Переделкино
От станции мы долго шли вдоль шоссе и наше путешествие по писательскому поселку начали от дома Корнея Ивановича. Дусю внутрь пускать отказались, поэтому на экскурсию записался только я. Мы перекусили на лавочках у эстрады, где в начале лета и в августе проходят традиционные "костры". По поляне ходили люди. Мужчина покрутил фанерный круг, поделенный на сектора, и ему выпало слово "петух". Невдалеке виднелись две деревянных кабинки уборных, каждая из которых была маркирована литерой "Ж". К двум часам я пошел на экскурсию. Заранее мы не записывались и нас, случайных, оказалось всего трое. Собрались в комнате с крокодилом на первом этаже. Вёл нас Георгий - мягкий компетентный юноша. Дом - архискромный, неуловимо похожий на дом Н. на Соколе. Гостевая и гостиная на первом этаже (в гостиной стены выкрашены глубокой синей краской, как обои в вашем кабинете), тут же - техническое помещение, где сейчас продают билеты. Очень маленькая прихожая, узкая и крутая лестница на второй этаж. Там, справа - сладкий запах старых книг, тёплый, домашний. Стеллажи во всю стену, Подбор книг - роднее некуда, ничего случайного. На правой стене - иконостас из семейных фото и шаржей. Слева от лестницы - спальня, она же рабочий кабинет К.И. Узкая, короткая тахта, на которой он спал в позе эмбриона, некрасовский шкаф и радиоприемник в головах, оксфордская мантия на двери, стол у окна, выходящего в небольшой угол сада. С полки свисает жестяной рыцарь, подаренный ААА, на полке - первое издание "Хоббита" и оригинальный трехтомник "Хранителей". Толкиен Корнея Ивановича отчего-то не торкнул, надо посмотреть в дневниках, наверняка что-то есть по этому поводу. Меня охватила необыкновенная благость, в которую, впрочем, тут же проникли нотки вчерашнего самоедства. По пути к дому Пастернака поделился этими сомнениями с женой и она тут же принялась меня оправдывать, говоря, что есть времена, в которые нельзя обрести достаток честным путём (это что-то из китайских мудростей Виногродского). Дошли до дома БП, но там ждали лишь записавшихся на выступление актёра Арбузова, собиравшегося рассказать о своём переделкинском детстве. Нам же предложили подойти после четырёх. Я уже во второй раз отметил: какие огромные по нынешним меркам участки давала писателям советская власть.
Вернулись к Дому творчества. Совсем недавно из него устроили образцовую хипстерятню: по парку развесили "инсталляции", посвященные, как выяснилось позже, памяти поэта Ерёменко, в траве расставили шезлонги, перед входом в библиотеку шла лекция о мещерских лесах (юный, но осведомлённый лектор рассказывал о бытовых случаях отравления цикутой, тут же был выставлен "книжный свопп" - стол, на котором приезжающие писатели и издатели оставляли в подарок местным богам свои книги. Я сперва схватился за детского букинистического "Ваську-капиталиста", но потом понял, что читать эту прелестную советскую чепуху всё равно не буду. За побеждённую алчность меня тут же вознаградили маленьким томиком басен Амброза Бирса. На днях я гуглил его переводные издания, но этой книжечки не встретил. Поднялись на второй этаж в библиотеку. Опоясывающий дом балкон, в креслах - бородатые юноши с айпадами, возвышенные девушки. Всё отдекорированно в "прибалтийском стиле" - модерновая мебель начала 1970-х, в ручки кресел вделаны пепельницы, мягкий свет торшеров, прохладная пустота холла. В самой библиотеке Дома писателей есть абсолютно всё, как в песне Псоя Короленко. Я остановился у шкафа с Литпамятниками, перевёл взгляд на соседний - он до верхних полок оказался наполнен сказками, я быстро загрустил и ушёл. Чуковский, шестидесятники и идеальная библиотека так растревожили моё сердце, что захотелось выпить. Мы нашли на картах продуктовый магазин "Писатель", в некоем роде волшебный, т.к. коньяк там нам продали из-под прилавка. По дороге к Самаринскому пруду случайно вышли к роднику. По берегу пруда тянется бесконечный забор, в просветах которого спиной к водной глади стоят одетые в чёрное охранники. Мы присели на холме, под нами удили рыбу отец и сын. Спущенная с поводка Дуся бегала проверять - всё ли у них в порядке и, видимо, спугнула - рыбаки ушли.
С первыми же глотками мне захотелось закричать от восторга и сожаления за девять пропущенных "сухих" месяцев, лишённых эмоций, заскорузлых, запесоченных. Опьянение я вновь наблюдал отстранённо. В какой-то момент я решил, что пьянеть сегодня не буду, и поддерживал в себе эту уверенность до глубокой ночи, уже перед сном осознав, что алкоголь опять оказался хитрее. Мы выпили две трети бутылки коньяка, жена уронила, опрокинув, стаканчик с ванильным попкорном, слипшийся шар сладкой кукурузы покатился по склону как ёж, обрастая палой листвой. Дуся тут же принялась искать рассыпавшееся, жена - собирать всё, что мы потеряли, я - вынимать из пасти Дуси то, что она успела найти. Мы продолжили наш бранч, но вскоре заметили, что вместо попкорна едим ссохшиеся листья, и стали безудержно хохотать.
Возвращались к станции через кладбище. Из Мещерского лесопарка, огромный и древний как священный вепрь к нам вышел литературный критик Сергей Чупринин в строгом синем костюме. У входа на погост ходили кругами молодые люди, искавшие могилу БП. Мы попробовали искать вместе, но потом разделились, уговорившись кричать, если кто-то найдёт её первым. Мы немного поискали, а потом я спросил совета у кривой на один глаз охранницы. Она нас сориентировала и мы пошли вдоль забора, последовательно встретив скромный памятник на могиле Арсения Тарковского, кенотаф его сына, скромный памятник БП, на котором почти стёрся рисунок профиля поэта, три монолита Чуковских (у Марины Борисовны намеренно нет даты рождения, у К.И., напротив, отвалились последние цифры). По соседству с могилой БП, буквально в шаге - деревянный крест Евтушенко, памятник за четыре года никто не поставил. Чуть выше ЕЕ - усталый поэт Боков, говорящий гостям: "Я творил. Я ушёл - помяните!" Общее впечатление от погоста - предельная скромность. На обратном пути я зашёл в пластиковую будку уборной, но меня за ремень вытащила наружу кривоглазая охранница, сказав: "Не положено!"
В электричке добродушный здоровяк мягко увещевал подвыпившего дачника, тот в ответ нагрубил. Здоровяк устало усмехнулся и уже перед финальной остановкой на Киевском вокзале приобнял надерзившего, сказав: "Ну, пошли..." Тот, растеряв пыл, заюлил. Уже будучи во власти коньяка, впервые за долгий период трезвости, я позвонил маме. Ловко что-то врал, избегая острых углов, рассказывал о поездке, осознавая, что мама не понимает и половины. Мама слушала мой жалкий трёп и в какой-то момент сонно и утробно спросила: "Даня, что мне делать?" Я перед этим убеждал её сварить суп. Стал перечислять ингредиенты, но мама вновь спросила: "Что мне делать?" и я понял, что её вопрос онтологически глубже. Стоило бы прочесть в ответ стишок: "Я вам отвечу на вопрос "Что делать?" - Снимать штаны и по дорогам бегать...", но я удержался. В метро я подсел на мерзковатую волну обличителя, пока не встретил своего шаржированного двойника, который пенял своей подруге, методично тюкая её в самое темя как дятел. Алкоголь и поездка так меня расслабили, что, вернувшись домой, на мишину дискотеку за стеной и крики безутешной баньши за окнами я реагировал лишь блаженной усмешкой.
Вернулись к Дому творчества. Совсем недавно из него устроили образцовую хипстерятню: по парку развесили "инсталляции", посвященные, как выяснилось позже, памяти поэта Ерёменко, в траве расставили шезлонги, перед входом в библиотеку шла лекция о мещерских лесах (юный, но осведомлённый лектор рассказывал о бытовых случаях отравления цикутой, тут же был выставлен "книжный свопп" - стол, на котором приезжающие писатели и издатели оставляли в подарок местным богам свои книги. Я сперва схватился за детского букинистического "Ваську-капиталиста", но потом понял, что читать эту прелестную советскую чепуху всё равно не буду. За побеждённую алчность меня тут же вознаградили маленьким томиком басен Амброза Бирса. На днях я гуглил его переводные издания, но этой книжечки не встретил. Поднялись на второй этаж в библиотеку. Опоясывающий дом балкон, в креслах - бородатые юноши с айпадами, возвышенные девушки. Всё отдекорированно в "прибалтийском стиле" - модерновая мебель начала 1970-х, в ручки кресел вделаны пепельницы, мягкий свет торшеров, прохладная пустота холла. В самой библиотеке Дома писателей есть абсолютно всё, как в песне Псоя Короленко. Я остановился у шкафа с Литпамятниками, перевёл взгляд на соседний - он до верхних полок оказался наполнен сказками, я быстро загрустил и ушёл. Чуковский, шестидесятники и идеальная библиотека так растревожили моё сердце, что захотелось выпить. Мы нашли на картах продуктовый магазин "Писатель", в некоем роде волшебный, т.к. коньяк там нам продали из-под прилавка. По дороге к Самаринскому пруду случайно вышли к роднику. По берегу пруда тянется бесконечный забор, в просветах которого спиной к водной глади стоят одетые в чёрное охранники. Мы присели на холме, под нами удили рыбу отец и сын. Спущенная с поводка Дуся бегала проверять - всё ли у них в порядке и, видимо, спугнула - рыбаки ушли.
С первыми же глотками мне захотелось закричать от восторга и сожаления за девять пропущенных "сухих" месяцев, лишённых эмоций, заскорузлых, запесоченных. Опьянение я вновь наблюдал отстранённо. В какой-то момент я решил, что пьянеть сегодня не буду, и поддерживал в себе эту уверенность до глубокой ночи, уже перед сном осознав, что алкоголь опять оказался хитрее. Мы выпили две трети бутылки коньяка, жена уронила, опрокинув, стаканчик с ванильным попкорном, слипшийся шар сладкой кукурузы покатился по склону как ёж, обрастая палой листвой. Дуся тут же принялась искать рассыпавшееся, жена - собирать всё, что мы потеряли, я - вынимать из пасти Дуси то, что она успела найти. Мы продолжили наш бранч, но вскоре заметили, что вместо попкорна едим ссохшиеся листья, и стали безудержно хохотать.
Возвращались к станции через кладбище. Из Мещерского лесопарка, огромный и древний как священный вепрь к нам вышел литературный критик Сергей Чупринин в строгом синем костюме. У входа на погост ходили кругами молодые люди, искавшие могилу БП. Мы попробовали искать вместе, но потом разделились, уговорившись кричать, если кто-то найдёт её первым. Мы немного поискали, а потом я спросил совета у кривой на один глаз охранницы. Она нас сориентировала и мы пошли вдоль забора, последовательно встретив скромный памятник на могиле Арсения Тарковского, кенотаф его сына, скромный памятник БП, на котором почти стёрся рисунок профиля поэта, три монолита Чуковских (у Марины Борисовны намеренно нет даты рождения, у К.И., напротив, отвалились последние цифры). По соседству с могилой БП, буквально в шаге - деревянный крест Евтушенко, памятник за четыре года никто не поставил. Чуть выше ЕЕ - усталый поэт Боков, говорящий гостям: "Я творил. Я ушёл - помяните!" Общее впечатление от погоста - предельная скромность. На обратном пути я зашёл в пластиковую будку уборной, но меня за ремень вытащила наружу кривоглазая охранница, сказав: "Не положено!"
В электричке добродушный здоровяк мягко увещевал подвыпившего дачника, тот в ответ нагрубил. Здоровяк устало усмехнулся и уже перед финальной остановкой на Киевском вокзале приобнял надерзившего, сказав: "Ну, пошли..." Тот, растеряв пыл, заюлил. Уже будучи во власти коньяка, впервые за долгий период трезвости, я позвонил маме. Ловко что-то врал, избегая острых углов, рассказывал о поездке, осознавая, что мама не понимает и половины. Мама слушала мой жалкий трёп и в какой-то момент сонно и утробно спросила: "Даня, что мне делать?" Я перед этим убеждал её сварить суп. Стал перечислять ингредиенты, но мама вновь спросила: "Что мне делать?" и я понял, что её вопрос онтологически глубже. Стоило бы прочесть в ответ стишок: "Я вам отвечу на вопрос "Что делать?" - Снимать штаны и по дорогам бегать...", но я удержался. В метро я подсел на мерзковатую волну обличителя, пока не встретил своего шаржированного двойника, который пенял своей подруге, методично тюкая её в самое темя как дятел. Алкоголь и поездка так меня расслабили, что, вернувшись домой, на мишину дискотеку за стеной и крики безутешной баньши за окнами я реагировал лишь блаженной усмешкой.