Юрий Сапрыкин. Как открыть поры восприятия и перепахать человека насквозь в современном искусстве
Моя расшифровка заключительной части видеолекции журналиста, музыкального критика и главреда проекта «Полка» Юрия Сапрыкина про то, как мы начали мыслить и воспринимать мир маленькими кусочками или твитами, а не целостно. И вот Юрий в конце поясняет, какими необычными способами с этой тенденцией начало бороться самое высокое искусство, чтобы человек мог заново научиться глубоко воспринимать и переживать то, что он видит, слышит и чувствует. И есть что-то в этой борьбе и от дзэнского созерцания, мне кажется. Если долго наблюдать за чем-то «некусочным» своим даже самым обыденным и часто отвлекаемым навыком смотрения, то это уже для кого-то может стать величайшим открытием и переживанием в жизни.
Не знаю, заметили ли вы, но если посмотреть сейчас на программу любого крупного кинофестиваля вплоть до московского, я не знаю, долетал, долетают ли такие вещи до Казани, но наверняка долетят в самом скором времени. Если смотреть на программу любого крупного фестиваля, там обязательно присутствует несколько фильмов, может быть, не в основном конкурсе, но где-то, которые длятся 8 часов, 10 часов, 12 часов. И которые показывают вот таким одним махом. То есть тебе нужно прийти на показ картины филиппинского режиссёра Лав Диаса и отсидеть восемь часов его каких-то галлюцинаторных фантазий, завязанных на филиппинской истории. И вообще по всему миру набирается достаточное количество людей, которые в любом крупном городе, которые готовы себя вот в это погрузить, да? Просто взять и прожить 8 часов жизни, абсолютно выпав из реальности и погрузившись в какую-то совершенно экзотическую диковинную сновидческую чужую реальность.
Самой крупной, самая крупная театральная сенсация последних лет - это спектакль режиссера, сейчас боюсь соврать бельгийского, по-моему, режиссера Яна Фабра под названием Olympus. Это спектакль, который длится 24 часа. Его нельзя посмотреть никак иначе. Ты приходишь, тебя запирают в зале, и ты сутки там сидишь. То есть нет, пожалуйста, можно там прилечь, там какие-то маты лежат, да? Можно в кресле прикорнуть. Ну, как правило, так зрители и делают. В результате каждый видит какой-то свой спектакль. Вот эти куски монтируются у всех по-разному. У кого-то он продолжается по своему во сне у кого-то еще как-то. Но вот там у меня есть несколько знакомых, которые посмотрели этот Olympus, и они говорят, что ну ты выходишь оттуда… Ну помимо того, что это просто ещё очень такое мощное, энергетичное, завязанное на античной мифологии зрелище, ты выходишь оттуда вот до ТАКОЙ СТЕПЕНИ перепаханным, что потом долго не можешь вернуться в так называемую, условно говоря, реальную жизнь. Это опыт, который тебя ну просто вот на физическом уровне перепахивает насквозь.
Всем известный нам прекраснейший российский, греческий, пермский дирижёр Теодор Курентзис устраивает, вот, кстати, буквально в эти дни устраивает очередной Дягилевский фестиваль, на котором одно из главных развлечений - это концерты, которые начинаются в час ночи. На них зрители лежат на полу и всё это происходит в полной темноте. Ну плюс-минус в полной темноте. При этом там играется какая-то более-менее традиционная, конвенциональная, академическая, симфоническая или там фортепианная музыка. Но за счет вот полной перемены этого контекста, за счет того, что вот то же самое тебе дают не днем, а ночью, не сидя, а лёжа, и ты ещё не видишь, откуда идет музыка - это всё переживается абсолютно по-другому.
В Москве, например, Курентзис сыграл, ну и в Перми он играл «Зимний путь» Шуберта. В интерпретации какого-то современного немецкого композитора, ну, в общем, всё происходит близко к тексту. И это тоже происходит в полной темноте. При этом все ещё музыканты периодически сходят со сцены и какими-то непонятными путями кружат по залу, от чего звук долетает с разных сторон, вот. И вот это изменение контекста, погружение в какой-то непривычный физический опыт, оно создает какое-то новое качество переживания, новое… Как-то открывает поры по отношению к этой музыке и к этому набору смыслов, которые за этим, за этим стоят.
Художница Марина Абра́мович всемирно известная прошлой осенью, кажется, устроила в Нью-Йорке под своим кураторством серию концертов такого русско-германского пианиста Игоря Левита. Он играл Гольдберг-вариации Баха, тоже в этом как бы ничего особенного нет. А кураторство Марины Абрамович заключалось в том, что она придумала для этого некую форму. Ты приходишь на концерты, сдаешь в камеру хранения телефон и вообще все гаджеты, которые у тебя есть: часы, вот всё, что тикает и светится. Дальше тебя усаживают в зал, и ты в этом зале сидишь. При приглушённом свете. Ты сидишь непонятно сколько. Ну ты не можешь понять это - у тебя все отобрали, да? Ты просто сидишь и ждешь, когда начнётся музыка. За это время ты успеваешь… вся жизнь пролетела у него перед глазами - успеваешь в общем довольно много себе напереживать, чтобы эта музыка, когда она наконец начинает звучать, открылась для тебя с совершенно новой стороны.
Вот все эти вещи, которые происходят то тут, то там - это, как мне кажется, попытка что ли заново собрать человека, который находится в аудитории, как некоторую личность, заново сосредоточить его внутри себя и заново открыть ему способность к восприятию тех или иных произведений. Это все как бы бег навстречу вот этому неумолимому ходу какого-то фрагментирующего всё твиттерному паровозу. Извините, я с падежами запутался. Не важно. Это попытка создать ситуацию какого-то нового аскетизма, может быть, не в пространстве самой популярной и массовой культуры, а в пространстве культуры высокой, но этот аскетизм способен человека заставить пережить какие-то вещи, которые он уже пережить не в состоянии. Ну просто физиологически он не так устроен.
И ладно бы это происходило только в симфонических или в концертных залах. Вы знаете, мне кажется, что… К примеру, один из главных там мемов околокультурных этого года - очередь на Серова, да? Известная история про московскую выставку художника Серова в Третьяковской галерее, на которую людям приходилось стоять по четыре часа на морозе. Туда приезжал Мединский, там эту работу выставки продлевали. В какой-то момент вынесли дверь в Третьяковке, привозили полевые кухни, чтобы этих всех несчастных стоявших кормить, армейские палатки, чтобы они там отогревались. Ну, короче, целая выросла какая-то там фантасмагория на месте обычной ординарной выставки. И лучшие публицисты, лучшие умы отечественные потом долго пытались разобраться, а что же, вот в чём причина успеха этой выставки. Вот в том, что он, может быть, показывает, Серов показывает нам лица России, какой она была ещё сто лет назад и с какой нам хотелось бы её ассоциировать. А, может быть, людям нравится, что там вот царь красиво нарисован и царская семья. А, может быть, это такое эскапизм и попытка убежать в какие-то воздушные, какие-то абрамцевские пейзажи. А, может быть, это то, а, может быть, это.
А вот мне кажется, что одна из причин успеха этой выставки заключалась в том, что после того, как ты 4 часа простоишь на морозе, вот что бы тебе не показали, тебе это до такой степени впирает! Ну то есть если там минимально что-то похожее на искусство. Вот у тебя в этот момент до такой степени раскрыты органы восприятия и как-то изменено сознание, и тебя уже эти четыре часа при −20 так внутренние перестроили, что, конечно, когда тебе показывают да хоть бы девочку с персиками, да? У тебя наступает какой-то полнейшей катарсис, и ты… и слёзы текут, и ты вообще не понимаешь, как раньше на свете жил. Вот.
Какой из этого вывод сделать, друзья мои, я не знаю. Но мне кажется, что в общении с вот этой поп-культурой как частью повседневности очень важно не давать ей себя съесть. Какой бы способ съедения нас с вами она на данный момент не придумала бы, вот. И по счастью есть разного рода тактики, которые позволяют сохранить способность переживать настоящее искусство и сохранить себя как личность, способную жить, чувствовать и любить, и страдать, спасибо вам большое!
Не знаю, заметили ли вы, но если посмотреть сейчас на программу любого крупного кинофестиваля вплоть до московского, я не знаю, долетал, долетают ли такие вещи до Казани, но наверняка долетят в самом скором времени. Если смотреть на программу любого крупного фестиваля, там обязательно присутствует несколько фильмов, может быть, не в основном конкурсе, но где-то, которые длятся 8 часов, 10 часов, 12 часов. И которые показывают вот таким одним махом. То есть тебе нужно прийти на показ картины филиппинского режиссёра Лав Диаса и отсидеть восемь часов его каких-то галлюцинаторных фантазий, завязанных на филиппинской истории. И вообще по всему миру набирается достаточное количество людей, которые в любом крупном городе, которые готовы себя вот в это погрузить, да? Просто взять и прожить 8 часов жизни, абсолютно выпав из реальности и погрузившись в какую-то совершенно экзотическую диковинную сновидческую чужую реальность.
Самой крупной, самая крупная театральная сенсация последних лет - это спектакль режиссера, сейчас боюсь соврать бельгийского, по-моему, режиссера Яна Фабра под названием Olympus. Это спектакль, который длится 24 часа. Его нельзя посмотреть никак иначе. Ты приходишь, тебя запирают в зале, и ты сутки там сидишь. То есть нет, пожалуйста, можно там прилечь, там какие-то маты лежат, да? Можно в кресле прикорнуть. Ну, как правило, так зрители и делают. В результате каждый видит какой-то свой спектакль. Вот эти куски монтируются у всех по-разному. У кого-то он продолжается по своему во сне у кого-то еще как-то. Но вот там у меня есть несколько знакомых, которые посмотрели этот Olympus, и они говорят, что ну ты выходишь оттуда… Ну помимо того, что это просто ещё очень такое мощное, энергетичное, завязанное на античной мифологии зрелище, ты выходишь оттуда вот до ТАКОЙ СТЕПЕНИ перепаханным, что потом долго не можешь вернуться в так называемую, условно говоря, реальную жизнь. Это опыт, который тебя ну просто вот на физическом уровне перепахивает насквозь.
Всем известный нам прекраснейший российский, греческий, пермский дирижёр Теодор Курентзис устраивает, вот, кстати, буквально в эти дни устраивает очередной Дягилевский фестиваль, на котором одно из главных развлечений - это концерты, которые начинаются в час ночи. На них зрители лежат на полу и всё это происходит в полной темноте. Ну плюс-минус в полной темноте. При этом там играется какая-то более-менее традиционная, конвенциональная, академическая, симфоническая или там фортепианная музыка. Но за счет вот полной перемены этого контекста, за счет того, что вот то же самое тебе дают не днем, а ночью, не сидя, а лёжа, и ты ещё не видишь, откуда идет музыка - это всё переживается абсолютно по-другому.
В Москве, например, Курентзис сыграл, ну и в Перми он играл «Зимний путь» Шуберта. В интерпретации какого-то современного немецкого композитора, ну, в общем, всё происходит близко к тексту. И это тоже происходит в полной темноте. При этом все ещё музыканты периодически сходят со сцены и какими-то непонятными путями кружат по залу, от чего звук долетает с разных сторон, вот. И вот это изменение контекста, погружение в какой-то непривычный физический опыт, оно создает какое-то новое качество переживания, новое… Как-то открывает поры по отношению к этой музыке и к этому набору смыслов, которые за этим, за этим стоят.
Художница Марина Абра́мович всемирно известная прошлой осенью, кажется, устроила в Нью-Йорке под своим кураторством серию концертов такого русско-германского пианиста Игоря Левита. Он играл Гольдберг-вариации Баха, тоже в этом как бы ничего особенного нет. А кураторство Марины Абрамович заключалось в том, что она придумала для этого некую форму. Ты приходишь на концерты, сдаешь в камеру хранения телефон и вообще все гаджеты, которые у тебя есть: часы, вот всё, что тикает и светится. Дальше тебя усаживают в зал, и ты в этом зале сидишь. При приглушённом свете. Ты сидишь непонятно сколько. Ну ты не можешь понять это - у тебя все отобрали, да? Ты просто сидишь и ждешь, когда начнётся музыка. За это время ты успеваешь… вся жизнь пролетела у него перед глазами - успеваешь в общем довольно много себе напереживать, чтобы эта музыка, когда она наконец начинает звучать, открылась для тебя с совершенно новой стороны.
Вот все эти вещи, которые происходят то тут, то там - это, как мне кажется, попытка что ли заново собрать человека, который находится в аудитории, как некоторую личность, заново сосредоточить его внутри себя и заново открыть ему способность к восприятию тех или иных произведений. Это все как бы бег навстречу вот этому неумолимому ходу какого-то фрагментирующего всё твиттерному паровозу. Извините, я с падежами запутался. Не важно. Это попытка создать ситуацию какого-то нового аскетизма, может быть, не в пространстве самой популярной и массовой культуры, а в пространстве культуры высокой, но этот аскетизм способен человека заставить пережить какие-то вещи, которые он уже пережить не в состоянии. Ну просто физиологически он не так устроен.
И ладно бы это происходило только в симфонических или в концертных залах. Вы знаете, мне кажется, что… К примеру, один из главных там мемов околокультурных этого года - очередь на Серова, да? Известная история про московскую выставку художника Серова в Третьяковской галерее, на которую людям приходилось стоять по четыре часа на морозе. Туда приезжал Мединский, там эту работу выставки продлевали. В какой-то момент вынесли дверь в Третьяковке, привозили полевые кухни, чтобы этих всех несчастных стоявших кормить, армейские палатки, чтобы они там отогревались. Ну, короче, целая выросла какая-то там фантасмагория на месте обычной ординарной выставки. И лучшие публицисты, лучшие умы отечественные потом долго пытались разобраться, а что же, вот в чём причина успеха этой выставки. Вот в том, что он, может быть, показывает, Серов показывает нам лица России, какой она была ещё сто лет назад и с какой нам хотелось бы её ассоциировать. А, может быть, людям нравится, что там вот царь красиво нарисован и царская семья. А, может быть, это такое эскапизм и попытка убежать в какие-то воздушные, какие-то абрамцевские пейзажи. А, может быть, это то, а, может быть, это.
А вот мне кажется, что одна из причин успеха этой выставки заключалась в том, что после того, как ты 4 часа простоишь на морозе, вот что бы тебе не показали, тебе это до такой степени впирает! Ну то есть если там минимально что-то похожее на искусство. Вот у тебя в этот момент до такой степени раскрыты органы восприятия и как-то изменено сознание, и тебя уже эти четыре часа при −20 так внутренние перестроили, что, конечно, когда тебе показывают да хоть бы девочку с персиками, да? У тебя наступает какой-то полнейшей катарсис, и ты… и слёзы текут, и ты вообще не понимаешь, как раньше на свете жил. Вот.
Какой из этого вывод сделать, друзья мои, я не знаю. Но мне кажется, что в общении с вот этой поп-культурой как частью повседневности очень важно не давать ей себя съесть. Какой бы способ съедения нас с вами она на данный момент не придумала бы, вот. И по счастью есть разного рода тактики, которые позволяют сохранить способность переживать настоящее искусство и сохранить себя как личность, способную жить, чувствовать и любить, и страдать, спасибо вам большое!