Мужество
Я слишком хорошо помню тот эпизод. Даже спустя столько лет. Звонок в дверь. Поворот ключа. Её заплаканные глаза. “Я тебе изменила” вместо приветствия.
За неделю до этого она вернулась из поездки, в которой сильно простыла, и мы виделись с того момента лишь раз, на какие-то полчаса, когда я навестил её сопливую и температурющую дома. Её странное потерянное настроение я тогда списал на болезнь.
А в тот день, едва поправившись, она должна была уехать ещё на несколько недель в отпуск с семьёй. “Не надо меня провожать, лучше я сама заеду”. Я снова не придал значения. Или мне просто было всё равно тогда, не помню. Месяцы и месяцы до этого момента навсегда скрыты в тумане.
“Я тебе изменила”, почти прошептала она, стоя на пороге, и я до сих пор не могу сказать, что именно я почувствовал в тот момент. Ничего, наверное. Меня словно выключили. Я спокойно пригласил её зайти, предложил чаю, автоматически задал понятные вопросы.
“Почему ты такой спокойный? Я думала, ты просто захлопнешь дверь”. Моё холодное равнодушие испугало её. “Или что будешь кричать. Почему ты не кричишь на меня? Ты слышал, что я сказала?”
Она хотела, чтобы я кричал. Чтобы я тут же послал её, оскорбив всеми возможными словами. Так было бы проще сделать то, что она собиралась сделать.
“Я от себя такого не ожидала”, прошептала она. “А я ожидал”, жестоко соврал я в ответ, игнорируя её мокрые глаза. “Практически знал”.
Меня там не было. Вместо меня отвечал робот, репликант. Моя крайняя степень эмоционального потрясения - именно такое ледяное спокойствие и безразличие. Именно с этим безразличием на лице я способен говорить и совершать самые жестокие вещи. Она тогда решила, что мне всё равно. Если бы.
“Так что, раз ты ждала, что я буду рвать и метать, что выставлю тебя за дверь, получается, ты пришла всё закончить? Тебе ведь не нужно моё прощение?”
После паузы она подняла глаза. “Как я теперь могу быть с тобой и смотреть тебе в лицо? Ты ведь меня никогда не простишь”. Где-то внутри я начал кричать, приходя в себя, но всё ещё недостаточно громко, чтобы вынырнуть из оцепенения. Но это была лишь часть ответа. “Я позволила себе захотеть другого, ответить на поцелуй, не остановила его. Значит, это конец. Значит, что нас больше нет”.
Я тогда в продолжении сказал ещё много жестоких и циничных слов. С тем же безразличием в голосе, да. Я защищал себя. “Что ж, наверное, это к лучшему. Лучше сейчас, когда мы не женаты, у нас нет детей и нам нечего делить”, подытожил я в конце. “Хорошо тебе отдохнуть”. I was a fucking asshole.
Лишь спустя почти месяц, когда она возвращала мои вещи, я осознал, что это действительно всё. Только тогда я понял, как сильно любил её, и как на самом деле не хотел её терять. После случилось ещё много некрасивых сцен, отчаянных жестов, слов на бумаге, на экране и вслух. Я молил об ещё одном шансе, уверял, что всё будет иначе. Но она приняла решение. И мне никогда до этого не было так больно. Хотел бы я сейчас сказать, что и никогда после, но не об этом сейчас.
Сотни раз я прокручивал в голове ту сцену. “Я тебе изменила”. Ведя бессмысленные диалоги сам с собой, я злился, ненавидел её, ненавидел себя. До сих пор, наверное, ненавижу, потому что никто кроме меня не был виноват в том, что случилось, и как всё закончилось. Но и это тема отдельного разговора.
Мог ли я что-то сделать иначе в тот момент? Был ли шанс всё исправить прямо тогда, когда я заваривал чай, вместо того, чтобы попытаться обнять её? Пожалуй, нет. Потому что она оказалась гораздо сильнее меня. Она смогла быть честной даже не передо мной, а перед самой собой.
Только сейчас, наверное, я могу до конца понять, каким сложным и сильным было то решение для неё. Ведь она любила меня. Любила больше, чем кто-либо до или после. И ей было так же больно как и мне, если не больнее, резать по-живому. Но она поняла, что это начало конца, что с того момента мы могли лишь медленно умирать рядом, отравляя дни друг друга, превращаясь в чужих людей. Любое продолжение лишь продлило бы агонию.
И я сейчас благодарен ей за то, что она оказалась сильнее. Что она взяла на себя ответственность. Я уважаю её за это. Я был трусом, панически боялся боли, боялся одиночества. До сих пор не понимаю, как ей тогда хватило мужества.
За неделю до этого она вернулась из поездки, в которой сильно простыла, и мы виделись с того момента лишь раз, на какие-то полчаса, когда я навестил её сопливую и температурющую дома. Её странное потерянное настроение я тогда списал на болезнь.
А в тот день, едва поправившись, она должна была уехать ещё на несколько недель в отпуск с семьёй. “Не надо меня провожать, лучше я сама заеду”. Я снова не придал значения. Или мне просто было всё равно тогда, не помню. Месяцы и месяцы до этого момента навсегда скрыты в тумане.
“Я тебе изменила”, почти прошептала она, стоя на пороге, и я до сих пор не могу сказать, что именно я почувствовал в тот момент. Ничего, наверное. Меня словно выключили. Я спокойно пригласил её зайти, предложил чаю, автоматически задал понятные вопросы.
“Почему ты такой спокойный? Я думала, ты просто захлопнешь дверь”. Моё холодное равнодушие испугало её. “Или что будешь кричать. Почему ты не кричишь на меня? Ты слышал, что я сказала?”
Она хотела, чтобы я кричал. Чтобы я тут же послал её, оскорбив всеми возможными словами. Так было бы проще сделать то, что она собиралась сделать.
“Я от себя такого не ожидала”, прошептала она. “А я ожидал”, жестоко соврал я в ответ, игнорируя её мокрые глаза. “Практически знал”.
Меня там не было. Вместо меня отвечал робот, репликант. Моя крайняя степень эмоционального потрясения - именно такое ледяное спокойствие и безразличие. Именно с этим безразличием на лице я способен говорить и совершать самые жестокие вещи. Она тогда решила, что мне всё равно. Если бы.
“Так что, раз ты ждала, что я буду рвать и метать, что выставлю тебя за дверь, получается, ты пришла всё закончить? Тебе ведь не нужно моё прощение?”
После паузы она подняла глаза. “Как я теперь могу быть с тобой и смотреть тебе в лицо? Ты ведь меня никогда не простишь”. Где-то внутри я начал кричать, приходя в себя, но всё ещё недостаточно громко, чтобы вынырнуть из оцепенения. Но это была лишь часть ответа. “Я позволила себе захотеть другого, ответить на поцелуй, не остановила его. Значит, это конец. Значит, что нас больше нет”.
Я тогда в продолжении сказал ещё много жестоких и циничных слов. С тем же безразличием в голосе, да. Я защищал себя. “Что ж, наверное, это к лучшему. Лучше сейчас, когда мы не женаты, у нас нет детей и нам нечего делить”, подытожил я в конце. “Хорошо тебе отдохнуть”. I was a fucking asshole.
Лишь спустя почти месяц, когда она возвращала мои вещи, я осознал, что это действительно всё. Только тогда я понял, как сильно любил её, и как на самом деле не хотел её терять. После случилось ещё много некрасивых сцен, отчаянных жестов, слов на бумаге, на экране и вслух. Я молил об ещё одном шансе, уверял, что всё будет иначе. Но она приняла решение. И мне никогда до этого не было так больно. Хотел бы я сейчас сказать, что и никогда после, но не об этом сейчас.
Сотни раз я прокручивал в голове ту сцену. “Я тебе изменила”. Ведя бессмысленные диалоги сам с собой, я злился, ненавидел её, ненавидел себя. До сих пор, наверное, ненавижу, потому что никто кроме меня не был виноват в том, что случилось, и как всё закончилось. Но и это тема отдельного разговора.
Мог ли я что-то сделать иначе в тот момент? Был ли шанс всё исправить прямо тогда, когда я заваривал чай, вместо того, чтобы попытаться обнять её? Пожалуй, нет. Потому что она оказалась гораздо сильнее меня. Она смогла быть честной даже не передо мной, а перед самой собой.
Только сейчас, наверное, я могу до конца понять, каким сложным и сильным было то решение для неё. Ведь она любила меня. Любила больше, чем кто-либо до или после. И ей было так же больно как и мне, если не больнее, резать по-живому. Но она поняла, что это начало конца, что с того момента мы могли лишь медленно умирать рядом, отравляя дни друг друга, превращаясь в чужих людей. Любое продолжение лишь продлило бы агонию.
И я сейчас благодарен ей за то, что она оказалась сильнее. Что она взяла на себя ответственность. Я уважаю её за это. Я был трусом, панически боялся боли, боялся одиночества. До сих пор не понимаю, как ей тогда хватило мужества.
Click to view