Происхождение теории о первенстве Константинопольского патриарха
Патриарх Константинопольский Мелетий IV(Метаксакис)(1921-1923)
У любого заинтересованного человека нынешние дискуссии о первенстве в Церкви вызывают нескрываемое смущение, многократно усиливающееся в связи с назойливостью требования скорее разрешить этот вопрос в пользу «первенствующей» Церкви, без чего якобы невозможно дальнейшее благополучие мирового православия. Греческие иерархи не скупятся в выражениях в адрес Русской Церкви, которая, по их мнению, «саботирует» всеправославные инициативы и своими действиями «изолирует себя от сообщества православных Церквей», а наименее сдержанные представители Католической Церкви, также играющей особую роль в этом вопросе, настаивают на том, чтобы больше не ждать внутриправославного консенсуса и перейти к решительному форсированию проблемы первенства, остальные, мол, подтянутся позже. Беспрецедентное давление, оказываемое на Русскую Церковь с начала патриаршества нынешнего Константинопольского предстоятеля, вызывает, с одной стороны, естественные защитные рефлексы, первым из которых является традиционное русское «пождание», а с другой - заставляет задуматься о том, не являются ли силовые действия последних двух десятилетий следствием того, что в позициях Русской Церкви обнаружилась брешь, которую и пытаются пробить.
Нужно признать, что одним из очевидных слабых мест до сих пор являлось фактическое отсутствие у Московской патриархии собственной внятной и непротиворечивой позиции по вопросу о лидерстве в Церкви, которую можно было бы противопоставить той модели, которая родилась в недрах Фанара в критические 1920-е гг. и затем активно продвигалась все последующие десятилетия. К счастью, недавние решения Архиерейских соборов Русской Православной Церкви 2008 и 2013 гг. и принятие документа «Позиция Московского Патриархата по вопросу о первенстве во Вселенской Церкви», как кажется, обозначили возвращение Русской Церкви в область интеллектуального осмысления проблемы лидерства в Церкви и вселяют надежду на то, что потенциал возрождающейся русской богословской науки сможет послужить преодолению возможно последнего в человеческой истории искушения «дымным надмением мира».
Проблема первенства в Православной Церкви в нынешней ее постановке - явление совершенно новое и весьма далекое от противостояния древних церковных центров в первом тысячелетии христианской истории, хотя и старательно маскирующееся под новую фазу старых споров.
Отпадение Рима, исчезновение Византийской империи и появление новых могущественных православных держав радикально изменили условия существования мирового православия и задали иную систему координат. Невозможность для «восточных патриархов» претендовать на лидерство и, главное, обеспечивать его в период турецкого владычества, а также фактическое отсутствие пространства для конкуренции между отдельными Церквями привели к формированию специфического status quo во взаимоотношениях поместных православных Церквей, который соблюдался до начала XX в. Но практически одновременное крушение Российской и Османской империй, начавшиеся гонения на Русскую Православную Церковь, дошедшее до предела уменьшение канонической территории Константинопольского патриархата и колоссальный рост православной диаспоры привели к формированию совершенно новой ситуации, вызвавшей необходимость пересмотра сложившихся межцерковных отношений. Именно в это время тяжелейших испытаний, когда для многих Церквей стоял вопрос физического выживания во враждебной антихристианской среде, и возникает вновь в Православной Церкви тема «первенства», обращение к которой было обусловлено отнюдь не церковными мотивами.
Наблюдая за нынешним витком споров по этому вопросу, с сожалением замечаешь, как аргументация сторон нередко строится буквально с чистого листа, без учета истории вопроса и предшествующей литературы, в то время как именно в кропотливой реконструкции истории развития псевдобогословия первенства и кроется ключ к его опровержению. Можно с уверенностью сказать, что без знания истории споров о первенстве в XX в. невозможно ни адекватно их понять, ни дать им правильную оценку. Поэтому следующий далее сравнительно краткий исторический экскурс имеет своей целью напомнить об «оборотной стороне» нынешнего противостояния, которую принято дипломатически замалчивать.
В марте 1919 г. за два месяца до начала Греко-турецкой войны, Константинопольский патриархат официально разорвал отношения с Портой, что повлекло за собой фактический переход на нелегальное существование. 25 ноября 1921 г. в самый разгар войны, невзирая на активное противодействие греческого правительства, на патриарший престол был избран бывший митрополит Афинский Мелетий (Метаксакис), пламенный националист и венизелист, непризнанный в качестве патриарха ни греческим правительством, ни, разумеется, турками. Избрание Мелетия было чисто политическим маневром: как писал участник тех событий митрополит Амасийский Герман, «движущей силой этого избрания были политические и экономические причины». Мелетий был призван возглавить патриархат в это тяжелейшее время и вывести его из кризиса, маневрируя между Анкарой и Афинами. Но, вместо того чтобы занять подобающую Церкви нейтральную миротворческую позицию, патриархат, разорвав отношения как с турецким правительством, так и с Греческим королевством и сделав ставку на поддержку третьих сил, попытался выстроить собственную политику, которая и привела его к закономерному краху...
Настроения, царившие в патриархии в то время, не были ни для кого секретом. Французский верховный комиссар в Стамбуле сообщал в Париж в июне 1921 г.:
Фанар, между тем, похоже, вовсе не склонен к тому, чтобы перестать лезть в политику, движимый к тому воспоминаниями о былых временах, когда он играл важную роль в турецких делах. Исконный хранитель «Великой идеи», он решительно поддержал политическую линию Венизелоса. По мысли Фанара, благодаря греческой оккупации Смирны и Фракии чаяния всего эллинского мира в самом скором времени наконец осуществятся, а Севрский мирный договор открыл грекам путь к преемству с Византийской империей.
О том же писал, иронизируя, и М. Д’Эрбиньи:
Греки Фанара живут лишь одной мечтой: восстановить свой патриархат в качестве духовного главы эллинизма. Крушение русских и симпатии англичан наконец обеспечили им успех после ожидания, не ослабшего даже за пять прошедших столетий. Императорский трон, который они отдадут тому, кого изберет Венизелос, станет согласно исконному византийскому чаянию, единственным в мире императорским престолом, так как все остальные - соперничающие и мятежные - только что пали. Венизелос пообещал им в виде компенсации религиозное господство в этой империи. «Вселенский патриарх» благословит из Святой Софии весь Восток, греческий и славянский. Оттуда он благословит даже Запад...
Увы, в августе 1922 г. греческая армия была разбита, и патриархат во главе с непризнанным патриархом остался с турками фактически один на один.
Избранный в 1921 г. без согласия турецкого правительства патриарх Мелетий, к тому же греческий подданный, повел яростную политику против Турции, проповедуя в церквах необходимость борьбы с турецкой армией, которая в то время сражалась с греками. Ясно, что не только турки, но и лояльные православные уроженцы Турции негодовали на патриарха-политикана, вполне сознавая громадную опасность для всего православного населения в случае победы турок. Так оно и случилось. Турки победили, и был момент, когда всему греческому населению Малой Азии грозило поголовное истребление.
В ситуации обостренных до предела национальных отношений после завершения войны турки в категорической форме потребовали выдворения со своей территории всех греческих организаций, занимавших в военное время антиправительственную позицию. В этот список попал и греческий патриархат. Требование было озвучено турецкой делегацией на Лозаннской мирной конференции, но вызвало решительные возражения со стороны представителей Греции и многих других стран. В тот краткий период, когда данный вопрос обсуждался на конференции, все мировое сообщество внимательно следило за развитием событий, а в греческой среде возникали пораженческие настроения. Но благодаря заступничеству международного сообщества Константинопольская Церковь смогла тогда устоять, правда путем серьезного компромисса: патриархат лишался всех административных привилегий, Мелетий должен был отречься от патриаршества и покинуть Турцию, а возглавлять патриархат мог отныне только турецкий подданный. Главным же результатом стало то, что деятельность патриархии попала под строжайшие ограничения со стороны турецкого режима, который еще долгие годы после того продолжал вести последовательную работу по изоляции и вытеснению греческой Церкви со своей территории.
Во всяком случае, в 1923 г. Константинопольский патриарх восстановил свои отношения с турецким правительством, но получил признание исключи-тельно в качестве главы православной общины на территории Турции. Такая позиция по отношению к греческому патриарху была очевидно несправедливой: попытки ограничить его деятельность только пределами Турецкой республики противоречили здравому смыслу, поскольку патриархат имел в своей прямой юрисдикции епархии на территории северной Греции и на Крите. Но главным образом подобный статус не соответствовал тому значению, которое отводило Константинопольскому патриарху греческое национальное сознание, согласно которому патриарх считался «духовным главой» рассеянного по всему миру греческого народа - «этнархом». Разумеется, сохранение своего древнего духовного центра стало для греков делом национального значения.
Следует отметить, что в те годы неоднократно возникал проект переноса патриархата «в изгнание», например в Салоники или на Афон, и даже синод Константинопольской Церкви заявлял о готовности пойти на такой шаг, но в определенный момент эти идеи были решительно пресечены Венизелосом как противоречащие интересам Церкви и нации. Еще на Лозаннской мирной конференции Венизелос заявил, что удаление патриархата из Константинополя «невозможно с канонической точки зрения»: «патриарх является в первую очередь архиепископом Константинополя - Нового Рима, который благодаря своему статусу в IV-V веках был возведен в достоинство Вселенского патриархата решением всех христианских Церквей, включая и Римскую. Никто в мире не может развести два этих атрибута». Уяснив позицию правительства, греки стали повсеместно подчеркивать именно невозможность перенесения патриархата из Стамбула.
Такое утверждение явно спекулировало на католической идее о связи папского престола с «кафедрой Петра», поэтому параллели, которые в то время проводились между Константинополем и Римом, были отнюдь неслучайными. В 1925 г., в разгар кризиса, вызванного изгнанием патриарха Константина VI, греческий представитель Эксиндарис вновь настаивал на том, что «вопрос о перемещении Вселенского патриархата находится вне компетенции религиозных лидеров Фанара, поскольку его пребывание здесь является неизбежным с точки зрения канонического права». Но и представители Церкви не гнушались подобными заявлениями, делая вид, что они не содержат в себе никаких противоречий. Например, преемник изгнанного Константина VI патриарх Василий III высказывал сомнения в том, что «даже авторитет священного синода позволил бы поставить вопрос о переносе кафедры». Более того, патриарх не считал, что «прецедент 1204 года, когда в период латинского господства в Константинополе патриархат был выведен в Никею, имеет отношение к настоящей ситуации».
Таким образом, отказ от переноса кафедры обрекал Константинопольского патриарха на «добровольное мученичество» во имя своего народа.
<...>
Для беззащитного патриархата особенно важно было заручиться покровительством со стороны иностранных государств, поддержка которых могла бы повлиять на отношение к нему со стороны турецкого правительства, и главные надежды возлагались здесь, естественно, на Англию. Связи патриархата с британской политической и церковной элитой хорошо известны, и ни для кого не секрет, что именно политические мотивы были двигателем сближения Фанара и Лондона в послевоенный период. Как пишет Б. Джефферт, упоминая имя Кентерберийского архиепископа того времени: «Дэвидсон и его советники хорошо сознавали, что новый интерес Константинополя к Англиканской Церкви происходил из потребности в союзниках во время послевоенного противостояния и переговоров с Турцией...» Также и англиканский епископ Египта Л. Евинн писал в одном из своих писем в 1922 г.: «Греческие миряне разного положения в обществе подстегивают своих церковных представителей вступать в контакт с Церковью Англии», будучи убежденными, что Церковь «имеет большую силу и влияние в отношении британского правительства». В другом письме он повторял эту идею: «Думаю, что не будет заблуждением сказать, что одним из ключевых факторов, который оказывает влияние на действия представителей Восточных Церквей, является их уверенность в том, что наша Церковь обладает большой политической силой». Но одной поддержки Англии было недостаточно. Фа-нар в эти годы не брезговал выстраивать отношения и с откровенно безбожным большевистским правительством в России...
Важно также понимать, что патриархат оказался в двусмысленной ситуации: с одной стороны, он долгие годы позиционировался как духовный и даже национальный центр эллинизма и собственно действовал в этом ключе, а с другой - ему нужно было как-то отводить от себя турецкие обвинения в том, что он остался проводником греческих националистических идей и «агентом» греческого правительства. В этой связи Фанар начал развивать теорию о своем наднациональном, подлинно «вселенском» характере, которая нередко потом находила выражение в не совсем правдоподобных формулах вроде: «Константинопольский патриархат, как верховный глава всего восточного христианства, всегда отстаивал линию дистанцирования от всякой национальной и местной политики...»
Вскоре после своего избрания на патриаршество Мелетий стал открыто говорить о своем особом статусе в Православной Церкви: «Я не должен забывать, что являюсь не только лидером (άρχηγός) османских греков-христиан, но и 150 млн православных христиан по всему миру...»
На интронизации Мелетия митрополит Селевкийский Герман в своем слове назвал Константинопольский престол «первенствующим в отношении остальных Церквей» (προκαθήμενον των άλλων έκκλησιών), «центром всего православия» и «всеобщим голосом Церкви», а Константинопольского патриарха - «предстоятелем предстоятелей всех православных Церквей». Константинопольский патриархат, по словам митрополита, есть «Матерь-Церковь, центр, в котором сходятся и от которого берут начало все поместные православные Церкви, составляющие единое тело».
Сам Мелетий в своей программной интронизационной речи заявил:
Как пастыри первопрестольной Церкви, мы имеем великие обязанности и по отношению ко всей православной полноте. Более чем трехлетнее вдовство первенствующей кафедры всей Православной Церкви представляет собой аномалию, оказывающую вредное воздействие на все церковное тело... Всем известно, как много сложных вопросов и проблем, частных и общих, ждут своего разрешения либо в виде прямого постановления центра православия, либо найденного по его инициативе. К проблемам, существовавшим ранее, война и последовавшее в ее результате изменение политической карты Европы и Азии прибавили новые проблемы, решение части которых давно уже должно было состояться ради пользы православия и в не меньшей степени ради престижа Вселенского патриархата...
Дальнейшая история разрешения накопившихся проблем «ради пользы православия» хотя и хорошо известна, до сих пор не получила надлежащей оценки: это борьба за диаспору, вторжения во внутренние дела других автокефальных Церквей, самочинное признание англиканской иерархии, введение нового стиля и иные скороспелые «всеправославные» инициативы.
Сопровождавшая действия фанариотов псевдобогословская риторика с избытком представлена в источниках того времени. Если обратиться, например, к протоколам заседаний Лозаннской мирной конференции, в той части, где обсуждался вопрос о судьбе Константинопольского патриархата, то обращает на себя внимание легкость, с которой политики оперировали экклезиологическими категориями. Константинопольский патриарх именуется здесь повсеместно «примасом» (primate) и «главой» Православной Церкви. Например, в заявлении греческой делегации говорилось: «Вселенский патриарх является примасом всех православных христианских Церквей. В этом качестве он сносится с главами автокефальных православных Церквей по всем вопросам, относящимся к области веры, христианской нравственности и церковного права. В этих вопросах мнения и авторитет Вселенского патриарха имеют преимущественное значение». И хотя, по словам представителя греческой делегации, в церковных вопросах «решения политической конференции не могут иметь никакого юридического значения», Константинополь до сих пор по инерции ссылается на протоколы Лозаннской конференции как на официальный документ, закрепивший за ним на международном уровне статус «центра мирового православия».
Разумеется, не только политики в эти критические моменты «приукрашивали» положение Константинопольского патриарха в Православной Церкви. Из числа поступивших на имя президента Лозаннской мирной конференции протестов против возможного выдворения патриархата из Константинополя особенно выделялось послание митрополита Антония (Храповицкого), в котором, в частности, говорилось:
[Константинопольская кафедра] по учению Христовой Церкви, изложенному в постановлениях семи Вселенских Соборов, признаваемых как всеми православными христианами, так и римско-католиками, не является только одною из церковных провинций, но мыслится как неизменный элемент полноты Православной Церкви, как инстанция, связанная не только со своим диоцезом, но и со всею Православною Церковью по вселенной, почему и именуется с V века кафедрой Вселенского Патриарха. Наименование это ей присвоено потому, что задолго до разделения Востока с Римом Константинопольский Патриарх как епископ Нового Рима признан Вселенским Собором, равным по чести и власти с Епископом Ветхого Рима (П, 3, IV, 28 и VI, 36), и, что особенно важно, ему одному усвоено право принимать апелляции от епископов, недовольных решением о них поместных соборов (IV, 17). В этом последнем смысле Константинопольский Патриарх для православных христиан всех стран является верховным судьей, а упразднение или унижение сей Апостольской кафедры явилось бы глубоким оскорблением и поражением всей Православной Церкви и, в частности, Церкви Российской, которая издревле привыкла обращаться к Вселенскому Патриарху за разъяснением религиозно-церковных вопросов... Неужели Европа не заступится за наш и всех православных христиан наивысший персональный авторитет и не оградит мирового центра нашей религии, исповедуемой 200 миллионами христиан по всему миру? этот центр неповрежденной Апостольской веры и благороднейшей, свыше двухтысячелетней эллинской культуры от жестокого насилия иноверцев?
Идею Константинопольского патриархата как «центра православия» активно продвигали и англичане, плохо разбиравшиеся в православной экклезиологии и руководившиеся по большей части своими ясными политическими расчетами. Весьма примечательна в этом смысле речь Лондонского епископа, произнесенная им 17 марта 1925 г. на собрании, посвященном тревожному положению Константинопольской Церкви'. По словам епископа, «в настоящее время осуществляется решительная и систематическая работа по разрушению всех христианских организаций с тем, чтобы могло быть осуществлено дело большевистского атеизма». Поэтому «угасание второго по древности великого христианского института в мире... нанесет удар по восточному христианству, что с большой вероятностью может привести к его разобщению и проложить путь распространению большевистского атеизма». Константинополь выбран основной целью именно в силу своего «особого положения» как «первенствующей и центральной кафедры» Православной Церкви. По словам оратора, все многочисленное православное сообщество «сходится воедино в своей Матери патриаршей кафедре Константинополя и рассматривает Вселенский патриархат как свой центр».
<...>
1920-е гг. были трагическим периодом в истории Константинопольского патриархата. Нельзя забывать или приуменьшать те скорби, которые пришлось пережить греческому населению Турции вместе с его пастырями. Образ патриархов-исповедников, страдающих вместе со своим народом и претерпевающих гонения от турок, не оставлял равнодушным братские Православные Церкви и международное сообщество и вызывал естественное сочувствие и поддержку. Но, к сожалению, многие действия константинопольских первоиерархов не вполне соответствовали образу смиренных исповедников. Увы, в эти годы очень многие разочаровались в искренности и благонадежности Вселенских патриархов, а авторитету патриархата был нанесен колоссальный урон. Характерно высказывание митрополита Антония (Храповицкого), писавшего митрополиту Евлогию (Георгиевскому) 25 августа 1927 г.: «Вам хорошо известно, как глубоко и искренно чту я Святейшие Престолы Восточных Патриархов. Но сейчас не без опаски взираю на лиц, занимающих Вселенский и Александрийский Престолы...».
Наивно полагать, что в эти годы Константинопольский патриархат, жертвуя своими собственными интересами, думал о пользе всей Православной Церкви. Скорее наоборот, несложно убедиться, что действия Фанара были направлены исключительно на собственное выживание и выход из того тупика, в который он был заведен слепым греческим национализмом и бездумным политиканством. Родившаяся в эти годы теория о всеправославном лидерстве Константинопольского патриарха имеет под собой совсем не богословские основания, поэтому воспринимать ее сейчас как объект для богословских дискуссий - означает признавать ее правомочность и, как следствие, покрывать все то лукавство, которым сопровождалось ее обоснование и продвижение. Нужно вновь и вновь указывать на неправильность самой постановки вопроса о «первенстве» в Православной Церкви и на несостоятельность той аргументации, которую разрабатывали богословы Константинопольского патриархата на протяжении всего XX в. Также не стоит забывать и о внешних факторах, оказывавших влияние на развитие этого вопроса в современном православном богословии, роль которых только усилилась с началом нового геополитического противостояния в период Холодной войны.
Ермилов Павел Валерьевич,
кандидат исторических наук, священник Храма
святителя Николая Мирликийского в Кузнецах.
Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета.
серия 1: богословие. философия. Религиоведение. 2014.
Полная версия в источнике:Западная Русь