Просто моя любимая цитата из моей любимой Нины Васиной. Нипочему. Ни к какому случаю. Просто этот роман делает мне хорошо. Как Ведьмак. Как Новый год. Как жизнь.
Далила, неуверенно выставив руки, проходит коридор чужой квартиры, нащупывает коробку открытой двери в комнату, шарит по стене и зажигает свет. Она осматривается в заставленной старинной мебелью комнате, показывает жестами, куда можно положить детей, Кеша стаскивает с шеи шарф, но ни сесть, ни раздеться они не успевают. Дверь смежной комнаты открывается, и к ним ночным призраком в пижаме со всклокоченными волосами выходит удивленный старик.
- Цыгане? - говорит он. - Марго! Марго! Ты только посмотри, у нас дети и цыгане!
- Мы не цыгане, - выходит вперед Илия. Он смотрит на фотографии в старинных рамках на стене, - мы евреи.
- Что? - кричит появившаяся сзади мужа Марго, - погромы? Я говорила, стреляют! Ну прячьте же детей, прячьте! Что же вы стоите! - в разлетающейся ночной рубашке она проносится мимо остолбеневшей Далилы и начинает вытаскивать из шкафа чемоданы. - Положите детей под одежду! Мальчик, ты тоже сюда залезай, будешь смотреть за ними, - Кешу заталкивают в шкаф к маленьким под свисающую с плечиков одежду.
- А-а-а вы знаете вашу соседку Еву? - Далила подчиняется цепким морщинистым рукам, ее тащут в кладовку и показывают огромную коробку от телевизора. - Она живет выше.
- Мы никого не знаем, мы только что переехали, да садись же, деточка, садись под коробку! Лева, ты только посмотри, какой генофонд! - Женщина восхищенно трогает руками волосы Далилы. - Я тоже рыжая, ничего, сколько мы уже прятались - рыжим везет!
***
Двадцать минут - по часам с секундомером - Ева просидела, застыв в кресле. Она слышала, как, выйдя за дверь квартиры, Корневич отдал невидимым исполнителям приказ: «Пройтись по квартирам с участковым. Проверить прописку. Шум не поднимать, вскрывать двери и обыскивать квартиры, только если не открывают. И снимите эти ваши дырявые носки с головы! Только народ раздражаете». Она уговаривала себя, что сделала все. Что больше ничего сделать не может. Конечно, она могла бы выйти из квартиры, убрать двоих, закрывающих ее дверь огромными спинами, а потом?
- Я увольняюсь! - сказала она на семнадцатой минуте.
- Что делать будем? - оживился сидящий рядом в кресле Январь.
- Пойдем на балкон, посмотрим, кого выводят.
Внизу у подъезда организованно сдерживаемые любопытные жильцы соседних домов стоят полукругом. Несколько машин с милицейскими мигалками, служивые в голубой спецодежде с желтыми буквами ФСБ на спине, группы в штатском, милиционеры. Все квартиры осмотрены, документы проверены, ни в одной не пришлось вскрывать двери. Правда, в квартире сорок два на звонок вышли старик со старухой полностью одетые и с небольшими чемоданчиками. Они держали свои паспорта в вытянутой руке, а под мышками - валенки. Они интересовались, где будет лагерь для евреев, далеко ли это от Москвы? Пришлось почти на коленях уговаривать их вернуться в квартиру. Прописка - в порядке.
***
Одна за другой уезжают машины. Расходится народ. Ева бежит в коридор, смотрит в «глазок». Никого.
Она заставляет себя просидеть неподвижно еще двадцать минут. Потом берет телефон. Набирает номер. Удивленно слушает старческий голос, нажимает сброс, набирает еще раз. Да, это квартира сорок два, и если необходимо куда-то прийти для регистрации, так они еще и не разделись.
- Ева, - вклинивается в разговор голос Далилы, - Ева, это ты?
Ева выходит из квартиры и медленно проходит лестницу - ступенька за ступенькой - сначала вверх, потом вниз, от решетки под чердаком до первого этажа, где веет холодом от открытых дверей, где скучившиеся в возбуждении жильцы обсуждают необычайные события и стрельбу, где она узнает, как именно лежали ее охранники у почтовых ящиков и что они скорей всего мертвы. Никого подозрительного. В квартире сорок два дверь ей открывает испуганная старая женщина, она цепляется напряженными глазами за лицо Евы, осматривает ее сверху вниз, потом опять - в лицо. Сзади женщины появляется Далила, говорит женщине, что Ева пришла за детьми, благодарит ее, обнимает и прижимает седую голову к груди, делая Еве глазами непонятные знаки. Женщина освобождается и вдруг кричит очень громко, показывая на Еву рукой:
- Лева! Лева! Ты только посмотри на нее! Наш народ, - она вдруг разом слабеет, пятится назад и нащупывает скамеечку, чтобы сесть, - наш народ - самый красивый…