой к комиссии, к вашему приезду, они были измучены.
- А что они делали к нашему приезду?
- За несколько дней до вашего приезда в колонию проходил массовый ремонт. Вообще это происходит всегда к комиссиям, то есть администрация пытается исправить какие-то недостатки, но это делается совершенно непосильной работой осужденных. Осужденные отрабатывают свой рабочий день на промзоне, после этого они возвращаются в отряд и продолжают еще ночью что-то делать для того, чтобы исправить недостатки этого учреждения к комиссии.
В частности, что было сделано в декабре. У нас переносились полностью кровати. До этого у нас были кровати двухэтажные, а, по всей видимости, это не соответствует закону и соответственно количеству положенных квадратных метров на человека. Поэтому за эти два дня мы перенесли кровати, полностью поменяли кровати, переносили с третьего этажа на первый, с первого этажа уносили эти двухэтажные на улицу. Были завезены ковры, которых не было никогда раньше в отряде, но тут, видимо, решили показать, как все замечательно, красиво и мило перед комиссией, и у нас застелили ковры в жилой секции. Что еще? Это глобальная очистка всей колонии, отмывка ее, отдраивание, в прямом смысле отдраивание зубными щетками батарей, как это делается в армии. И плюс покраска всех помещений, навешивание дополнительных градусников, какое-то поднятие температурного режима. То есть устранение всех неполадок, которые могла бы заметить эта комиссия. Рабочий день во время комиссии сокращается до 16 часов вечера. А с осужденными проводится воспитательная беседа на тему того, что если вы будете говорить, что у вас рабочий день составляет 16 часов в сутки, 12 часов в сутки, ну в общем любое неположенное Трудовым кодексом время, то пеняйте на себя.
Тогда перед вашим визитом я была вызвана к Куприянову (зам.нач. ИК-14-Е.М.), и он мне сказал, что ты должна учитывать, что если ты заставляешь нервничать нас, то мы будем заставлять нервничать тебя. Ты прекрасно все понимаешь? Я говорю: - Да, понимаю.
В первую очередь мне страшно не за себя, я готова быть помещена в какие-то условия - в ШИЗО или в безопасное место. Проблема заключается в том, что идет давление на других. Мне, естественно, неприятно переносить это давление, которое как бы от меня исходит на других. Администрация специально ставит меня в такую ловушку, когда я понимаю, что я не исправлю ситуацию своими жалобами ни в коем случае, а, напротив, им будет еще хуже.
- В вашем заявлении написано: «Прошу администрацию ИК-14 принять меры для моей изоляции в отдельное помещение». Какое помещение вы имели в виду: камеру, которая официально называется «безопасное место», в котором вы сейчас находитесь, или какое-либо другое помещение?
- Я имела в виду изоляцию на время голодовки, которая предусмотрена законом, под наблюдением медицинского работника. Я предполагала, что это, может быть, будет медицинская часть. Но я не имела в виду «безопасное место», которое прописано в 13-й статье (Право осужденных на личную безопасность.-Е.М.) УИК РФ. Потому что я считаю, что изоляция меня сюда не является для меня гарантией моей личной безопасности, потому что, как я указывала в своем заявлении о голодовке, на меня исходят угрозы в первую очередь со стороны администрации и только во вторую очередь со стороны осужденных, которые в целом относятся ко мне неплохо либо нейтрально. Они портятся лишь тогда, когда их настраивает против меня администрация. Соответственно угроза идет именно со стороны администрации. Поэтому я не знаю, что именно решается тем, что я нахожусь здесь.
Я полагаю, что в любой момент может что-то поменяться со стороны администрации, потому что как только внимание со стороны прессы и
общественности уходит, они могут со мной делать что хотят.
-Надя, в своем заявлении вы написали об угрозе жизни со стороны Куприянова. Как звучали его угрозы?
- Мы разговаривали о замене 16-часового дня на 12-часовой рабочий день…
- А почему не на 8-часовой?
- Потому что я понимала, что если они не снизят при этом норму выработки, то соответственно осужденные не будут успевать отшивать норму выработки за 8-часовой рабочий день, это невозможно в принципе, это невозможно физически. Поэтому я просила что-то реальное, просила 12-часовой рабочий день. И я знаю, что за 12-часовой рабочий день они будут успевать шить. Потому что, когда они работают 16 часов, они устают, постоянно хотят спать и соответственно за 16 часов они в итоге делают то же самое, что они могут сделать за 12. Я очень долгое время не могла понять, зачем нужен этот 16-часовой рабочий день, когда люди спят всего по 4 с лишним часа в сутки изо дня в день? Моя рабочая версия - просто усталыми запуганными людьми легче управлять. Потому что на норму выработки это никак не влияет.
- А что вы сейчас шьете?
- Это черная одежда для полиции с красным кантом.
- Что сказал Куприянов после того, как вы попросили его о 12-часовом рабочем дне?
- Я говорила ему о том, что люди работают 16 часов в сутки, соответственно очень нервная обстановка, и я не считаю это адекватными условиями, что это плохо в том числе и для меня. Он говорит: - Хорошо, я сделаю так, что с понедельника (разговор был в пятницу) твоя бригада будет выходить до 4 часов дня, но в таком случае ты должна понимать, что плохо тебе тогда уже не будет, потому что на том свете плохо не бывает. Это его слова.
- Вы восприняли это как угрозу?
- Естественно, я приняла это как угрозу. У меня есть основания воспринимать это именно так. Был еще очень важный для всей этой истории эпизод майский. В мае мной также были предприняты попытки как-то разобраться с тем, что происходит в колонии. Моим адвокатом Дмитрием Динзе была направлена жалоба в Генпрокуратуру на колонию, на условия жизни и труда в колонии. И направлена она была как раз в тот момент, когда я находилась на Потьме, я была на суде, участвовала в суде, в своем первом суде по УДО. Когда я вернулась сюда, где-то в районе десяти дней на меня было оказано страшнейшее давление.
- Как это происходило?
- Когда я приехала сюда, у меня был совершенно какой-то невозможный обыск, которого ни у кого и никогда не было, меня досматривали сотрудники, помимо обычных младших инспекторов, которые это делают, туда пришли все сотрудники оперотдела и отдела безопасности, и сам лично Куприянов пришел. В то время, когда я перебирала вещи, он сделал мне замечание, почему я с ним не здороваюсь. Это повод для взыскания, но взыскание не было объявлено. Однако всю эту ситуацию я считала как некоторое недовольство ко мне со стороны администрации. Я сразу не поняла, почему это произошло, думала, может быть, это связано с моим выступлением на суде.
- А почему вы отказались весной от адвоката Динзе?
- Я отказалась от него вследствие массированного давления, которое было на меня обрушено в связи с жалобой, направленной Динзе на условия содержания в ФКУ ИК-14. Буквально с первых моих дней возвращения в колонию с суда мне сразу дали понять, что все изменилось очень сильно для меня в колонии и никогда не будет так, как раньше, а будет гораздо сложнее. Почему я отказалась? Потому что начали оказывать давление непосредственно на моих близких людей, и я поняла, что если я не прекращу эти контакты с человеком, который раздражает администрацию (а мне говорилось об этом, что именно этот адвокат нам очень сильно не нравится), то мои близкие люди будут продолжать страдать.
- Сейчас этот адвокат вернулся к вам?
- Да, это так. Сейчас у меня два адвоката -Хрунова и Динзе. Мое молчание нарушено, поскольку я поняла, что какими-то мирными переговорами… Как говорили мне в мае: "Зачем ты выносишь это туда, дальше, мы можем обо всем договориться здесь. Если тебе что-то не нравится, ты приходишь, жалуешься на что-то, говоришь нам, мы это исправляем". Но я поняла, что это не будет работать.
Я могу выдержать обыск, потому что у меня нет ничего запрещенного. Но было начато оказание давления на тех людей, с которыми я когда-либо имела общение в колонии. Администрация колонии попыталась тем самым меня оградить от какого-либо общения.
- Какого рода давление и на кого оказывалось?
- Это либо угрозы рапортом, либо это непосредственно рапорт. В частности, давление таким образом оказывалось на руководителя библиотеки, осужденную Светлану Розенраух, которой я когда-то сдавала книги. Я говорила об этом в интервью вам в декабре.
- Я видела эти книги, которые вы из СИЗО привезли.
- Да. Но Розенраух было сказано, что от меня принимать нельзя ничего, только, может быть, журнал «Мурзилка» и то с опаской. За прием этих книг угрожают на нее написать рапорт. Я с ней встретилась, она сказала, что всё, что на нее пишется рапорт, что она больше не будет со мной общаться, что я создаю ей проблемы. С тех пор мы прекратили какой-либо контакт с ней.
- Официально нельзя написать в рапорте на Розенраух, что она приняла от вас книги. Это значит должен был быть какой-то другой повод?
- Нет, повод именно этот, потому что они там хватались за какое-то неправильное составлению ею бумаг в приеме этих книг. Сейчас, когда я произношу ее фамилию, я не могу исключать, что на нее не будет оказано давление в связи с тем, что администрация увидит то, что я называю фамилию в беседе с вами. Поэтому, если возможно как-то проследить этот момент, то мне бы хотелось, чтобы вы проследили за тем, чтобы никаких несанкционированных действий в ее адрес после этой беседы не поступало.
Естественно, я практически уверена в том, что если вы сейчас пойдете к Розенраух, сама она не подтвердит это по тем же основаниям, что она не хочет проблем с администрацией. С тех пор мы с ней не пересекались.
- И вы никакие книги больше в библиотеку не сдавали?
- Нет, я не сдавала никаких книг в библиотеку. С тех пор книги я относила на кочегарку, потому что люди боялись брать от меня книги.
- В кочегарку, чтобы книгисжечь в печке?
- Да. Я просто понимала, что если я их буду передавать каким-то осужденным, во-первых, они сами этого не хотят, они не хотят проблем; во-вторых, если все-таки кто-то их возьмет, примет, то у него будут проблемы.
Пресс-отряд
- Второй эпизод давления на людей, с которыми я общаюсь, это эпизод с осужденной нашего отряда Еленой Сорокиной. Мне бы дико не хотелось, чтобы у нее были какие-то дополнительные проблемы. Она такая интеллигентная женщина лет 50-ти. Никогда никаких проблем администрации она не создавала. Единственной претензией к ней было то, что она читает со мной мои книги и изучает правила внутреннего распорядка вместе со мной. Ее вызвали к оперативникам, сказали, что в том случае если она дальше будет изучать закон вместе со мной и обсуждать его вместе со мной, то мы повесим на вас «полосу», то есть профучет - дезорганизация, склонность к дезорганизации. Это просто за то, что она читает со мной правила внутреннего распорядка...
Читать полностью
Новая Газета
Надежда Толоконникова в «безопасном месте» ИК-14
Система коллективного воспитания…
- Надя, вы здесь пробыли почти год, мы с вами встречались почти 9 месяцев назади вы говорили, что вас все устраивает, что все нормально. Что сейчас изменилось, что вы объявили голодовку?
- У меня практически не было иного выхода 9 месяцев назад говорить что-либо еще. Потому что мне в достаточно жесткой форме было пояснено, что со мной будет в том случае, если я скажу что-либо иное. В первую очередь тогда эта информация исходила со стороны тех осужденных, которые имеют контакты с администрацией этого исправительного учреждения. Например, старшая дневальная, то есть та женщина, которая обустраивает режим в отряде, которая отвечает за него.
- Как ее фамилия?
- Ладина. Я достаточно долго думала о том, могу ли я вообще произносить фамилии других осужденных, потому что меня волновал некоторый кодекс чести в этом смысле, потому что я допускаю, что, называя фамилии, я тем самым могу ухудшать положение других осужденных. Но, в конечном счете, я приняла решение о том, что я могу называть их фамилии, чтобы мои высказывания не были голословными. Я слишком долго молчала и пыталась их как-то прикрыть, прикрыть их действия, незаконные действия. Теперь я просто вынуждена называть их.
Как обустраивается режим со стороны старших дневальных в отряде?! С первых дней моего приезда в колонию она давала мне понять, что совершенно не нужно, чтобы я обращалась с какими-либо жалобами, предложениями, заявлениями к администрации учреждения либо к кому-либо еще из компетентных инстанций. Все это подкреплялось криками, матом, иногда угрозами. Смысл этого всего заключался в том, что мы здесь «старосиды», мы люди, которые уже прошли очень многое, ты этого многого не повидала, в том числе тех ужасов, которые были у нас на «двойке» (то есть ИК-2, они приехали сюда в 2009 году с ИК-2, когда было распределение на «первоходов» и «второходов»). И, соответственно, через нее мне дали понять, что никакие жалобы от меня не должны исходить, потому что в противном случае жизнь реально ухудшится у всех заключенных, поскольку здесь так устроен режим, что в том случае, если от одного заключенного исходит жалоба на условия содержания либо условия работы, то страдают от этого все, это называется «система коллективного воспитания».
В декабре, когда я беседовала с вами, я очень мягко говорила насчет колонии, потому что я не хотела навредить другим осужденным, зная об этом коллективном методе воспитания. Они и так были измотаны подготовкой к комиссии, к вашему приезду, они были измучены.
- А что они делали к нашему приезду?
- За несколько дней до вашего приезда в колонию проходил массовый ремонт. Вообще это происходит всегда к комиссиям, то есть администрация пытается исправить какие-то недостатки, но это делается совершенно непосильной работой осужденных. Осужденные отрабатывают свой рабочий день на промзоне, после этого они возвращаются в отряд и продолжают еще ночью что-то делать для того, чтобы исправить недостатки этого учреждения к комиссии.
В частности, что было сделано в декабре. У нас переносились полностью кровати. До этого у нас были кровати двухэтажные, а, по всей видимости, это не соответствует закону и соответственно количеству положенных квадратных метров на человека. Поэтому за эти два дня мы перенесли кровати, полностью поменяли кровати, переносили с третьего этажа на первый, с первого этажа уносили эти двухэтажные на улицу. Были завезены ковры, которых не было никогда раньше в отряде, но тут, видимо, решили показать, как все замечательно, красиво и мило перед комиссией, и у нас застелили ковры в жилой секции. Что еще? Это глобальная очистка всей колонии, отмывка ее, отдраивание, в прямом смысле отдраивание зубными щетками батарей, как это делается в армии. И плюс покраска всех помещений, навешивание дополнительных градусников, какое-то поднятие температурного режима. То есть устранение всех неполадок, которые могла бы заметить эта комиссия. Рабочий день во время комиссии сокращается до 16 часов вечера. А с осужденными проводится воспитательная беседа на тему того, что если вы будете говорить, что у вас рабочий день составляет 16 часов в сутки, 12 часов в сутки, ну в общем любое неположенное Трудовым кодексом время, то пеняйте на себя.
Тогда перед вашим визитом я была вызвана к Куприянову (зам.нач. ИК-14-Е.М.), и он мне сказал, что ты должна учитывать, что если ты заставляешь нервничать нас, то мы будем заставлять нервничать тебя. Ты прекрасно все понимаешь? Я говорю: - Да, понимаю.
В первую очередь мне страшно не за себя, я готова быть помещена в какие-то условия - в ШИЗО или в безопасное место. Проблема заключается в том, что идет давление на других. Мне, естественно, неприятно переносить это давление, которое как бы от меня исходит на других. Администрация специально ставит меня в такую ловушку, когда я понимаю, что я не исправлю ситуацию своими жалобами ни в коем случае, а, напротив, им будет еще хуже.
- В вашем заявлении написано: «Прошу администрацию ИК-14 принять меры для моей изоляции в отдельное помещение». Какое помещение вы имели в виду: камеру, которая официально называется «безопасное место», в котором вы сейчас находитесь, или какое-либо другое помещение?
- Я имела в виду изоляцию на время голодовки, которая предусмотрена законом, под наблюдением медицинского работника. Я предполагала, что это, может быть, будет медицинская часть. Но я не имела в виду «безопасное место», которое прописано в 13-й статье (Право осужденных на личную безопасность.-Е.М.) УИК РФ. Потому что я считаю, что изоляция меня сюда не является для меня гарантией моей личной безопасности, потому что, как я указывала в своем заявлении о голодовке, на меня исходят угрозы в первую очередь со стороны администрации и только во вторую очередь со стороны осужденных, которые в целом относятся ко мне неплохо либо нейтрально. Они портятся лишь тогда, когда их настраивает против меня администрация. Соответственно угроза идет именно со стороны администрации. Поэтому я не знаю, что именно решается тем, что я нахожусь здесь.
Я полагаю, что в любой момент может что-то поменяться со стороны администрации, потому что как только внимание со стороны прессы и
общественности уходит, они могут со мной делать что хотят.
-Надя, в своем заявлении вы написали об угрозе жизни со стороны Куприянова. Как звучали его угрозы?
- Мы разговаривали о замене 16-часового дня на 12-часовой рабочий день…
- А почему не на 8-часовой?
- Потому что я понимала, что если они не снизят при этом норму выработки, то соответственно осужденные не будут успевать отшивать норму выработки за 8-часовой рабочий день, это невозможно в принципе, это невозможно физически. Поэтому я просила что-то реальное, просила 12-часовой рабочий день. И я знаю, что за 12-часовой рабочий день они будут успевать шить. Потому что, когда они работают 16 часов, они устают, постоянно хотят спать и соответственно за 16 часов они в итоге делают то же самое, что они могут сделать за 12. Я очень долгое время не могла понять, зачем нужен этот 16-часовой рабочий день, когда люди спят всего по 4 с лишним часа в сутки изо дня в день? Моя рабочая версия - просто усталыми запуганными людьми легче управлять. Потому что на норму выработки это никак не влияет.
- А что вы сейчас шьете?
- Это черная одежда для полиции с красным кантом.
- Что сказал Куприянов после того, как вы попросили его о 12-часовом рабочем дне?
- Я говорила ему о том, что люди работают 16 часов в сутки, соответственно очень нервная обстановка, и я не считаю это адекватными условиями, что это плохо в том числе и для меня. Он говорит: - Хорошо, я сделаю так, что с понедельника (разговор был в пятницу) твоя бригада будет выходить до 4 часов дня, но в таком случае ты должна понимать, что плохо тебе тогда уже не будет, потому что на том свете плохо не бывает. Это его слова.
- Вы восприняли это как угрозу?
- Естественно, я приняла это как угрозу. У меня есть основания воспринимать это именно так. Был еще очень важный для всей этой истории эпизод майский. В мае мной также были предприняты попытки как-то разобраться с тем, что происходит в колонии. Моим адвокатом Дмитрием Динзе была направлена жалоба в Генпрокуратуру на колонию, на условия жизни и труда в колонии. И направлена она была как раз в тот момент, когда я находилась на Потьме, я была на суде, участвовала в суде, в своем первом суде по УДО. Когда я вернулась сюда, где-то в районе десяти дней на меня было оказано страшнейшее давление.
- Как это происходило?
- Когда я приехала сюда, у меня был совершенно какой-то невозможный обыск, которого ни у кого и никогда не было, меня досматривали сотрудники, помимо обычных младших инспекторов, которые это делают, туда пришли все сотрудники оперотдела и отдела безопасности, и сам лично Куприянов пришел. В то время, когда я перебирала вещи, он сделал мне замечание, почему я с ним не здороваюсь. Это повод для взыскания, но взыскание не было объявлено. Однако всю эту ситуацию я считала как некоторое недовольство ко мне со стороны администрации. Я сразу не поняла, почему это произошло, думала, может быть, это связано с моим выступлением на суде.
- А почему вы отказались весной от адвоката Динзе?
- Я отказалась от него вследствие массированного давления, которое было на меня обрушено в связи с жалобой, направленной Динзе на условия содержания в ФКУ ИК-14. Буквально с первых моих дней возвращения в колонию с суда мне сразу дали понять, что все изменилось очень сильно для меня в колонии и никогда не будет так, как раньше, а будет гораздо сложнее. Почему я отказалась? Потому что начали оказывать давление непосредственно на моих близких людей, и я поняла, что если я не прекращу эти контакты с человеком, который раздражает администрацию (а мне говорилось об этом, что именно этот адвокат нам очень сильно не нравится), то мои близкие люди будут продолжать страдать.
- Сейчас этот адвокат вернулся к вам?
- Да, это так. Сейчас у меня два адвоката -Хрунова и Динзе. Мое молчание нарушено, поскольку я поняла, что какими-то мирными переговорами… Как говорили мне в мае: "Зачем ты выносишь это туда, дальше, мы можем обо всем договориться здесь. Если тебе что-то не нравится, ты приходишь, жалуешься на что-то, говоришь нам, мы это исправляем". Но я поняла, что это не будет работать.
Я могу выдержать обыск, потому что у меня нет ничего запрещенного. Но было начато оказание давления на тех людей, с которыми я когда-либо имела общение в колонии. Администрация колонии попыталась тем самым меня оградить от какого-либо общения.
- Какого рода давление и на кого оказывалось?
- Это либо угрозы рапортом, либо это непосредственно рапорт. В частности, давление таким образом оказывалось на руководителя библиотеки, осужденную Светлану Розенраух, которой я когда-то сдавала книги. Я говорила об этом в интервью вам в декабре.
- Я видела эти книги, которые вы из СИЗО привезли.
- Да. Но Розенраух было сказано, что от меня принимать нельзя ничего, только, может быть, журнал «Мурзилка» и то с опаской. За прием этих книг угрожают на нее написать рапорт. Я с ней встретилась, она сказала, что всё, что на нее пишется рапорт, что она больше не будет со мной общаться, что я создаю ей проблемы. С тех пор мы прекратили какой-либо контакт с ней.
- Официально нельзя написать в рапорте на Розенраух, что она приняла от вас книги. Это значит должен был быть какой-то другой повод?
- Нет, повод именно этот, потому что они там хватались за какое-то неправильное составлению ею бумаг в приеме этих книг. Сейчас, когда я произношу ее фамилию, я не могу исключать, что на нее не будет оказано давление в связи с тем, что администрация увидит то, что я называю фамилию в беседе с вами. Поэтому, если возможно как-то проследить этот момент, то мне бы хотелось, чтобы вы проследили за тем, чтобы никаких несанкционированных действий в ее адрес после этой беседы не поступало.
Естественно, я практически уверена в том, что если вы сейчас пойдете к Розенраух, сама она не подтвердит это по тем же основаниям, что она не хочет проблем с администрацией. С тех пор мы с ней не пересекались.
- И вы никакие книги больше в библиотеку не сдавали?
- Нет, я не сдавала никаких книг в библиотеку. С тех пор книги я относила на кочегарку, потому что люди боялись брать от меня книги.
- В кочегарку, чтобы книгисжечь в печке?
- Да. Я просто понимала, что если я их буду передавать каким-то осужденным, во-первых, они сами этого не хотят, они не хотят проблем; во-вторых, если все-таки кто-то их возьмет, примет, то у него будут проблемы.
Пресс-отряд
- Второй эпизод давления на людей, с которыми я общаюсь, это эпизод с осужденной нашего отряда Еленой Сорокиной. Мне бы дико не хотелось, чтобы у нее были какие-то дополнительные проблемы. Она такая интеллигентная женщина лет 50-ти. Никогда никаких проблем администрации она не создавала. Единственной претензией к ней было то, что она читает со мной мои книги и изучает правила внутреннего распорядка вместе со мной. Ее вызвали к оперативникам, сказали, что в том случае если она дальше будет изучать закон вместе со мной и обсуждать его вместе со мной, то мы повесим на вас «полосу», то есть профучет - дезорганизация, склонность к дезорганизации. Это просто за то, что она читает со мной правила внутреннего распорядка...
Читать полностью