"Отдаленная близость". Спектакль Круга-II
Станиславский не смог бы бросить этим актерам своё скептическое "Не верю". "Лица с ограниченными возможностями здоровья (ОВЗ)" или с "особенностями развития" - вот как они теперь политкорректно называются. Уже давно театр меня так не трогал и не заставлял так много думать. Театр этот не обычный, а "интегрированный" - еще одно слово из того же жаргона, означающее, что, кроме профессиональных актеров, на сцену выходят и люди, которых до этого трудно было бы там вообразить. Говоря, что цель проекта «Отдаленная близость» - дать возможность людям с особенностями развития творить, авторы, на мой взгляд, не говорят всей правды. Конечно, гуманизма проекта никто не оспаривает, он очевиден и ожидаем. Но у этих спектаклей есть еще другая, неожиданная сторона. Ты приходишь, чувствуя себя как бы благотворителем, снисходя к этим актерам, даже жалея их, а уходишь благодарный, приподнятый и поумневший. Интегрированный театр заставляет думать о том, что "эти люди" нужны, прежде всего, нам самим, чтобы лучше понять - и себя, и феномен театра. Жаль, что Станиславский до такого театра не додумался.
Поясню на примере. Мой знакомый, Мигель Нормабуена - чилиец по национальности, психолог, открыл в Женеве приют для душевнобольных и наркоманов. К нему приходят люди, которых выгоняют даже из психбольниц, потому что они агрессивны, нападают на соседей и персонал. Так вот, Мигель поразил меня, сказав, что эти люди, возможно, делают для него больше, чем он для них, и что они ему необходимы. Потому, что с ними становятся видны, как на ладони, твои собственные страхи и ограничения - например, свойственное многим работающим в этой области желание что-то с подопечными делать, как-то их лечить, исправлять и направлять. А что, если попробовать просто быть рядом, позволить им существовать, быть самим собой - в защищенной, но не гнетущей их обстановке? Оказывается, если это удается, то сил и уверенности прибавляется и у них, и у тебя самого.
Люди с особенностями развития необходимы и театру - режиссеру, актерам, зрителям. Они ставят ребром сакраментальные вопросы о театральной условности, актерском мастерстве, о том, с кем и как идентифицирует себя зритель. Актеры с ОВЗ чрезвычайно интересны сами по себе - при поверхностном взгляде даже может показаться, что на сцене им почти ничего не надо делать. Они уже и так иные: другие тело, пластика, мимика, речь... (В спектакле участвовал один актер с сильным искривлением позвоночника и длинными руками с крупными кистями. У него была потрясающая пластика: изогнутый позвоночник как бы рисовал в воздухе спиральные линии, а руки их длили.) Здесь их инаковость работает на них. Но мы знаем, что подготовка спектакля длилась полтора года, на этапе выпуска все работали полную рабочую неделю. Оправившись от первоначального шока - от непривычки видеть таких людей на сцене - зрители быстро переходят к сопереживанию. Следят, затаив дыхание - боясь, что у актера или актрисы что-то не получится - забудет слова, не выдержит паузу, раньше времени уйдет со сцены. Но они и паузу выдерживают, и двигаются прекрасно, и на сцене присутствуют на все сто. Присутствуют своими неактерскими улыбками, кажущейся неуклюжестью, хрупкостью своего существования на сцене. Присутствуют так, что рядом с ними профессиональные актеры (хорошие!) стушовываются и выглядят статистами, произносящими заученные роли. И хотя актеры с ОВЗ тоже готовят свои роли и тоже тренируются, в том числе, по системе Станиславского, они кажутся нам наивными и аутентичными. Возможно, мы только проецируем на "особых" актеров простодушие, невинность и свежесть, которых, в нашем понимании, лишены "обычные" актеры. Или потому, что знаем: для этих ребят - кто и подумать не мог поступить в театральное училище, играть на сцене, то, что случилось - величайшее везение, невероятная удача, а может, даже спасение. Возможно, вера в неискушенность "особых" актеров помогает нам с ними идентифицироваться - заблуждаюсь, мы думаем, что нас с ними объединяет отсутствие актерского мастерства. В конце концов, не так уж важно, вчитываем ли мы во все происходящее сказку об "особой Золушке", неожиданно попавшей в сияние софитов, или же это не сказка, а быль. Ведь выигрывают от такого партнерства все. Режиссер, художник, композитор и музыканты (в спектакле - только живая музыка, написанная специально для этого случая) вводят "особых" людей в мир театральной условности. А те оживляют действие, наполняют сцену витальностью и неподдельной радостью от игры. И в результате слово "особый" вдруг приобретает позитивный и творческий смысл.
Вообще-то со словами у нас плохо. Занимаясь несколько другой темой - художественным творчеством душевнобольных - я столкнулась с проблемой категоризации. Дело в том, что у нас нет устоявшегося, общепринятого термина для "искусства душевнобольных". Говорят еще о "творчестве аутсайдеров", "ином" или "маргинальном" искусстве - это в лучшем случае, так как чаще всего их рисунки, поделки и прочее и вообще за искусство не считают. В связи с этим у "Отдаленной близости" возникла проблема с текстами. В сборнике, изданном Алексеевской больницей (кстати, эта больница основана родственником Станиславского), и в Сети были найдены отличные тексты - полудневниковые, автобиографические или другие нарративы людей с особенностями. Их них было составлено либретто спектакля. Беда в том, что авторы их считают свои тексты своим "бредом", а не произведениями, и никак не могут призать себя "авторами". Потому и в программе, по собственной их воле, имена не указаны. Некоторых - как автора с синдромом Дауна из подмосковной деревни - никак не убедить даже приехать посмотреть спектакль. В этом виноваты мы, наше снисходительное или, хуже, уничижительное отношение к их занятиям, наш отказ назвать это "искусством" или "творчеством". Интегративный театральный проект «Отдаленная близость» взялся это отношение менять, что и делает очень успешно - на последнем спектакле в Центре драматургии и режиссуры был переаншлаг. Но еще больше этот проект делает для нас, зрителей. Через отдаленную близость он дает нам почувствовать себя людьми.