Музей рок-н-ролла. Из апокрифов. Rock’n’roll writers
Предыдущим постом навеяло, вот и вспомнил, что написал когда-то этот текст.
Про поющих и не поющих писателей, точнее говоря, о
rock’n’roll writers
Rock’n’roll writers - это те, кто пишет о рок-н-ролле.
Или наоборот - играющие этот самый рок-н-ролл, но еще и пишущие.
А может быть так: пишущие так, что у читающих в душе играет все тот же рок-н-ролл?
На самом деле ум за разум заходит, потому как если начинаешь что-то (кого-то) определять, то хочется это сделать точно. Как лепидоптерологу (какому-нибудь Набокову, к примеру), расправляющему очередную бабочку и пытающемуся ее классифицировать.
Пусть к рок-н-роллу как таковому многие из них имеют мало отношения, разве что по внутреннему драйву. Но объяснять это слово бесполезно так же, как не лепидоптерологу объяснять, что такое «сяжки» у бабочки.
Лучше, как всегда, на примере.
Одна из лучших рок-н-ролльных книг, причем, не написанных, а «наговоренных» автором - «Настоящая книжка Фрэнка Заппы», прикупленная мною несколько лет назад в большущем книжном магазине одним ненастным октябрьским предвечерьем, когда то ли снег собирался выпасть после дождя, то есть, этаким элегантным «погодным» образом перевести мир из одного состояния в другое, то ли наоборот - снег как раз решил закончиться и на смену ему собирался дождь, но только все это милое метео-безобразие и заставило меня прочитать не очень тощенький томик за один вечер.
И обалдеть от того, что в откровениях великого Фрэнка Заппы, наговоренных на магнитофон и переведенных затем на бумагу неким Питером Окиогроссо (как же мне нравится эта фамилия!) нет ничего пафосного и изначально рассчитанного на вечность. Вроде бы, это даже хохмы. То есть, читаешь, и тебе кажется, что тебе вешают на уши ничего на самом деле не значащую лапшу, но то ли сварена она круто, то ли сорт такой особый, «запповый», но с каждой последующей страницей понимаешь, отчего это так на тебя воздействует: просто личная правда покойного ныне музыканта вдруг становится твоей правдой. Не то, чтобы ты в нее вживаешься, но каким-то образом ваши жизни начинают взаимодействовать, хотя чего в них на самом деле общего?
ДА НИЧЕГО!
Я и музыку-то его «по жизни» не очень воспринимал, разве что первый «Joe’s Garage», да еще совсем уж давний «Hot rats», услышал который при довольно странных обстоятельствах. Зато мне безумно нравился его внешний вид - патлы до плеч, крючковатый нос и коротюсенькая, нелепо на мой тогдашний взгляд, обкозляченная бородка. Так нравился, что в пароксизме юношеского пиитизма, на полном серьезе кропая поэму с многозначительным и предельно оригинальным названием «Волосы», я вставил туда накарябанную неуклюжей ритмизованной прозой главку, начинавшуюся словами:
«Фрэнк Заппа - вождь хиппи, это их негласный президент».
Вспомнил я эту дурость, лишь купив и прочитав «Настоящую книгу Фрэнка Заппы», который к хиппи никакого отношения, в общем-то, не имел. Хотя в голове моей всю жизнь творился полнейший кавардак, так что если я тогда - больше тридцати лет назад, между прочим - и написал такую глупость, то значит, что именно так и считал. Что же касается обстоятельств, при которых я услышал «Hot rats», то они были странными для того меня, сейчас-то я воспринял бы это совершенно иначе. Просто в самом начале моей учебы в университете я попал в довольно забавное окружение, тусовавшееся при студенческом клубе. Я был очень смешным тогда, с романтическими, вьющимися локонами, в толстом, несуразном, темно-серого цвета свитере грубой домашней вязки, и в каком-то подобии джинсов, только вот были они явно «неправильными», из мягкой и тоже серовато-блеклой ткани, хотя - скорее всего - на самом деле все это было не так.
НА САМОМ ДЕЛЕ СОВЕРШЕННО ТОЧНО, ЧТО ВСЕ ЭТО БЫЛО НЕ ТАК...
Пластинку же «Hot rats» притащил в клуб некий пианист-авангардист, который тогда казался мне беспробудно взрослым. Этих джазменов в университетском клубе тогда паслось если и не с десяток, то не меньше пяти - шести человеков, все они были очень взрослыми и пижонистыми, а тот тип, что приволок альбом Заппы, носил еще и галстуки. Широкие, желтые и с какими-то странными узорами.
Наверное, это были психоделические галстуки.
Таким образом я практически сам сйечас начал уже писать какую-то рок-н-ролльную прозу, чем, впрочем, занимаюсь добрую половину (если не больше) жизни. Хотя сам рок-н-ролльщиком я никогда не был, то есть, не играл на гитаре (или, точнее, играл, но из рук вон плохо). Поэтому лучше перейти к другому примеру, тем более, если поместить фотографию ФЗ в какую-нибудь подобающую графическую программу, изменить цвет волос, то есть, превратить из брюнета в блондина, и убрать несуразную бородку, то получится совсем не Фрэнк Винсент Заппа, а американский писатель Ричард Бротиган.
NB:
Заппа умер от рака простаты, а Бротиган разнес себе голову из ружья.
Это для тех, кому хоть что-то еще интересно.
А первый раз с Бротиганом я столкнулся осенью 1976 года, когда ехал в поезде Хабаровск-Биробиджан, билет у меня был до станции Смидович(и), я был в новом исландском свитере, да еще и новых джинсах, купленных матушкой на какой-то дешевой распродаже в Италии и присланных мне почтой уже из Москвы. Штаны, видимо, были «для дам», без задних карманов, но я все равно тащился и от новых штанов, и от нового, до безумия колючего, свитера, сидел на боковом сидении, смотрел, как за окном распадаются на мельчайшие части пейзажи поздней приамурской осени, параллельно листая утащенный перед командировкой - не по своему ведь желанию поехал я в Еврейскую Автономную область, в поселок то ли Смидович, то ли Смидовичи - со стола начальника последний на тот момент, августовский номер журнала «Новый мир».
И начал читать в нем «Круглые сутки нон-стоп» Василия Аксенова.
Прежде всего потому, что это был Аксенов - вроде бы кого тогда в России еще читать? Ну и следующая причина - потому, что написано про Америку и за Америку, так что это следовало не просто пропустить через себя, а выучить, вызубрить, отложить навсегда в каком-то из кластеров того жесткого диска, что именуется мозгом. И то ли перед переездом через Амур, то ли сразу после, когда поезд, погрохатывая, уже стаскивался с моста, я - по всей видимости - наткнулся на следующий абзац:
«Теперь я читаю по-английски и открыт для влияний и Бротигана, и Воннегута, и Олби, и я, признаюсь, испытываю их влияния почти так же сильно, как влияния сосен, моря, гор, бензина, скорости, городских кварталов. Хочется увидеть писателя, свободного от влияний. Какое, должно быть, счастливое круглое существо!»
Сам я по-английски тогда не читал, но имена Воннегута и Олби знал, да и про писательские влияния уже имел понятия, хотя бы про то, как на этого придурка в джинсах без задних карманов и в толстом, да еще до омерзения колючем исландском свитере, умудрялся влиять автор читаемого на тот момент текста, так что незнакомое имя вначале щелкнуло, а потом затаилось невостребованным файлом на долгие-долгие годы.
Пока в 1984 его не обронил при мне в разговоре Борис Гребенщиков, который в самом начале 1985 года и выдал мне на время бротигановскую «Ловлю Форели в Америке», на английском, естественно, языке, и в том же восемьдесят пятом я дал ее почитать Илье Кормильцеву, который внезапно начал ее переводить.
Так что если бы я не поехал в командировку и не прочитал в поезде «Круглые сутки нон-стоп» Аксенова, то не исключено, что переводчиком Кормильцев бы не стал.
А может, и стал - все ведь где-то уже запрограммировано.
Между прочим, когда я летел с томиком Бротигана из тогдашнего Ленинграда в тогдашний же город Сврлд, то в моей сумке рядом с «Ловлей Форели в Америке» лежала потрепанная, рассыпающаяся на части, с выпадающими страницами книжка некоего Хантера С. Томпсона «Страх и ненависть в Лас-Вегасе». Тоже на английском языке.
Тогда я понятия не имел о том, кто же это такой - Акула Хант.
Самый рок-н-ролльный писатель, которого рожала на свет американская (в его случае) земля.
И тоже - будущий самоубийца, как это к тому времени уже сделал Бротиган.
И тоже - из ружья.
Рок-н-ролл такой, только Томпсону пришлось доигрывать свои песни еще больше двадцати лет.
До февраля 2005 года, когда он взял, да и пальнул в себя.
Все-таки из ружья или из револьвера?
Да какая разница, зато свою самую крутую рок-н-ролльную прозу он написал маркером за четыре дня до смерти. Спустя 3 месяца журнал «The Rolling Stone» опубликовал то, что было его последними словами, даже с заголовком, вот он:
«Футбольный сезон закончен!»
И дальше: «Никаких больше игр. Никаких бомб. Никаких прогулок. Никакого веселья. Никакого плаванья. 67. Это на 17 лет больше, чем 50. На 17 больше, чем я нуждался или хотел. Скучно. Я всегда злобный. Никакого веселья ни для кого. 97. Ты становишься жадным. Веди себя на свой возраст. Расслабься - Будет не больно».
Впрочем, я могу процитировать и Бротигана. И Фрэнка Заппу, пусть и в переложении Питера Окиогроссо. И Берроуза, самого, наверное, рок-н-ролльного писателя из всех, когда-либо живших на свете. И нашего Венечку Ерофеева - он тоже был rock’n’roll writer, чего нельзя сказать о его однофамильце, писателе Викторе Ерофееве, у того ведь совсем нет драйва, хотя он и получил какой-то французский орден.
Видимо - за бездрайвовость.
А что такое сяжки у бабочки?
Что такое рок-н-ролл?
Что такое, в конце концов, литература?
И что такое rock’n’roll writers?
Перечитайте сначала - может быть, если и не поймете, то почувствуете, а это всегда намного важнее!
Тем более, что погода этому благоприятствует - в кои-то веки конец октября выдался на славу, будто в самом воздухе разлит неподдельный рок-н-ролльный драйв.
ps
В тексте использован фрагмент из моих же меморуингов, не пропадать ведь добру.
Про поющих и не поющих писателей, точнее говоря, о
rock’n’roll writers
Rock’n’roll writers - это те, кто пишет о рок-н-ролле.
Или наоборот - играющие этот самый рок-н-ролл, но еще и пишущие.
А может быть так: пишущие так, что у читающих в душе играет все тот же рок-н-ролл?
На самом деле ум за разум заходит, потому как если начинаешь что-то (кого-то) определять, то хочется это сделать точно. Как лепидоптерологу (какому-нибудь Набокову, к примеру), расправляющему очередную бабочку и пытающемуся ее классифицировать.
Пусть к рок-н-роллу как таковому многие из них имеют мало отношения, разве что по внутреннему драйву. Но объяснять это слово бесполезно так же, как не лепидоптерологу объяснять, что такое «сяжки» у бабочки.
Лучше, как всегда, на примере.
Одна из лучших рок-н-ролльных книг, причем, не написанных, а «наговоренных» автором - «Настоящая книжка Фрэнка Заппы», прикупленная мною несколько лет назад в большущем книжном магазине одним ненастным октябрьским предвечерьем, когда то ли снег собирался выпасть после дождя, то есть, этаким элегантным «погодным» образом перевести мир из одного состояния в другое, то ли наоборот - снег как раз решил закончиться и на смену ему собирался дождь, но только все это милое метео-безобразие и заставило меня прочитать не очень тощенький томик за один вечер.
И обалдеть от того, что в откровениях великого Фрэнка Заппы, наговоренных на магнитофон и переведенных затем на бумагу неким Питером Окиогроссо (как же мне нравится эта фамилия!) нет ничего пафосного и изначально рассчитанного на вечность. Вроде бы, это даже хохмы. То есть, читаешь, и тебе кажется, что тебе вешают на уши ничего на самом деле не значащую лапшу, но то ли сварена она круто, то ли сорт такой особый, «запповый», но с каждой последующей страницей понимаешь, отчего это так на тебя воздействует: просто личная правда покойного ныне музыканта вдруг становится твоей правдой. Не то, чтобы ты в нее вживаешься, но каким-то образом ваши жизни начинают взаимодействовать, хотя чего в них на самом деле общего?
ДА НИЧЕГО!
Я и музыку-то его «по жизни» не очень воспринимал, разве что первый «Joe’s Garage», да еще совсем уж давний «Hot rats», услышал который при довольно странных обстоятельствах. Зато мне безумно нравился его внешний вид - патлы до плеч, крючковатый нос и коротюсенькая, нелепо на мой тогдашний взгляд, обкозляченная бородка. Так нравился, что в пароксизме юношеского пиитизма, на полном серьезе кропая поэму с многозначительным и предельно оригинальным названием «Волосы», я вставил туда накарябанную неуклюжей ритмизованной прозой главку, начинавшуюся словами:
«Фрэнк Заппа - вождь хиппи, это их негласный президент».
Вспомнил я эту дурость, лишь купив и прочитав «Настоящую книгу Фрэнка Заппы», который к хиппи никакого отношения, в общем-то, не имел. Хотя в голове моей всю жизнь творился полнейший кавардак, так что если я тогда - больше тридцати лет назад, между прочим - и написал такую глупость, то значит, что именно так и считал. Что же касается обстоятельств, при которых я услышал «Hot rats», то они были странными для того меня, сейчас-то я воспринял бы это совершенно иначе. Просто в самом начале моей учебы в университете я попал в довольно забавное окружение, тусовавшееся при студенческом клубе. Я был очень смешным тогда, с романтическими, вьющимися локонами, в толстом, несуразном, темно-серого цвета свитере грубой домашней вязки, и в каком-то подобии джинсов, только вот были они явно «неправильными», из мягкой и тоже серовато-блеклой ткани, хотя - скорее всего - на самом деле все это было не так.
НА САМОМ ДЕЛЕ СОВЕРШЕННО ТОЧНО, ЧТО ВСЕ ЭТО БЫЛО НЕ ТАК...
Пластинку же «Hot rats» притащил в клуб некий пианист-авангардист, который тогда казался мне беспробудно взрослым. Этих джазменов в университетском клубе тогда паслось если и не с десяток, то не меньше пяти - шести человеков, все они были очень взрослыми и пижонистыми, а тот тип, что приволок альбом Заппы, носил еще и галстуки. Широкие, желтые и с какими-то странными узорами.
Наверное, это были психоделические галстуки.
Таким образом я практически сам сйечас начал уже писать какую-то рок-н-ролльную прозу, чем, впрочем, занимаюсь добрую половину (если не больше) жизни. Хотя сам рок-н-ролльщиком я никогда не был, то есть, не играл на гитаре (или, точнее, играл, но из рук вон плохо). Поэтому лучше перейти к другому примеру, тем более, если поместить фотографию ФЗ в какую-нибудь подобающую графическую программу, изменить цвет волос, то есть, превратить из брюнета в блондина, и убрать несуразную бородку, то получится совсем не Фрэнк Винсент Заппа, а американский писатель Ричард Бротиган.
NB:
Заппа умер от рака простаты, а Бротиган разнес себе голову из ружья.
Это для тех, кому хоть что-то еще интересно.
А первый раз с Бротиганом я столкнулся осенью 1976 года, когда ехал в поезде Хабаровск-Биробиджан, билет у меня был до станции Смидович(и), я был в новом исландском свитере, да еще и новых джинсах, купленных матушкой на какой-то дешевой распродаже в Италии и присланных мне почтой уже из Москвы. Штаны, видимо, были «для дам», без задних карманов, но я все равно тащился и от новых штанов, и от нового, до безумия колючего, свитера, сидел на боковом сидении, смотрел, как за окном распадаются на мельчайшие части пейзажи поздней приамурской осени, параллельно листая утащенный перед командировкой - не по своему ведь желанию поехал я в Еврейскую Автономную область, в поселок то ли Смидович, то ли Смидовичи - со стола начальника последний на тот момент, августовский номер журнала «Новый мир».
И начал читать в нем «Круглые сутки нон-стоп» Василия Аксенова.
Прежде всего потому, что это был Аксенов - вроде бы кого тогда в России еще читать? Ну и следующая причина - потому, что написано про Америку и за Америку, так что это следовало не просто пропустить через себя, а выучить, вызубрить, отложить навсегда в каком-то из кластеров того жесткого диска, что именуется мозгом. И то ли перед переездом через Амур, то ли сразу после, когда поезд, погрохатывая, уже стаскивался с моста, я - по всей видимости - наткнулся на следующий абзац:
«Теперь я читаю по-английски и открыт для влияний и Бротигана, и Воннегута, и Олби, и я, признаюсь, испытываю их влияния почти так же сильно, как влияния сосен, моря, гор, бензина, скорости, городских кварталов. Хочется увидеть писателя, свободного от влияний. Какое, должно быть, счастливое круглое существо!»
Сам я по-английски тогда не читал, но имена Воннегута и Олби знал, да и про писательские влияния уже имел понятия, хотя бы про то, как на этого придурка в джинсах без задних карманов и в толстом, да еще до омерзения колючем исландском свитере, умудрялся влиять автор читаемого на тот момент текста, так что незнакомое имя вначале щелкнуло, а потом затаилось невостребованным файлом на долгие-долгие годы.
Пока в 1984 его не обронил при мне в разговоре Борис Гребенщиков, который в самом начале 1985 года и выдал мне на время бротигановскую «Ловлю Форели в Америке», на английском, естественно, языке, и в том же восемьдесят пятом я дал ее почитать Илье Кормильцеву, который внезапно начал ее переводить.
Так что если бы я не поехал в командировку и не прочитал в поезде «Круглые сутки нон-стоп» Аксенова, то не исключено, что переводчиком Кормильцев бы не стал.
А может, и стал - все ведь где-то уже запрограммировано.
Между прочим, когда я летел с томиком Бротигана из тогдашнего Ленинграда в тогдашний же город Сврлд, то в моей сумке рядом с «Ловлей Форели в Америке» лежала потрепанная, рассыпающаяся на части, с выпадающими страницами книжка некоего Хантера С. Томпсона «Страх и ненависть в Лас-Вегасе». Тоже на английском языке.
Тогда я понятия не имел о том, кто же это такой - Акула Хант.
Самый рок-н-ролльный писатель, которого рожала на свет американская (в его случае) земля.
И тоже - будущий самоубийца, как это к тому времени уже сделал Бротиган.
И тоже - из ружья.
Рок-н-ролл такой, только Томпсону пришлось доигрывать свои песни еще больше двадцати лет.
До февраля 2005 года, когда он взял, да и пальнул в себя.
Все-таки из ружья или из револьвера?
Да какая разница, зато свою самую крутую рок-н-ролльную прозу он написал маркером за четыре дня до смерти. Спустя 3 месяца журнал «The Rolling Stone» опубликовал то, что было его последними словами, даже с заголовком, вот он:
«Футбольный сезон закончен!»
И дальше: «Никаких больше игр. Никаких бомб. Никаких прогулок. Никакого веселья. Никакого плаванья. 67. Это на 17 лет больше, чем 50. На 17 больше, чем я нуждался или хотел. Скучно. Я всегда злобный. Никакого веселья ни для кого. 97. Ты становишься жадным. Веди себя на свой возраст. Расслабься - Будет не больно».
Впрочем, я могу процитировать и Бротигана. И Фрэнка Заппу, пусть и в переложении Питера Окиогроссо. И Берроуза, самого, наверное, рок-н-ролльного писателя из всех, когда-либо живших на свете. И нашего Венечку Ерофеева - он тоже был rock’n’roll writer, чего нельзя сказать о его однофамильце, писателе Викторе Ерофееве, у того ведь совсем нет драйва, хотя он и получил какой-то французский орден.
Видимо - за бездрайвовость.
А что такое сяжки у бабочки?
Что такое рок-н-ролл?
Что такое, в конце концов, литература?
И что такое rock’n’roll writers?
Перечитайте сначала - может быть, если и не поймете, то почувствуете, а это всегда намного важнее!
Тем более, что погода этому благоприятствует - в кои-то веки конец октября выдался на славу, будто в самом воздухе разлит неподдельный рок-н-ролльный драйв.
ps
В тексте использован фрагмент из моих же меморуингов, не пропадать ведь добру.