Русский Мир в борьбе за выживание: Западно-белорусские земли в составе Польши в 1919-1939 гг.
В конце XIX - начале XX вв. общественно-политическое положение в белорусских губерниях Российской империи определялось идеями западнорусизма, трактовавшего белорусов как составную часть триединого русского народа в составе великороссов, малороссов и белорусов. Различные общественные и политические организации на белорусских землях, стоявшие на позициях западнорусизма, имели «оригинальные подходы к к определению прошлого, современности и будущей судьбы белорусского народа. Часть западнорусов разделяла общеполитические установки крайне правых и умеренно правых партий… часть занимала позиции, близкие партиям либеральным и либерально-консервативным». Однако, несмотря на подчас существенные партийные различия, сторонники западнорусизма, признавая этноязыковое и культурное своеобразие белорусов, исходили из цивилизационной общности великороссов и белорусов, трактуя их как части единого народа. Западнорусизм, таким образом, являлся конкретной формой выражения принадлежности белорусских земель и их коренного восточнославянского населения к Русскому миру.
Белорусские националистические группы, выступавшие против идеи общерусского единства и рассматривавшие белорусов как отдельный от русских народ, в начале ХХ в. представляли собой маргинальный общественный слой, не пользовавшийся широкой популярностью. Однако с началом Первой мировой войны и с последующей оккупацией западнобелорусских земель Германией этнокультурная и политическая ситуация изменилась. В отношении белорусов и литовцев немецкая оккупационная администрация проводила политику «поддержки их национальных устремлений для создания противовеса доминировавшим здесь полякам… В период немецкой оккупации была создана система белорусского образования, охватившая значительную часть молодежи». В ходе разработки будущей модели белорусского государственного устройства белорусские деятели «ориентировались на заявление канцлера Германии Бетман-Гольвега о том, что оккупированные территории больше никогда не будут возвращены России».
* * *
С возрождением независимой Польши, которая в результате военных действий на востоке включила в свой состав обширные западнобелорусские земли, что было закреплено Рижским мирным договором, подписанным 18 марта 1921 г., политика искоренения идей западнорусизма и общерусской идентичности на белорусских землях была продолжена и творчески развита официальной Варшавой. Польские власти рассматривали этнические белорусские области, вошедшие в состав Второй Речи Посполитой, как исконно польские земли, трактуя их существенное этнокультурное своеобразие и отличия от собственно Польши как достойный сожаления результат русификации. Подобная установка позволяла Варшаве трактовать любые отклонения от канонической «польскости» как аномалию, вызванную ассимиляторской политикой российских властей, легитимизируя тем самым официальный курс на полонизацию этнически непольского населения восточных воеводств межвоенной Польши. Весьма примечательную оценку политике Польши в отношении белорусов уже в 1921 г. дало правительство БНР, которое в своем мемориале Патриарху Московскому и Всея Руси Тихону от 27 января 1921 г. констатировало, что «на деле польская толерантность есть ни что иное, как самая дикая нетерпимость национальная и религиозная… Всем белорусам в польской дельнице грозит национальная смерть…»
Яркой иллюстрацией отношения польской политической элиты к белорусам может служить высказывание известного польского политика и крупного «кресового» землевладельца А. Мейштовича, который в январе 1922 г. в беседе с представителями Рабочего союза в Вильно подчеркнул, что «Белоруссия самой историей предназначена быть мостом для польской экспансии на Восток. Белорусская этнографическая масса должна быть переделана в польский народ. Это приговор истории и мы должны этому способствовать». По поводу белорусского национального движения Мейштович заявил, что «мы не должны допустить и не допустим усиления этого движения на польской земле». Таким образом, по сути отрицалась сама легитимность существования белорусов как самобытного этноса и их этнокультурного присутствия на западнобелорусских землях, которые попросту объявлялись польскими. Основные направления практической политики польских властей в отношении белорусского меньшинства, сложившиеся в 1919-1921 гг., были по существу реализацией идей Мейштовича и с некоторыми косметическими изменениями продолжались в течение всего межвоенного периода.
(...)
Ощущение себя «людьми второго сорта» вполне соответствовало реалиям и, что примечательно, прямо перекликалось с мыслью лидера польской национальной демократии Р. Дмовского, который в одной из своих работ еще в начале ХХ века откровенно отзывался о белорусах, литовцах и украинцах как о «поляках низшего сорта», неспособных к собственной государственности. Отрицание Варшавой какого-либо права белорусов на собственную государственность или даже на автономию логично вытекало из общего восприятия белорусов польским общественным мнением как «этнографического материала, который следовало проглотить и переварить».
При этом польская политическая элита отдавала себе отчет в том, что самым эффективным механизмом противодействия полонизации «белорусского этнографического материала» является общерусская идентичность и культурное наследие, предлагавшие убедительную, привлекательную для белорусского населения и альтернативную польской интерпретацию исторического прошлого белорусов и их места в цивилизационной системе координат. Именно по этой причине общерусское самосознание белорусов, выраженное в идеях западнорусизма, воспринималось официальной Варшавой как цивилизационный враг и потенциальная угроза безопасности польского государства, которую следовало ликвидировать.
Официально заявляя о восточных областях Второй Речи Посполитой как об исконно польских землях, польские власти в то же время были вынуждены признать широкое распространение и укоренённость русской культуры среди значительной части населения восточных воеводств. В отчете референта отдела общественной безопасности Полесского воеводства, подготовленного 29 января 1933 г., с сожалением отмечалось, что «в городах и крупных населенных пунктах местное население в период царизма было русифицировано. Это особенно касается интеллигенции и полуинтеллигенции, воспитанной в русских школах… Выпускники этих местных школ даже отправлялись в Королевство Польское на должности чиновников… как урожденные русские… Процесс возврата к польскости как среди этих местных полуинтеллигентов, так и среди застенковой шляхты проходит очень медленно…»[10]
Наличие общерусской идентичности у значительной части белорусской интеллигенции и населения, остававшихся либо сознательными, либо стихийными приверженцами западнорусизма, вызывало серьезную озабоченность польских властей, политика которых с самого начала была направлена на его искоренение. В борьбе с западнорусизмом на белорусских землях Варшава использовала различные методы этнокультурной инженерии, стремясь в конечном счете к полонизации белорусского населения.
По словам белорусского историка А. Загидулина, первый пункт программы польской национальной политики на белорусских землях, разработанной чиновником министерства иностранных дел Польши М. Арцишевским в 1921 г., предусматривал «проведение размежевания между белорусами-католиками и белорусами-православными… Первых надлежит ограждать от белорусизации и окружать атмосферой польской культуры. Вторых надлежит предохранять от русификации, привлекая для этого белорусские силы»[11]. Таким образом, белорусы-католики рассматривались Варшавой как «потенциальные поляки» и поэтому подлежали первоочередной и безусловной полонизации, в то время как православных белорусов предполагалось вырвать из лона общерусской культуры для создания предпосылок их последующей полонизации.
Польские власти и польская католическая церковь крайне подозрительно и враждебно относились к деятельности тех католических ксендзов, которые участвовали в белорусском национальном движении или симпатизировали ему. Католические ксендзы-белорусы, «скомпрометировавшие» себя подобным образом в глазах польской администрации, преследовались, часто лишались своих приходов и высылались за пределы белорусских земель. По справедливому замечанию польского историка из г. Белосток Е. Мироновича, «государственную власть раздражало само присутствие белорусского элемента в католическом костеле. Во время санации власти не допускали самой возможности появления белорусского движения в костеле…»[12]
***
Поскольку общерусская идентичность среди белорусского населения была теснейшим образом связана с православием, традиционно воспринимавшимся белорусами как «русская вера», польские власти активно использовали конфессиональный фактор для ослабления русского самосознания православных белорусов и создания предпосылок для их последующей полонизации.
Несмотря на негативно-враждебное отношение к православной церкви со стороны польских властей, воспринимавших ее как наследие Российской империи и «реликт времен разделов Речи Посполитой»[13], Варшава, руководствуясь прагматическими соображениями, энергично стремилась не только ослабить православную церковь путем ревиндикаций и искусственного сокращения числа приходов, но и использовать ее в качестве инструмента в своей этнокультурной политике. Это, в частности, нашло свое выражение в «подчинении структур православной церкви государственному аппарату и в стремлении использовать ее для ассимиляции непольского населения восточных «кресов»[14].
Именно эти соображения определяли политику Варшавы, направленную на провозглашение автокефалии православной церкви в Польше в 1925 г., что было негативно воспринято православным населением и большинством православного духовенства[15], и на ее последующую полонизацию, активно проводимую в 1930-е годы. Насильственное навязывание автокефалии большинству противившегося ей духовенства и прихожан со стороны Варшавы было открытым нарушением статьи VII Рижского договора, которая содержала обязательство сторон «ни прямо, ни косвенно не вмешиваться в дело, касающееся устройства и жизни церкви и религиозных обществ, находящихся на территории другой страны»[16].
С самого начала политика полонизации православной церкви и ее прихожан отличалась системностью и последовательностью; при этом инициатива полонизационных акций часто исходила от руководства восточных воеводств Второй Речи Посполитой. Так, 20 января 1930 г. полесский воевода в своем обращении к старостам Полесского воеводства потребовал от них «строгого соблюдения правил польского написания имен православного населения», до этого указывавшихся в соответствии с правилами русского языка. К документу прилагался список церковнославянских имен в переводе на польский язык, одобренный Православной консисторией[17]. В соответствии с данным списком, имя «Аввакумъ» должно было указываться как «Abbakum», имя «Авдiй» как «Abdjusz», имя «Авксентiй» как «Auksentjusz» и т.д.[18]
(...)
Созданный в 1935 г. Комитет по национальным вопросам при Совете министров Польши на своем заседании в декабре 1935 г. принял решение о том, что «православная церковь должна стать инструментом для распространения польской культуры на восточных землях»[21]. Для реализации данной цели было запланировано ликвидировать православные духовные семинарии в Вильно и Кременце и перевести подготовку православного духовенства в Варшаву; ввести польский язык в церковное делопроизводство, проповеди и преподавание религии; организовать издание церковной литературы на польском языке и перевести православную церковь с юлианского на григорианский календарь[22].
(...)
Хотя кампания полонизации православной церкви и введение польского языка в церковные службы встречали сопротивление и неприятие верующих и части духовенства старшего поколения, они были поддержаны многими молодыми представителями православного духовенства - выпускниками Варшавского университета, которые активно использовали польский язык в проповедях. В отличие от властей Российской империи, попытка которых ввести русский язык в дополнительные католические богослужения в Северо-Западном крае для белорусов-католиков во второй половине XIX в. потерпела неудачу по причине «непоследовательности обрусительной политики правительства»[25], кампания польских властей по полонизации православной церкви в Польше в 1930-е годы в целом достигла некоторых успехов в силу своей системности, наступательности и последовательности, вытекавших из их уверенности в собственном цивилизационном превосходстве.
Однако, несмотря на столь масштабные меры, призванные лишить православную церковь её традиционной роли защитника общерусской идентичности и превратить её в инструмент полонизации белорусов, значительная часть православного духовенства оставалась оплотом русского самосознания на белорусских землях. Примечательно в этой связи, что в отчете референта отдела общественной безопасности Полесского воеводского управления от 29 января 1933 г. православные священники, причем в основном местные уроженцы, указывались как наиболее активные деятели русского движения в ряде поветов Полесья. Особую озабоченность референта общественной безопасности Полесского воеводства вызвало то обстоятельство, что православные священники в г. Давид-городок развернули энергичную деятельность во время переписи 1931 г., «призывая население указывать русский язык в качестве родного»[26].
Свое разочарование православной церковью как возможным инструментом полонизации белорусов выразил на совещании воевод северо-восточных воеводств Польши в г. Гродно 24 апреля 1937 г. полесский воевода Де Траммекур, весьма эмоционально назвавший православных священников «паскудным» и «негативным элементом», ведущим пропаганду «в российском духе», и заявивший, что «необходимо отнять у попа возможность оказывать нежелательное влияние на верующих»[27]. Тем самым один из высокопоставленных польских политиков в конце межвоенного периода был вынужден признать, что вопреки широкомасштабным преобразованиям православной церкви в Польше, призванным превратить ее в орудие полонизации православного непольского населения, православная церковь сохраняла свою традиционную роль защитника русской идентичности и культуры.
***
Важным средством борьбы с русской идентичностью населения западнобелорусских земель были преследования и дискриминация русской прессы со стороны официальной Варшавы. Дискриминация прессы на русском языке польскими властями имела разнообразные формы, включая прямые запреты на распространение некоторых изданий в Польше. Так, 23 августа 1937 г. управление Полесского воеводства информировало старост всех поветов данного воеводства о решении министерства внутренних дел Польши запретить подписку на издававшуюся в г. Ужгород (Чехословакия) «Русскую народную газету», а также на «Евразийскую хронику», издававшуюся на русском языке в Берлине. В документе несколько туманно объяснялось, что запрет на распространение данных изданий связан с тем, что «их содержание обнаруживает признаки преступлений, предусмотренных в Уголовном кодексе»[28]. Ранее был введен запрет на ряд газет, журналов и книг, изданных в СССР.
Крайне подозрительный и откровенно дискриминационный подход польские власти демонстрировали и в отношении периодических изданий на русском языке в восточных воеводствах Польши, опасаясь их нежелательного для Варшавы влияния на местное белорусское население. Ярким примером подобного отношения польской администрации к русской прессе является попытка активиста русского движения в г. Пинск П. Хинича начать издание русскоязычной газеты «Под небом Полесья». Официальная декларация Хинича о намерении издавать подобную газету была направлена старосте Пинского повета Полесского воеводства 12 октября 1931 г., при этом в документе указывалось, что газета будет содержать информацию экономического, общественного и культурного характера, что издание будет стоять на почве польской государственности и что местом издания будет г. Пинск[29].
(...)
Содержание первых нескольких номеров газеты «Под небом Полесья» не могло не вызвать сильнейшего раздражения польской администрации. Так, в статье о населении г. Пинска указывалось, что из 30470 жителей города 19597 составляют евреи, 7249 - поляки, остальные - русские, к числу которых газета отнесла «белоруссов, украинцев и великоруссов»[32]. Таким образом, белорусы вполне в духе западнорусизма трактовались газетой как составная часть единого русского народа, что было неприемлемо для польских властей. Немалую озабоченность местной польской администрации вызвало и опубликованное на страницах газеты сообщение её редакции о том, что успех издания «превзошел все наши ожидания… В первый же день мы приобрели весьма значительное число подписчиков. В редакцию нашу ежедневно поступают приветственные и сочувственные письма…».[33]
Однако самой неприемлемой для польских властей, судя по всему, стала статья о предстоящей в Польше переписи населения, опубликованная в третьем номере газеты. Констатировав, что «для нас, русских, предстоящая 9 декабря сего года всеобщая перепись населения… будет иметь огромное значение», газета самокритично замечала, что «русские теперь, при польской власти, являются гораздо менее устойчивыми национально, чем были поляки даже в самую тяжелую для них пору национальных и религиозных преследований»[34]. В связи с этим газета призывала своих читателей указывать в ходе переписи в качестве родного только русский язык: «Пусть же каждый русский знает и помнит, что указания агентам по переписи языка русского (rosyjskiego) как родного не является чем-то маловажным, а исполнением долга перед лицом национальных и культурных интересов русского меньшинства в Польской республике»[35].
Пинский староста сдержал свое слово об уничтожении газеты «Под небом Полесья» путем деструктивных мер. В результате отказа местных типографий печатать газету несколько ее номеров вышли в белорусской типографии имени Скорины в Вильно, что было сразу замечено местными структурами безопасности. В своем донесении полесскому воеводе 18 ноября 1931 г. отдел безопасности управления Виленского воеводства отмечал «пророссийскую направленность» издателей газеты «Под небом Полесья», которая выразилась в том, что белорусы, украинцы и великорусы трактуются как части единого русского народа. «Подобную позицию, - отмечалось в донесении, - занимает и виленская газета «Наше время», которая утверждает, что языки белорусский и украинский находятся в таком отношении к русскому языку, как мазурский язык к языку польскому»[36].
Автор донесения отмечал также «не только идеологические, но и персональные связи» между виленской газетой «Наше время» и пинским «Под небом Полесья». В документе подчеркивалось, что меры по недопущению издания газеты «Под небом Полесья» в Вильно труднореализуемы, поскольку издание газеты осуществляется в белорусской типографии имени Скорины, которая контролируется белорусской христианской демократией и близкими к ней группами, включая группу бывшего сенатора и «российского монархиста» В. Богдановича[37]. Тем не менее, польской администрации в начале 1932 г. удалось блокировать издание неугодной для неё газеты. Уже в первом номере «Под небом Полесья» за 1932 г. редакция, намекая на усложнившиеся условия работы, сообщала своим читателям о переносе печатания газеты в другую типографию и связанной с этим задержкой издания; со второго номера «по независящим от редакции причинам» газета стала выходить непериодически[38] и, наконец, ее издание было прекращено.
(...)
Издание газет на русском языке в восточных воеводствах Польши и их популярность среди местного населения вызывали крайне негативную реакцию польской общественности и прессы. Так, издававшаяся в Полесском воеводстве польская газета «Экспресс полесски» с неудовольствием констатировала в одной из своих статей, что «хотя на Полесьи нет русских, тут выходят издания на русском языке»[44]. В ответ на попытки издания газет на русском языке польская администрация в Полесском воеводстве во второй половине 1930-х годов активизировала попытки создания популярной «Полесской газеты» на польском языке для местного крестьянского населения, объясняя это как необходимостью распространения информации экономического характера, так и политическими соображениями. Так, представитель Полесского воеводства С. Беневски в своем обращении к министерству сельского хозяйства откровенно указывал на то, что при наличии «подходящей газеты» местного полешука «можно относительно легко полонизировать»[45].
***
Важным инструментом борьбы официальной Варшавы с русской идентичностью на западнобелорусских землях была образовательная и культурная политика. Уже в ходе немецкой оккупации белорусских областей во время Первой мировой войны германская оккупационная администрация энергично содействовала развитию образования на белорусском и литовском языках в противовес доминировавшим здесь русской и польской культуре. С инкорпорацией данных территорий в состав возрожденной Польши официальная Варшава, трактуя свои этнически непольские восточные провинции как исконно польские земли, с самого начала проводила тут системную кампанию полонизации. Это сразу отразилось в сфере образования, где, с одной стороны, насаждались польские школы, а с другой стороны, открытые при поддержке немецкой оккупационной администрации белорусские школы постепенно ликвидировались.
Однако главным объектом преследования были русские школы, поскольку Варшава преследовала цель полной «дерусификации» исконно польских, по её мнению, земель, утративших свою «польскость» только в результате разделов Речи Посполитой и политики властей Российской империи. Примечательно, что Товарищество белорусских школ в г. Вильно в своем циркуляре учителям белорусских школ осенью 1919 г. откровенно указывало, что «если Вы откажетесь быть белорусским учителем, то пользы белорусскому народу Вы этим не принесете, так как открыть в Вашем селе не белорусскую, а… русскую школу при нынешних условиях нельзя, поскольку польские власти этого не позволят…»[46] Данный документ красноречиво свидетельствует о том, что местные педагогические кадры на западнобелорусских землях в известной степени были вынуждены становится белорусскими учителями, не имея возможности преподавать в русских школах.
Явное предпочтение к русской школе обнаруживала значительная часть коренного населения белорусских областей, оказавшихся в составе Польши. Так, 25 октября 1919 г. в Белорусскую Центральную Раду Виленщины и Гродненщины поступило обращение от жителей местечка Острин бывшей Виленской губернии, в котором прямо говорилось о том, что «все мы и наши дети привыкли к школе русской и такую школу мы считаем сейчас наиболее для нас подходящей… В нашем местечке Острине открыта польская школа, но в этой школе наши дети ничего не могут понять, потому что они не говорят по-польски»[47].
Предпочтение русскому образованию отдавали даже жители Белостока - самой западной этнически белорусской области. Направленный Белорусской Центральной Радой Виленщины и Гродненщины в Белостокский повет в качестве белорусского учителя П. Костюк в своем отчете в школьный отдел рады сообщал 12 сентября 1919 г. о том, что «жители и комитет в Белостоке сказали: нам нужны школы русские или же польские, но не белорусские. Комитет в Белостоке не белорусский, а русский. Этот Комитет уже открыл в Белостоке две школы: одну с преподаванием русского языка и частную за свои средства с преподаванием русского языка и Закона Божьего. Учителя у них свои… Услышав это, мы все и разъехались…»[48]
С окончательным утверждением польского господства на западнобелорусских землях в результате политики полонизации образовательной сферы число белорусских учебных заведений резко сократилось. Если в 1922/1923 учебном году существовало 32 белорусские начальные школы в Западной Беларуси, то к 1938/1939 учебному году их число сократилось всего до 5 - и это примерно на 2 миллиона населения![49]
Кадровая политика польских властей в образовательной сфере диктовалась прежде всего интересами полонизации. Так, например, на территории Гродненской губернии в сентябре 1919 г. польские школьные инспекторы заявляли белорусским учителям, что на работу в местные белорусские школы могут быть приняты только те учителя, которые окончили польские учительские курсы. Однако, как сообщали учителя из Гродненской губернии в Центральную Белорусскую Раду Виленщины и Гродненщины 26 сентября 1919 г., «учителям, окончившим польские учительские курсы, но сознательным белорусам или православным, никаких школ все равно не дают»[50].
В предложениях полесского воеводы о мерах поднятия образовательного уровня населения Полесского воеводства, направленного министру внутренних дел Польши в феврале 1937 г., подчеркивалось, что «учительские кадры для полесских сел должны набираться исключительно из коренных поляков, осознающих важность своей миссии… Не может быть и речи о том, чтобы в течении как минимум 10 ближайших лет учителем на территории Полесья мог бы быть русский, украинец, белорус или даже местный полешук. Учитель-полешук православной веры чаще всего русифицируется или украинизируется и вместо активной деятельности на благо государства попадает под влияние окружения - либо пассивного, либо настроенного враждебно по отношению к польскости…»[51] В этом же документе полесский воевода призывал существенно увеличить число общеобразовательных школ в Полесском воеводстве и улучшить материальные условия учителей. Аргументируя необходимость данных мер, воевода подчеркивал, что «пробуждение чувства принадлежности к польскому народу у несознательного в национальном отношении полешука не даст ожидаемых результатов до тех пор, пока это не получит основание в широком развитии польского школьного просвещения»[52].
Польские власти, таким образом, прекрасно понимали важность системы образования для воспитания населения в духе лояльности государству. После вхождения Западной Белоруссии в состав СССР в сентябре 1939 г. работники агитационных бригад ЦК КП(б)Б, работавшие с местным населением, сообщали в своих отчетах о том, что многие местные жители - учителя по профессии были уволены с работы польскими чиновниками по причине своей этноконфессиональной принадлежности. В частности, начальник агитбригады ЦК КП(б)Б М. Фридман, работавший на Виленщине с 24 сентября по 26 октября 1939 г. указывал в своем отчете, что «многие из присутствующих крестьян заявили, что они раньше работали учителями, но потому, что они русские, их из школы выгнали»[53].
Однако даже немногочисленные белорусские гимназии использовались польскими властями для полонизации учащихся; при этом польские школьные власти тщательно следили за тем, чтобы гимназии готовили лояльных польских граждан и чтобы преподавание в белорусских гимназиях ни в коем случае не велось на русском языке. Разрешение на деятельность белорусской гимназии в г. Гродек Вилейски Виленского воеводства в 1922-1923 учебном году было обусловлено введением польского языка как предмета в объеме не менее 4 часов в неделю и истории Польши на польском языке объемом не менее 2 часов в неделю[54].
Вскоре бдительные школьные власти выявили в работе данной гимназии ряд недостатков. Местный школьный инспектор сообщал куратору Виленского школьного округа 4 ноября 1923 г. о том, что «гимназию посещают в основном евреи и православные. Учителя польского языка в гимназии нет. Предметы преподаются на русском языке…»[55] За подобные прегрешения куратор Виленского школьного округа принял оперативное решение о прекращении занятий в данной гимназии. В числе условий продления разрешения на деятельность белорусской гимназии в г. Клецк в 1927-1928 учебном году местными школьными властями было указано преподавание предметов «исключительно на белорусском языке, а не на русском. То же касается и школьных учебников»[56]. Таким образом, недопущение русского литературного языка в образовательный процесс в белорусских учебных заведениях было принципиальной позицией и предметом особой заботы со стороны польских школьных властей.
Противодействие русской культуре со стороны польских властей нашло выражение и в театре. Полесский воевода Крахельский 19 ноября 1930 г. вменил в обязанность подчиненным ему старостам поветов усилить контроль над представлениями театров национальных меньшинств. Выполняя указание воеводы, староста Пружанского повета сообщал 14 января 1931 г. о гастролях русского драматического театра «Тард» из Вильно на территории вверенного ему повета. Признавая высокие художественные качества данного театра, староста, тем не менее, замечал, что «поскольку театр в определенной мере способствует распространению русской культуры на кресах всходних, его необходимо отнести к числу нежелательных»[57].
* * *
Многочисленные высказывания польских политических деятелей разного уровня и открыто озвучиваемые ими планы полной ассимиляции непольского населения северо-восточных воеводств, а также практические действия польской администрации в данных воеводствах Второй Речи Посполитой позволяют говорить о том, что политика Варшавы в отношении восточнославянских национальных меньшинств обнаруживала явные признаки «косвенного геноцида» или этноцида, понимаемого как «уничтожение культуры народа, ведущее к его исчезновению путем ассимиляции»[58]. «Ориентация польского правительства на возможность решения белорусской проблемы путем ассимиляции белорусов и ликвидации белорусских структур оказалась противоречащей интересам государства… Не только советская пропаганда, но и практическая политика властей привела к усилению среди белорусского населения тенденций радикальной антигосударственной оппозиции»,[59] - справедливо отмечает Е. Миронович. Все это в значительной степени объясняет поведение населения Западной Беларуси, восторженно встречавшего появление на западнобелорусских землях частей Красной Армии в роковой для польского государства день 17 сентября 1939 года. При этом Красная Армия воспринималась белорусами восточных воеводств Польши не только как «красная», но и как «русская».
Кирилл Владимирович Шевченко,
доктор исторических наук, профессор кафедры гражданского права и процесса
Минского филиала Российского государственного социального университета
Читать полностью в источнике: Западная Русь
Белорусские националистические группы, выступавшие против идеи общерусского единства и рассматривавшие белорусов как отдельный от русских народ, в начале ХХ в. представляли собой маргинальный общественный слой, не пользовавшийся широкой популярностью. Однако с началом Первой мировой войны и с последующей оккупацией западнобелорусских земель Германией этнокультурная и политическая ситуация изменилась. В отношении белорусов и литовцев немецкая оккупационная администрация проводила политику «поддержки их национальных устремлений для создания противовеса доминировавшим здесь полякам… В период немецкой оккупации была создана система белорусского образования, охватившая значительную часть молодежи». В ходе разработки будущей модели белорусского государственного устройства белорусские деятели «ориентировались на заявление канцлера Германии Бетман-Гольвега о том, что оккупированные территории больше никогда не будут возвращены России».
* * *
С возрождением независимой Польши, которая в результате военных действий на востоке включила в свой состав обширные западнобелорусские земли, что было закреплено Рижским мирным договором, подписанным 18 марта 1921 г., политика искоренения идей западнорусизма и общерусской идентичности на белорусских землях была продолжена и творчески развита официальной Варшавой. Польские власти рассматривали этнические белорусские области, вошедшие в состав Второй Речи Посполитой, как исконно польские земли, трактуя их существенное этнокультурное своеобразие и отличия от собственно Польши как достойный сожаления результат русификации. Подобная установка позволяла Варшаве трактовать любые отклонения от канонической «польскости» как аномалию, вызванную ассимиляторской политикой российских властей, легитимизируя тем самым официальный курс на полонизацию этнически непольского населения восточных воеводств межвоенной Польши. Весьма примечательную оценку политике Польши в отношении белорусов уже в 1921 г. дало правительство БНР, которое в своем мемориале Патриарху Московскому и Всея Руси Тихону от 27 января 1921 г. констатировало, что «на деле польская толерантность есть ни что иное, как самая дикая нетерпимость национальная и религиозная… Всем белорусам в польской дельнице грозит национальная смерть…»
Яркой иллюстрацией отношения польской политической элиты к белорусам может служить высказывание известного польского политика и крупного «кресового» землевладельца А. Мейштовича, который в январе 1922 г. в беседе с представителями Рабочего союза в Вильно подчеркнул, что «Белоруссия самой историей предназначена быть мостом для польской экспансии на Восток. Белорусская этнографическая масса должна быть переделана в польский народ. Это приговор истории и мы должны этому способствовать». По поводу белорусского национального движения Мейштович заявил, что «мы не должны допустить и не допустим усиления этого движения на польской земле». Таким образом, по сути отрицалась сама легитимность существования белорусов как самобытного этноса и их этнокультурного присутствия на западнобелорусских землях, которые попросту объявлялись польскими. Основные направления практической политики польских властей в отношении белорусского меньшинства, сложившиеся в 1919-1921 гг., были по существу реализацией идей Мейштовича и с некоторыми косметическими изменениями продолжались в течение всего межвоенного периода.
(...)
Ощущение себя «людьми второго сорта» вполне соответствовало реалиям и, что примечательно, прямо перекликалось с мыслью лидера польской национальной демократии Р. Дмовского, который в одной из своих работ еще в начале ХХ века откровенно отзывался о белорусах, литовцах и украинцах как о «поляках низшего сорта», неспособных к собственной государственности. Отрицание Варшавой какого-либо права белорусов на собственную государственность или даже на автономию логично вытекало из общего восприятия белорусов польским общественным мнением как «этнографического материала, который следовало проглотить и переварить».
При этом польская политическая элита отдавала себе отчет в том, что самым эффективным механизмом противодействия полонизации «белорусского этнографического материала» является общерусская идентичность и культурное наследие, предлагавшие убедительную, привлекательную для белорусского населения и альтернативную польской интерпретацию исторического прошлого белорусов и их места в цивилизационной системе координат. Именно по этой причине общерусское самосознание белорусов, выраженное в идеях западнорусизма, воспринималось официальной Варшавой как цивилизационный враг и потенциальная угроза безопасности польского государства, которую следовало ликвидировать.
Официально заявляя о восточных областях Второй Речи Посполитой как об исконно польских землях, польские власти в то же время были вынуждены признать широкое распространение и укоренённость русской культуры среди значительной части населения восточных воеводств. В отчете референта отдела общественной безопасности Полесского воеводства, подготовленного 29 января 1933 г., с сожалением отмечалось, что «в городах и крупных населенных пунктах местное население в период царизма было русифицировано. Это особенно касается интеллигенции и полуинтеллигенции, воспитанной в русских школах… Выпускники этих местных школ даже отправлялись в Королевство Польское на должности чиновников… как урожденные русские… Процесс возврата к польскости как среди этих местных полуинтеллигентов, так и среди застенковой шляхты проходит очень медленно…»[10]
Наличие общерусской идентичности у значительной части белорусской интеллигенции и населения, остававшихся либо сознательными, либо стихийными приверженцами западнорусизма, вызывало серьезную озабоченность польских властей, политика которых с самого начала была направлена на его искоренение. В борьбе с западнорусизмом на белорусских землях Варшава использовала различные методы этнокультурной инженерии, стремясь в конечном счете к полонизации белорусского населения.
По словам белорусского историка А. Загидулина, первый пункт программы польской национальной политики на белорусских землях, разработанной чиновником министерства иностранных дел Польши М. Арцишевским в 1921 г., предусматривал «проведение размежевания между белорусами-католиками и белорусами-православными… Первых надлежит ограждать от белорусизации и окружать атмосферой польской культуры. Вторых надлежит предохранять от русификации, привлекая для этого белорусские силы»[11]. Таким образом, белорусы-католики рассматривались Варшавой как «потенциальные поляки» и поэтому подлежали первоочередной и безусловной полонизации, в то время как православных белорусов предполагалось вырвать из лона общерусской культуры для создания предпосылок их последующей полонизации.
Польские власти и польская католическая церковь крайне подозрительно и враждебно относились к деятельности тех католических ксендзов, которые участвовали в белорусском национальном движении или симпатизировали ему. Католические ксендзы-белорусы, «скомпрометировавшие» себя подобным образом в глазах польской администрации, преследовались, часто лишались своих приходов и высылались за пределы белорусских земель. По справедливому замечанию польского историка из г. Белосток Е. Мироновича, «государственную власть раздражало само присутствие белорусского элемента в католическом костеле. Во время санации власти не допускали самой возможности появления белорусского движения в костеле…»[12]
***
Поскольку общерусская идентичность среди белорусского населения была теснейшим образом связана с православием, традиционно воспринимавшимся белорусами как «русская вера», польские власти активно использовали конфессиональный фактор для ослабления русского самосознания православных белорусов и создания предпосылок для их последующей полонизации.
Несмотря на негативно-враждебное отношение к православной церкви со стороны польских властей, воспринимавших ее как наследие Российской империи и «реликт времен разделов Речи Посполитой»[13], Варшава, руководствуясь прагматическими соображениями, энергично стремилась не только ослабить православную церковь путем ревиндикаций и искусственного сокращения числа приходов, но и использовать ее в качестве инструмента в своей этнокультурной политике. Это, в частности, нашло свое выражение в «подчинении структур православной церкви государственному аппарату и в стремлении использовать ее для ассимиляции непольского населения восточных «кресов»[14].
Именно эти соображения определяли политику Варшавы, направленную на провозглашение автокефалии православной церкви в Польше в 1925 г., что было негативно воспринято православным населением и большинством православного духовенства[15], и на ее последующую полонизацию, активно проводимую в 1930-е годы. Насильственное навязывание автокефалии большинству противившегося ей духовенства и прихожан со стороны Варшавы было открытым нарушением статьи VII Рижского договора, которая содержала обязательство сторон «ни прямо, ни косвенно не вмешиваться в дело, касающееся устройства и жизни церкви и религиозных обществ, находящихся на территории другой страны»[16].
С самого начала политика полонизации православной церкви и ее прихожан отличалась системностью и последовательностью; при этом инициатива полонизационных акций часто исходила от руководства восточных воеводств Второй Речи Посполитой. Так, 20 января 1930 г. полесский воевода в своем обращении к старостам Полесского воеводства потребовал от них «строгого соблюдения правил польского написания имен православного населения», до этого указывавшихся в соответствии с правилами русского языка. К документу прилагался список церковнославянских имен в переводе на польский язык, одобренный Православной консисторией[17]. В соответствии с данным списком, имя «Аввакумъ» должно было указываться как «Abbakum», имя «Авдiй» как «Abdjusz», имя «Авксентiй» как «Auksentjusz» и т.д.[18]
(...)
Созданный в 1935 г. Комитет по национальным вопросам при Совете министров Польши на своем заседании в декабре 1935 г. принял решение о том, что «православная церковь должна стать инструментом для распространения польской культуры на восточных землях»[21]. Для реализации данной цели было запланировано ликвидировать православные духовные семинарии в Вильно и Кременце и перевести подготовку православного духовенства в Варшаву; ввести польский язык в церковное делопроизводство, проповеди и преподавание религии; организовать издание церковной литературы на польском языке и перевести православную церковь с юлианского на григорианский календарь[22].
(...)
Хотя кампания полонизации православной церкви и введение польского языка в церковные службы встречали сопротивление и неприятие верующих и части духовенства старшего поколения, они были поддержаны многими молодыми представителями православного духовенства - выпускниками Варшавского университета, которые активно использовали польский язык в проповедях. В отличие от властей Российской империи, попытка которых ввести русский язык в дополнительные католические богослужения в Северо-Западном крае для белорусов-католиков во второй половине XIX в. потерпела неудачу по причине «непоследовательности обрусительной политики правительства»[25], кампания польских властей по полонизации православной церкви в Польше в 1930-е годы в целом достигла некоторых успехов в силу своей системности, наступательности и последовательности, вытекавших из их уверенности в собственном цивилизационном превосходстве.
Однако, несмотря на столь масштабные меры, призванные лишить православную церковь её традиционной роли защитника общерусской идентичности и превратить её в инструмент полонизации белорусов, значительная часть православного духовенства оставалась оплотом русского самосознания на белорусских землях. Примечательно в этой связи, что в отчете референта отдела общественной безопасности Полесского воеводского управления от 29 января 1933 г. православные священники, причем в основном местные уроженцы, указывались как наиболее активные деятели русского движения в ряде поветов Полесья. Особую озабоченность референта общественной безопасности Полесского воеводства вызвало то обстоятельство, что православные священники в г. Давид-городок развернули энергичную деятельность во время переписи 1931 г., «призывая население указывать русский язык в качестве родного»[26].
Свое разочарование православной церковью как возможным инструментом полонизации белорусов выразил на совещании воевод северо-восточных воеводств Польши в г. Гродно 24 апреля 1937 г. полесский воевода Де Траммекур, весьма эмоционально назвавший православных священников «паскудным» и «негативным элементом», ведущим пропаганду «в российском духе», и заявивший, что «необходимо отнять у попа возможность оказывать нежелательное влияние на верующих»[27]. Тем самым один из высокопоставленных польских политиков в конце межвоенного периода был вынужден признать, что вопреки широкомасштабным преобразованиям православной церкви в Польше, призванным превратить ее в орудие полонизации православного непольского населения, православная церковь сохраняла свою традиционную роль защитника русской идентичности и культуры.
***
Важным средством борьбы с русской идентичностью населения западнобелорусских земель были преследования и дискриминация русской прессы со стороны официальной Варшавы. Дискриминация прессы на русском языке польскими властями имела разнообразные формы, включая прямые запреты на распространение некоторых изданий в Польше. Так, 23 августа 1937 г. управление Полесского воеводства информировало старост всех поветов данного воеводства о решении министерства внутренних дел Польши запретить подписку на издававшуюся в г. Ужгород (Чехословакия) «Русскую народную газету», а также на «Евразийскую хронику», издававшуюся на русском языке в Берлине. В документе несколько туманно объяснялось, что запрет на распространение данных изданий связан с тем, что «их содержание обнаруживает признаки преступлений, предусмотренных в Уголовном кодексе»[28]. Ранее был введен запрет на ряд газет, журналов и книг, изданных в СССР.
Крайне подозрительный и откровенно дискриминационный подход польские власти демонстрировали и в отношении периодических изданий на русском языке в восточных воеводствах Польши, опасаясь их нежелательного для Варшавы влияния на местное белорусское население. Ярким примером подобного отношения польской администрации к русской прессе является попытка активиста русского движения в г. Пинск П. Хинича начать издание русскоязычной газеты «Под небом Полесья». Официальная декларация Хинича о намерении издавать подобную газету была направлена старосте Пинского повета Полесского воеводства 12 октября 1931 г., при этом в документе указывалось, что газета будет содержать информацию экономического, общественного и культурного характера, что издание будет стоять на почве польской государственности и что местом издания будет г. Пинск[29].
(...)
Содержание первых нескольких номеров газеты «Под небом Полесья» не могло не вызвать сильнейшего раздражения польской администрации. Так, в статье о населении г. Пинска указывалось, что из 30470 жителей города 19597 составляют евреи, 7249 - поляки, остальные - русские, к числу которых газета отнесла «белоруссов, украинцев и великоруссов»[32]. Таким образом, белорусы вполне в духе западнорусизма трактовались газетой как составная часть единого русского народа, что было неприемлемо для польских властей. Немалую озабоченность местной польской администрации вызвало и опубликованное на страницах газеты сообщение её редакции о том, что успех издания «превзошел все наши ожидания… В первый же день мы приобрели весьма значительное число подписчиков. В редакцию нашу ежедневно поступают приветственные и сочувственные письма…».[33]
Однако самой неприемлемой для польских властей, судя по всему, стала статья о предстоящей в Польше переписи населения, опубликованная в третьем номере газеты. Констатировав, что «для нас, русских, предстоящая 9 декабря сего года всеобщая перепись населения… будет иметь огромное значение», газета самокритично замечала, что «русские теперь, при польской власти, являются гораздо менее устойчивыми национально, чем были поляки даже в самую тяжелую для них пору национальных и религиозных преследований»[34]. В связи с этим газета призывала своих читателей указывать в ходе переписи в качестве родного только русский язык: «Пусть же каждый русский знает и помнит, что указания агентам по переписи языка русского (rosyjskiego) как родного не является чем-то маловажным, а исполнением долга перед лицом национальных и культурных интересов русского меньшинства в Польской республике»[35].
Пинский староста сдержал свое слово об уничтожении газеты «Под небом Полесья» путем деструктивных мер. В результате отказа местных типографий печатать газету несколько ее номеров вышли в белорусской типографии имени Скорины в Вильно, что было сразу замечено местными структурами безопасности. В своем донесении полесскому воеводе 18 ноября 1931 г. отдел безопасности управления Виленского воеводства отмечал «пророссийскую направленность» издателей газеты «Под небом Полесья», которая выразилась в том, что белорусы, украинцы и великорусы трактуются как части единого русского народа. «Подобную позицию, - отмечалось в донесении, - занимает и виленская газета «Наше время», которая утверждает, что языки белорусский и украинский находятся в таком отношении к русскому языку, как мазурский язык к языку польскому»[36].
Автор донесения отмечал также «не только идеологические, но и персональные связи» между виленской газетой «Наше время» и пинским «Под небом Полесья». В документе подчеркивалось, что меры по недопущению издания газеты «Под небом Полесья» в Вильно труднореализуемы, поскольку издание газеты осуществляется в белорусской типографии имени Скорины, которая контролируется белорусской христианской демократией и близкими к ней группами, включая группу бывшего сенатора и «российского монархиста» В. Богдановича[37]. Тем не менее, польской администрации в начале 1932 г. удалось блокировать издание неугодной для неё газеты. Уже в первом номере «Под небом Полесья» за 1932 г. редакция, намекая на усложнившиеся условия работы, сообщала своим читателям о переносе печатания газеты в другую типографию и связанной с этим задержкой издания; со второго номера «по независящим от редакции причинам» газета стала выходить непериодически[38] и, наконец, ее издание было прекращено.
(...)
Издание газет на русском языке в восточных воеводствах Польши и их популярность среди местного населения вызывали крайне негативную реакцию польской общественности и прессы. Так, издававшаяся в Полесском воеводстве польская газета «Экспресс полесски» с неудовольствием констатировала в одной из своих статей, что «хотя на Полесьи нет русских, тут выходят издания на русском языке»[44]. В ответ на попытки издания газет на русском языке польская администрация в Полесском воеводстве во второй половине 1930-х годов активизировала попытки создания популярной «Полесской газеты» на польском языке для местного крестьянского населения, объясняя это как необходимостью распространения информации экономического характера, так и политическими соображениями. Так, представитель Полесского воеводства С. Беневски в своем обращении к министерству сельского хозяйства откровенно указывал на то, что при наличии «подходящей газеты» местного полешука «можно относительно легко полонизировать»[45].
***
Важным инструментом борьбы официальной Варшавы с русской идентичностью на западнобелорусских землях была образовательная и культурная политика. Уже в ходе немецкой оккупации белорусских областей во время Первой мировой войны германская оккупационная администрация энергично содействовала развитию образования на белорусском и литовском языках в противовес доминировавшим здесь русской и польской культуре. С инкорпорацией данных территорий в состав возрожденной Польши официальная Варшава, трактуя свои этнически непольские восточные провинции как исконно польские земли, с самого начала проводила тут системную кампанию полонизации. Это сразу отразилось в сфере образования, где, с одной стороны, насаждались польские школы, а с другой стороны, открытые при поддержке немецкой оккупационной администрации белорусские школы постепенно ликвидировались.
Однако главным объектом преследования были русские школы, поскольку Варшава преследовала цель полной «дерусификации» исконно польских, по её мнению, земель, утративших свою «польскость» только в результате разделов Речи Посполитой и политики властей Российской империи. Примечательно, что Товарищество белорусских школ в г. Вильно в своем циркуляре учителям белорусских школ осенью 1919 г. откровенно указывало, что «если Вы откажетесь быть белорусским учителем, то пользы белорусскому народу Вы этим не принесете, так как открыть в Вашем селе не белорусскую, а… русскую школу при нынешних условиях нельзя, поскольку польские власти этого не позволят…»[46] Данный документ красноречиво свидетельствует о том, что местные педагогические кадры на западнобелорусских землях в известной степени были вынуждены становится белорусскими учителями, не имея возможности преподавать в русских школах.
Явное предпочтение к русской школе обнаруживала значительная часть коренного населения белорусских областей, оказавшихся в составе Польши. Так, 25 октября 1919 г. в Белорусскую Центральную Раду Виленщины и Гродненщины поступило обращение от жителей местечка Острин бывшей Виленской губернии, в котором прямо говорилось о том, что «все мы и наши дети привыкли к школе русской и такую школу мы считаем сейчас наиболее для нас подходящей… В нашем местечке Острине открыта польская школа, но в этой школе наши дети ничего не могут понять, потому что они не говорят по-польски»[47].
Предпочтение русскому образованию отдавали даже жители Белостока - самой западной этнически белорусской области. Направленный Белорусской Центральной Радой Виленщины и Гродненщины в Белостокский повет в качестве белорусского учителя П. Костюк в своем отчете в школьный отдел рады сообщал 12 сентября 1919 г. о том, что «жители и комитет в Белостоке сказали: нам нужны школы русские или же польские, но не белорусские. Комитет в Белостоке не белорусский, а русский. Этот Комитет уже открыл в Белостоке две школы: одну с преподаванием русского языка и частную за свои средства с преподаванием русского языка и Закона Божьего. Учителя у них свои… Услышав это, мы все и разъехались…»[48]
С окончательным утверждением польского господства на западнобелорусских землях в результате политики полонизации образовательной сферы число белорусских учебных заведений резко сократилось. Если в 1922/1923 учебном году существовало 32 белорусские начальные школы в Западной Беларуси, то к 1938/1939 учебному году их число сократилось всего до 5 - и это примерно на 2 миллиона населения![49]
Кадровая политика польских властей в образовательной сфере диктовалась прежде всего интересами полонизации. Так, например, на территории Гродненской губернии в сентябре 1919 г. польские школьные инспекторы заявляли белорусским учителям, что на работу в местные белорусские школы могут быть приняты только те учителя, которые окончили польские учительские курсы. Однако, как сообщали учителя из Гродненской губернии в Центральную Белорусскую Раду Виленщины и Гродненщины 26 сентября 1919 г., «учителям, окончившим польские учительские курсы, но сознательным белорусам или православным, никаких школ все равно не дают»[50].
В предложениях полесского воеводы о мерах поднятия образовательного уровня населения Полесского воеводства, направленного министру внутренних дел Польши в феврале 1937 г., подчеркивалось, что «учительские кадры для полесских сел должны набираться исключительно из коренных поляков, осознающих важность своей миссии… Не может быть и речи о том, чтобы в течении как минимум 10 ближайших лет учителем на территории Полесья мог бы быть русский, украинец, белорус или даже местный полешук. Учитель-полешук православной веры чаще всего русифицируется или украинизируется и вместо активной деятельности на благо государства попадает под влияние окружения - либо пассивного, либо настроенного враждебно по отношению к польскости…»[51] В этом же документе полесский воевода призывал существенно увеличить число общеобразовательных школ в Полесском воеводстве и улучшить материальные условия учителей. Аргументируя необходимость данных мер, воевода подчеркивал, что «пробуждение чувства принадлежности к польскому народу у несознательного в национальном отношении полешука не даст ожидаемых результатов до тех пор, пока это не получит основание в широком развитии польского школьного просвещения»[52].
Польские власти, таким образом, прекрасно понимали важность системы образования для воспитания населения в духе лояльности государству. После вхождения Западной Белоруссии в состав СССР в сентябре 1939 г. работники агитационных бригад ЦК КП(б)Б, работавшие с местным населением, сообщали в своих отчетах о том, что многие местные жители - учителя по профессии были уволены с работы польскими чиновниками по причине своей этноконфессиональной принадлежности. В частности, начальник агитбригады ЦК КП(б)Б М. Фридман, работавший на Виленщине с 24 сентября по 26 октября 1939 г. указывал в своем отчете, что «многие из присутствующих крестьян заявили, что они раньше работали учителями, но потому, что они русские, их из школы выгнали»[53].
Однако даже немногочисленные белорусские гимназии использовались польскими властями для полонизации учащихся; при этом польские школьные власти тщательно следили за тем, чтобы гимназии готовили лояльных польских граждан и чтобы преподавание в белорусских гимназиях ни в коем случае не велось на русском языке. Разрешение на деятельность белорусской гимназии в г. Гродек Вилейски Виленского воеводства в 1922-1923 учебном году было обусловлено введением польского языка как предмета в объеме не менее 4 часов в неделю и истории Польши на польском языке объемом не менее 2 часов в неделю[54].
Вскоре бдительные школьные власти выявили в работе данной гимназии ряд недостатков. Местный школьный инспектор сообщал куратору Виленского школьного округа 4 ноября 1923 г. о том, что «гимназию посещают в основном евреи и православные. Учителя польского языка в гимназии нет. Предметы преподаются на русском языке…»[55] За подобные прегрешения куратор Виленского школьного округа принял оперативное решение о прекращении занятий в данной гимназии. В числе условий продления разрешения на деятельность белорусской гимназии в г. Клецк в 1927-1928 учебном году местными школьными властями было указано преподавание предметов «исключительно на белорусском языке, а не на русском. То же касается и школьных учебников»[56]. Таким образом, недопущение русского литературного языка в образовательный процесс в белорусских учебных заведениях было принципиальной позицией и предметом особой заботы со стороны польских школьных властей.
Противодействие русской культуре со стороны польских властей нашло выражение и в театре. Полесский воевода Крахельский 19 ноября 1930 г. вменил в обязанность подчиненным ему старостам поветов усилить контроль над представлениями театров национальных меньшинств. Выполняя указание воеводы, староста Пружанского повета сообщал 14 января 1931 г. о гастролях русского драматического театра «Тард» из Вильно на территории вверенного ему повета. Признавая высокие художественные качества данного театра, староста, тем не менее, замечал, что «поскольку театр в определенной мере способствует распространению русской культуры на кресах всходних, его необходимо отнести к числу нежелательных»[57].
* * *
Многочисленные высказывания польских политических деятелей разного уровня и открыто озвучиваемые ими планы полной ассимиляции непольского населения северо-восточных воеводств, а также практические действия польской администрации в данных воеводствах Второй Речи Посполитой позволяют говорить о том, что политика Варшавы в отношении восточнославянских национальных меньшинств обнаруживала явные признаки «косвенного геноцида» или этноцида, понимаемого как «уничтожение культуры народа, ведущее к его исчезновению путем ассимиляции»[58]. «Ориентация польского правительства на возможность решения белорусской проблемы путем ассимиляции белорусов и ликвидации белорусских структур оказалась противоречащей интересам государства… Не только советская пропаганда, но и практическая политика властей привела к усилению среди белорусского населения тенденций радикальной антигосударственной оппозиции»,[59] - справедливо отмечает Е. Миронович. Все это в значительной степени объясняет поведение населения Западной Беларуси, восторженно встречавшего появление на западнобелорусских землях частей Красной Армии в роковой для польского государства день 17 сентября 1939 года. При этом Красная Армия воспринималась белорусами восточных воеводств Польши не только как «красная», но и как «русская».
Кирилл Владимирович Шевченко,
доктор исторических наук, профессор кафедры гражданского права и процесса
Минского филиала Российского государственного социального университета
Читать полностью в источнике: Западная Русь