НЛО над Припятью Часть II
Утром из окна нашей комнаты в заводском общежитии, больше похожем на респектабельную гостиницу, я увидела заросшие сорной травой улицы, черные окна многоэтажек и за ними очертания ЧАЭС в предрассветных сумерках.
Но в остальном все было не так уж и мрачно.
По общежитию все просыпающиеся жильцы ходили в одинаковых больничных пижамах, отличаясь друг от друга лишь цветом и шириной полосок. К этому привыкнуть было трудно.
Поначалу это меня забавляло, смешило и смущало от того, что сама я тоже была вынуждена надеть на себя этот простенький полосатый костюмчик.
Большое количество веселых, общительных, добродушных и явно не глупых людей, снующих по коридорам и комнатам общаги в полосатых пижамах почему-то наводило на мысль о дурдоме.
Но комнаты, в которых жили ликвидаторы, совсем не походили на больничные палаты. Они были обставлены дорогой и красивой мебелью, заполнены бытовой техникой, посудой и прочими домашними мелочами, которые, по разрешению дозиметристов, натаскали сюда из окрестных домов.
Утренний кофе пили из изящных фарфоровых чашечек, уютно расположившись в роскошных мягких креслах за маленьким лакированным столиком. Потом спускались вниз к санпропускнику, переодевались в «афганки» и телогрейки и шли на завод по аккуратным дорожкам, вдоль которых росли, как на клумбе, большие красные подосиновики.
Грибы в зоне собирать запрещалось, хотя и это правило мы, привыкнув, стали нарушать.
Кормили нас здесь же в заводской столовой, сытно и вкусно.
За питание мы не платили. Здесь деньги, как при обещанном, но так и не построенном коммунизме, вообще были не нужны. Их негде и не на что было тратить.
В начале вахты нам выдавали талоны на все завтраки, обеды и ужины. Помимо получаемых на эти талоны блюд, мы в неограниченных количествах ели соленья, зелень, овощи и фрукты, щедро насыпанные в большие емкости и расставленные на столах.
Точно, как по часам, к началу каждой трапезы из соседнего леса выходила стая одичавших собак и усаживалась возле входа в столовую, ожидая обильной кормежки с ликвидаторского стола.
А вечерами к общежитию приходили настоящие дикие кабанчики, большие, лохматые и маленькие, в пижамную, как у нас, полосочку. Они потешно суетились, хрюкали и с удовольствием ели ватрушки, которые я бросала им из окна.
По правилам радиационной безопасности, окна общежития были наглухо закрыты и загерметизированы, воздух на этажи подавался через кондиционеры.
Но в летнюю жару, мы все равно распахивали настежь все, что можно. Радиацию человек не ощущает, а от жары очень хотелось устроить сквозняки.
На сквозняках по всему общежитию сушилась рыба. Правда, у окон ее не вывешивали, чтобы уж совсем откровенно не афишировать свое пренебрежение к радиации и не нарываться на скандал. Рыба сушилась в санузлах у отверстий вентиляционных шахт, с которых предварительно были сняты решетки.
Таким роскошным лещам и судакам, которые висели на веревках в нашей душевой, мог бы позавидовать любой рыбак.
Рыбу эту ловили в старых руслах Припяти. После аварии старики отгородили от основного русла реки насыпными дамбами, чтобы радиоактивный ил течение не уносило в сторону Киевского моря. Потом там соорудили какую-то установку наподобие земснаряда, которая должна была этот ил очищать.
Судя по всему, установка эта была не очень эффективной, но работать на ней было приятно. «Старики» кишели огромными рыбинами и ловить их было одно удовольствие.
Еще одним удовольствием было собирать грибы.
( Кто ж теперь меня может напугать тревожными сообщениями о том, что на киевских рынках торгуют радиоактивными грибами?)
Первый раз на это мероприятие я попала случайно, буквально «упав на хвост» явно что-то замышлявшей компании дезактиваторщиков.
Я даже не сразу поняла, куда мы все пробираемся через дыры в заграждениях. Зрелище, представшее перед моими глазами спустя 15 минут блуждания по «тайным тропам» было достойно объектива фотохудожника.
Мы стояли на лесной просеке, вдоль которой была натянута колючая проволока. Вдали видны были почерневшие сосны, сожженного радиацией и не до конца снесенного «рыжего леса», дальше - поле и знаменитая картинка ЧАЭС с «саркофагом».
И по всей просеке, по обеим сторонам «колючки» росли грибы, красивые и нарядные, как на веселой лубочной картинке. Их действительно можно было косить косой.
«Собираем только белые»,- прозвучала команда от главного «сталкера», и все разбрелись вдоль заграждения, мгновенно наполняя большие целлофановые пакеты отборными белыми грибами.
Наверное тот, кто читает сейчас все это, думает, что похожи мы были на полных идиотов или просто не совсем здоровых людей. Тогда, я подумала именно так.
Но устоять перед искушением было выше моих сил. Бесконечно причитая: « Ребята, что ж мы делаем?», - я тоже стала собирать невиданные в своей красоте ни до ни после того боровики.
Потом, возвращаясь из похода, я очень переживала: «Неужели мы это будем есть?».
В полной лесной тишине меня успокоили одним кратким словом: «Не волнуйся!».
Волноваться я не перестала, но, следуя накалившемуся женскому любопытству и веруя в то, что дезактиваторщики, в конце концов, должны понимать, что они делают, молча участвовала во всех дальнейших мероприятиях.
В заводской столовой за ужином собрали в банки сметану. По дороге в общежитие сорвали с дерева несколько гроздьев красной рябины. Переодевшись в дурдомовские полосатые пижамы, разбежались по комнатам, раскалили сковородки на электроплитках, и все помещения общаги наполнились ароматом жарившихся в сметане белых грибов.
На запах пришли ученые-химики со своими научными разработками в прозрачных стеклянных бутылках и банках. Свои опыты они продолжили тут же, не отходя от празднично накрытого стола, смешивая ягоды рябины с принесенным в бутылках спиртом.
При этом мне, как новичку, была прочитана краткая научная лекция на тему: «Дезактивация ЖКТ». Для тех, кто как я, сразу не понял: ЖКТ - это желудочно-кишечный тракт. Оказывается, чтобы безопасно питаться радиоактивными грибами, достаточно запивать их спиртом. Спирт вымывает радиацию из желудка в течение суток.
Это мне, спустя два года, подтвердили врачи. Тогда в июльских садах мы, уже сроднившись с мыслью о радиоактивном заражении и начисто пренебрегая тем, чего не видишь и не чувствуешь, наелись спелых вишен и малины. Беда была в том, что одичавшие чернобыльские сады мы посетили по пути в поликлинику, где проходили плановый медосмотр.
Счетчик излучения человека (СИЧ) показал у меня в желудке наличие цезия. На растерянный вопрос: «Что же мне делать?», прозвучавший под хихиканье собственного мужа и его коллег по цеху дезактивации, у которых почему-то в желудках было «чисто», врач спокойно ответил: «Пейте спирт, утром ничего не будет». Со спиртом я не дружила, и мужу было приятно в очередной раз оказаться правым.
В Припяти, в брошенных после аварии гаражных кооперативах сохранилось огромное количество закрытых в банки консерваций, фруктовых и ягодных компотов, варенья. Все это было еще «чистое», приготовленное до 1986 года, настоявшееся за пять послеаварийных лет. И наши химические энтузиасты из спирта, предназначавшегося для дезактивации оборудования, и вот этих домашних заготовок в своей лаборатории изготавливали «бренди», «ликеры», настойки с изысканным вкусом и цветом.
Все это великолепие, дополненное хрустальными бокалами, вместе с еще шипящими на сковородках грибами, стояло теперь на сверкающем лаком столе.
Ах, как все было необычно и торжественно: суровые ликвидаторы в сатиновых пижамах, мертвый город за окном и роскошная еда в изумительной посуде!
Но порадоваться этому чудному застолью в полной мере мешали тревожные мысли, прогнать которые никак не удавалось.
Я с интересом наблюдала за всеми, кто собрался за этим столом, прислушивалась ко всему, о чем говорили эти люди в нелепой ночной униформе
Мне приходилось только догадываться по отдельным репликам и коротким обсуждениям, что на самом деле они делают здесь, в Зоне. Почти все было секретно и не подлежало разглашению.
Пока я в течение дня выполняла несложную техническую работу, связанную с составлением и печатью каких-то документов, они делали что-то значимое, тяжелое и опасное. То, что раньше можно было лишь прочесть где-нибудь в сборниках научной фантастики, теперь реально происходило с ними каждый день. Все это надо было уметь осмыслить, научиться этому, привыкнуть. Это была работа для настоящих мужчин, трусы и приспособленцы здесь не задерживались.
И еще: все окружавшее нас здесь, в этом общежитии благополучие упорно напоминало об огромной трагедии жителей этого несчастного города, в один миг лишившихся всего, что было ими нажито многолетним трудом, что было их домом, их семейным уютом, свидетелем их печалей и радостей.
Я прошу у них прощения за то, что рассказываю об этом, что тревожу их память, бережу их никогда не заживающие раны. Но так было.
Совсем немного разрешили им вывезти после аварии. Что-то было украдено мародерами и тайком вывезено за пределы зоны. Большая часть домашних вещей была захоронена в могильниках. Ну а то, что было относительно «чистым», разрешили забрать в общежитие аварийно-технического центра.
Вместе с нами работало много бывших припятчан. Для них это была единственная возможность возвращаться к родным стенам, к городу, из которого пришлось так внезапно уехать. Они приходили в свои разгромленные квартиры, как на кладбище, не сдерживая слез, ничего не забыв, не смирившись, но и не надеясь, ни на что.
Впервые с эвакуированными жителями Припяти я столкнулась 28 апреля 1986 года. Тогда, после окончания учебы в Киевском техникуме гостиничного хозяйства, я работала в бывшей гостинице «Украина» на бульваре Шевченко в центре Киева.
Утром, заступая на смену, я с большим недоверием выслушивала взбудораженных ночных горничных, говоривших о каком-то взрыве на атомной станции и о том, что всю гостиницу заселили эвакуированными.
«Чепуха какая-то!»- думала я. В бывшем СССР такого в принципе случиться не могло. У нас даже самолеты не падали, поезда не сходили с рельс. А тут взрыв, да еще и на самой безопасной атомной станции!
И осознание того, что это действительно случилось, что эти люди, рассеянно и неприкаянно бродившие по коридорам гостиницы, на самом деле эвакуированные из зоны ядерного взрыва, стало настоящим шоком, начисто изменило совковое мировоззрение, с нуля начало отсчет новой реальности.
Их привезли ночью, с наспех собранным небольшим количеством вещей и полным отсутствием какой-либо конкретной информации.
Растерянные и напуганные, они много говорили, пытаясь убедить нас, а точнее себя в том, что ничего страшного не произошло.
Даже работники станции, прекрасно разбирающиеся в том, что и как там работает, говорили о каком- то самоваре, о взрыве парового котла и о том, что уже через три дня они вернутся домой.
Первая официальная информация об аварии на ЧАЭС прозвучала в телевизионной программе «Время» лишь вечером 28 апреля 1986 года.
Но и после этого еще долго было непонятно, что будет теперь с этими людьми. У многих из них не было самого необходимого: еды, денег, детского питания, пеленок, лекарств.
И только спустя месяц-два некоторым из них разрешили на один день вернуться домой, чтобы забрать хоть что-нибудь, что могло бы вместиться в один пластиковый мешок на человека.
Содержимое этих мешков проверяли дозиметристы на уже возведенных КПП 30-тикилометровой Зоны и безжалостно выбрасывали почти все.
Вещи «звенели» от осевшей радиационной пыли и подлежали лишь захоронению на могильниках.
Никакой документальный фильм, газетная статья, официальная хроника не могли передать простую человеческую боль этих людей, вдруг потерявших все, даже старые фотографии, простые, но драгоценные для кого-то семейные реликвии, домашних животных, оставленных «всего на три дня» и погибших от голода в запертых квартирах.
В 1990 году все припятские дома уже были пусты. Раздутые от гниющих продуктов холодильники, мебель, одежда, посуда, телевизоры, детские коляски, санки и лыжи, ковры и люстры - все летело через окна, собиралось в большие грузовики и увозилось на могильники.
По лестничным клеткам и коридорам гулял ветер, проникал через распахнутые двери в опустевшие комнаты и кухни, хлопал незапертыми форточками, от чего иногда казалось, что в этих квартирах еще кто-то живет.
Лето 1991 года. Припять. Неприбранная мебель под окнами многоэтажки.
И, наверное, чтобы все это не наводило непостижимый ужас и потихоньку не сводило нас с ума, по вечерам на темных и пустынных, заросших дикой травой припятских улицах из динамиков на почерневших фонарных столбах звучала музыка. В городскую радиосеть транслировали радио «Маяк».
И все-таки мистическое, ошеломляюще неправдоподобное в этом заброшенном городе случалось постоянно и ни привыкнуть, ни осмыслить это было невозможно.
Если кто-то, как и я, набравшись терпения, досмотрел до конца фильм Тарковского «Сталкер», тот может вспомнить, как на экране среди высокой травы, заполонившей Зону, или вдоль засыпанных песком руин медленно текли прозрачные ручьи, на дне которых лежали какие-то простые, бытовые предметы.
Именно такую картину наблюдали мы во время весенних ливней или летних гроз на улицах Припяти. Ливневые стоки никто не чистил, и потоки воды несли по улицам одежду, детские игрушки и прочие мелочи из прошлой жизни.
Безлюдный город постепенно заселялся дикими животными и птицами.
Здесь легко можно было встретиться взглядом с большим лохматым кабаном, прогуливающим вдоль заросших кустарником улиц свое многочисленное семейство.
Почти безобидные стаи одичавших собак иногда можно было спутать со стаей настоящих волков.
Волки осторожно выходили на берег Припяти, медленно окунались в черную воду и плыли к противоположному берегу, превозмогая сильное течение, несущее их в сторону «саркофага».
На верхних этажах домов гнездились птичьи хищники: черные коршуны, орланы, филины. А отгороженные дамбами, кишащие рыбой старые русла реки весной превращались в настоящие птичьи базары.
1990 год. Детский сад в центре Припяти.
И жаркими летними вечерами, по окончании рабочего дня мы, несмотря ни на какие запреты и предостережения, отправлялись в рискованное путешествие к песчаным припятским пляжам.
Как настоящие сталкеры, мы шли туда по определенному маршруту, опасаясь не только зверей, но и милиции, охраняющей Зону.
По правилам безопасности купаться в реке Припять было строго запрещено. За это нарушение грозил большой штраф и увольнение с работы.
Но трудно было отказать себе в удовольствии освежиться и поплавать в черных припятских водах, расслабиться, позагорать на белом, чистом, если, конечно, пренебречь радиацией, песке.
Мы шли вдоль городской окраины, где от палящего летнего солнца, осенних дождей, морозных ветров очень быстро разрушались несколько недостроенных многоэтажек, рассыпаясь на отдельные панели, и заунывно скрипели, раскачиваясь на ветру, ржавые подъемные краны. Потом сворачивали на улицу, ведущую к центру большого города - призрака.
На этой, сплошь заросшей теперь высокой травой и кустарником улице, возле одной из длинных, на несколько парадных девятиэтажек, еще до аварии кто-то высадил прямо у себя под окнами клубнику. За многолетний период отсутствия хозяина грядок, кустики клубники разрослись, одичали, ягода стала совсем мелкой и очень вкусной.
Как теперь я могу внятно объяснить всем здравомыслящим людям, почему мы собирали эти, нагретые солнцем ягоды и с удовольствием ели, прекрасно понимая, какая опасность таиться в этой сладкой ароматной мякоти.
Может быть потому, что человек привыкает ко всему, даже к страху.
Может быть потому, что наблюдая за животными и растениями, находящимися в зоне повышенной радиации уже не один год, мы не замечали у них никаких видимых отклонений или уродств. И это давало надежду на то, что все не так опасно.
А может быть, нас успокаивала мысль о припасенных коктейлях для дезактивации ЖКТ?..
Я много слышала от специалистов и людей науки рассуждения о воздействии на человека малых доз радиации, о разнице между альфа-, бета-, гамма- и т.д. частицами. Повторять все это не берусь, чтобы не наговорить глупостей. Но понятно мне только одно, что никому еще пока ничего до конца непонятно.
И авария на ЧАЭС опровергла многие, доказанные раннее наукой, утверждения о радиоактивном заражении, поломала представления о предельных дозах радиации, о лучевой болезни, заставила физиков, химиков, биологов, медиков, социологов вновь заняться наблюдениями, доказательствами, научными дискуссиями.
А мы пока тем душным летним вечером, пересекали заросший бурьяном, совсем еще недавно новый городской стадион и дальше, мимо лежащих в ряд лодок с пробитыми днищами,( чтобы никто не соблазнился уплыть на них за пределы зоны), по насыпным дамбам выходили к реке.
***
А моя история с НЛО получила свое продолжение ровно через месяц.
11 ноября 1991 года я опять стояла перед своим начальством и повторяла тот же рассказ из трех фраз. Но смотрели на меня уже с неподдельным интересом и даже восторгом.
Дело в том, что именно в этот день в бывшей всесоюзной газете «Известия» была напечатана статья об НЛО, которое наблюдали во время пожара над ЧАЭС.
Кроме рассказов очевидцев, там была напечатана фотография разрушенной крыши 2-го блока и подобия летающих тарелок над ней.
Я испытывала триумф и страх одновременно. Лучше б уж это было что-то непонятное и необъяснимое, чем вот такое конкретное, явно неземное, чему я тоже оказалась свидетелем.
Потом из Москвы приехала корреспондент «Комсомольской правды», долго и настойчиво пытаясь извлечь из меня какие-то подробности. Но мои три фразы ее не вдохновили, и статья в газете была о другом и, явно, придуманном.
И уже в конце 90-х, в киевской газете «Вечерние Вести» была напечатана та же фотография из газеты «Известия» и признание фотографа, что в октябре 1991 года он снимал не пожарище, а его отражение в большой луже.
Пузыри воздуха в воде сыграли роль летающих тарелок.
Я почувствовала большое облегчение. Я прекратила попытки убеждать себя в том, что, наверное, все-таки летающие тарелки существуют. Я перестала думать о вероятности существования инопланетян. Страх перед внеземными цивилизациями меня больше не мучил.
И лишь один-единственный вопрос с тех пор никак не дает мне покоя: что же все-таки мы видели в ту ясную октябрьскую ночь, в небе над Припятью?
Но в остальном все было не так уж и мрачно.
По общежитию все просыпающиеся жильцы ходили в одинаковых больничных пижамах, отличаясь друг от друга лишь цветом и шириной полосок. К этому привыкнуть было трудно.
Поначалу это меня забавляло, смешило и смущало от того, что сама я тоже была вынуждена надеть на себя этот простенький полосатый костюмчик.
Большое количество веселых, общительных, добродушных и явно не глупых людей, снующих по коридорам и комнатам общаги в полосатых пижамах почему-то наводило на мысль о дурдоме.
Но комнаты, в которых жили ликвидаторы, совсем не походили на больничные палаты. Они были обставлены дорогой и красивой мебелью, заполнены бытовой техникой, посудой и прочими домашними мелочами, которые, по разрешению дозиметристов, натаскали сюда из окрестных домов.
Утренний кофе пили из изящных фарфоровых чашечек, уютно расположившись в роскошных мягких креслах за маленьким лакированным столиком. Потом спускались вниз к санпропускнику, переодевались в «афганки» и телогрейки и шли на завод по аккуратным дорожкам, вдоль которых росли, как на клумбе, большие красные подосиновики.
Грибы в зоне собирать запрещалось, хотя и это правило мы, привыкнув, стали нарушать.
Кормили нас здесь же в заводской столовой, сытно и вкусно.
За питание мы не платили. Здесь деньги, как при обещанном, но так и не построенном коммунизме, вообще были не нужны. Их негде и не на что было тратить.
В начале вахты нам выдавали талоны на все завтраки, обеды и ужины. Помимо получаемых на эти талоны блюд, мы в неограниченных количествах ели соленья, зелень, овощи и фрукты, щедро насыпанные в большие емкости и расставленные на столах.
Точно, как по часам, к началу каждой трапезы из соседнего леса выходила стая одичавших собак и усаживалась возле входа в столовую, ожидая обильной кормежки с ликвидаторского стола.
А вечерами к общежитию приходили настоящие дикие кабанчики, большие, лохматые и маленькие, в пижамную, как у нас, полосочку. Они потешно суетились, хрюкали и с удовольствием ели ватрушки, которые я бросала им из окна.
По правилам радиационной безопасности, окна общежития были наглухо закрыты и загерметизированы, воздух на этажи подавался через кондиционеры.
Но в летнюю жару, мы все равно распахивали настежь все, что можно. Радиацию человек не ощущает, а от жары очень хотелось устроить сквозняки.
На сквозняках по всему общежитию сушилась рыба. Правда, у окон ее не вывешивали, чтобы уж совсем откровенно не афишировать свое пренебрежение к радиации и не нарываться на скандал. Рыба сушилась в санузлах у отверстий вентиляционных шахт, с которых предварительно были сняты решетки.
Таким роскошным лещам и судакам, которые висели на веревках в нашей душевой, мог бы позавидовать любой рыбак.
Рыбу эту ловили в старых руслах Припяти. После аварии старики отгородили от основного русла реки насыпными дамбами, чтобы радиоактивный ил течение не уносило в сторону Киевского моря. Потом там соорудили какую-то установку наподобие земснаряда, которая должна была этот ил очищать.
Судя по всему, установка эта была не очень эффективной, но работать на ней было приятно. «Старики» кишели огромными рыбинами и ловить их было одно удовольствие.
Еще одним удовольствием было собирать грибы.
( Кто ж теперь меня может напугать тревожными сообщениями о том, что на киевских рынках торгуют радиоактивными грибами?)
Первый раз на это мероприятие я попала случайно, буквально «упав на хвост» явно что-то замышлявшей компании дезактиваторщиков.
Я даже не сразу поняла, куда мы все пробираемся через дыры в заграждениях. Зрелище, представшее перед моими глазами спустя 15 минут блуждания по «тайным тропам» было достойно объектива фотохудожника.
Мы стояли на лесной просеке, вдоль которой была натянута колючая проволока. Вдали видны были почерневшие сосны, сожженного радиацией и не до конца снесенного «рыжего леса», дальше - поле и знаменитая картинка ЧАЭС с «саркофагом».
И по всей просеке, по обеим сторонам «колючки» росли грибы, красивые и нарядные, как на веселой лубочной картинке. Их действительно можно было косить косой.
«Собираем только белые»,- прозвучала команда от главного «сталкера», и все разбрелись вдоль заграждения, мгновенно наполняя большие целлофановые пакеты отборными белыми грибами.
Наверное тот, кто читает сейчас все это, думает, что похожи мы были на полных идиотов или просто не совсем здоровых людей. Тогда, я подумала именно так.
Но устоять перед искушением было выше моих сил. Бесконечно причитая: « Ребята, что ж мы делаем?», - я тоже стала собирать невиданные в своей красоте ни до ни после того боровики.
Потом, возвращаясь из похода, я очень переживала: «Неужели мы это будем есть?».
В полной лесной тишине меня успокоили одним кратким словом: «Не волнуйся!».
Волноваться я не перестала, но, следуя накалившемуся женскому любопытству и веруя в то, что дезактиваторщики, в конце концов, должны понимать, что они делают, молча участвовала во всех дальнейших мероприятиях.
В заводской столовой за ужином собрали в банки сметану. По дороге в общежитие сорвали с дерева несколько гроздьев красной рябины. Переодевшись в дурдомовские полосатые пижамы, разбежались по комнатам, раскалили сковородки на электроплитках, и все помещения общаги наполнились ароматом жарившихся в сметане белых грибов.
На запах пришли ученые-химики со своими научными разработками в прозрачных стеклянных бутылках и банках. Свои опыты они продолжили тут же, не отходя от празднично накрытого стола, смешивая ягоды рябины с принесенным в бутылках спиртом.
При этом мне, как новичку, была прочитана краткая научная лекция на тему: «Дезактивация ЖКТ». Для тех, кто как я, сразу не понял: ЖКТ - это желудочно-кишечный тракт. Оказывается, чтобы безопасно питаться радиоактивными грибами, достаточно запивать их спиртом. Спирт вымывает радиацию из желудка в течение суток.
Это мне, спустя два года, подтвердили врачи. Тогда в июльских садах мы, уже сроднившись с мыслью о радиоактивном заражении и начисто пренебрегая тем, чего не видишь и не чувствуешь, наелись спелых вишен и малины. Беда была в том, что одичавшие чернобыльские сады мы посетили по пути в поликлинику, где проходили плановый медосмотр.
Счетчик излучения человека (СИЧ) показал у меня в желудке наличие цезия. На растерянный вопрос: «Что же мне делать?», прозвучавший под хихиканье собственного мужа и его коллег по цеху дезактивации, у которых почему-то в желудках было «чисто», врач спокойно ответил: «Пейте спирт, утром ничего не будет». Со спиртом я не дружила, и мужу было приятно в очередной раз оказаться правым.
В Припяти, в брошенных после аварии гаражных кооперативах сохранилось огромное количество закрытых в банки консерваций, фруктовых и ягодных компотов, варенья. Все это было еще «чистое», приготовленное до 1986 года, настоявшееся за пять послеаварийных лет. И наши химические энтузиасты из спирта, предназначавшегося для дезактивации оборудования, и вот этих домашних заготовок в своей лаборатории изготавливали «бренди», «ликеры», настойки с изысканным вкусом и цветом.
Все это великолепие, дополненное хрустальными бокалами, вместе с еще шипящими на сковородках грибами, стояло теперь на сверкающем лаком столе.
Ах, как все было необычно и торжественно: суровые ликвидаторы в сатиновых пижамах, мертвый город за окном и роскошная еда в изумительной посуде!
Но порадоваться этому чудному застолью в полной мере мешали тревожные мысли, прогнать которые никак не удавалось.
Я с интересом наблюдала за всеми, кто собрался за этим столом, прислушивалась ко всему, о чем говорили эти люди в нелепой ночной униформе
Мне приходилось только догадываться по отдельным репликам и коротким обсуждениям, что на самом деле они делают здесь, в Зоне. Почти все было секретно и не подлежало разглашению.
Пока я в течение дня выполняла несложную техническую работу, связанную с составлением и печатью каких-то документов, они делали что-то значимое, тяжелое и опасное. То, что раньше можно было лишь прочесть где-нибудь в сборниках научной фантастики, теперь реально происходило с ними каждый день. Все это надо было уметь осмыслить, научиться этому, привыкнуть. Это была работа для настоящих мужчин, трусы и приспособленцы здесь не задерживались.
И еще: все окружавшее нас здесь, в этом общежитии благополучие упорно напоминало об огромной трагедии жителей этого несчастного города, в один миг лишившихся всего, что было ими нажито многолетним трудом, что было их домом, их семейным уютом, свидетелем их печалей и радостей.
Я прошу у них прощения за то, что рассказываю об этом, что тревожу их память, бережу их никогда не заживающие раны. Но так было.
Совсем немного разрешили им вывезти после аварии. Что-то было украдено мародерами и тайком вывезено за пределы зоны. Большая часть домашних вещей была захоронена в могильниках. Ну а то, что было относительно «чистым», разрешили забрать в общежитие аварийно-технического центра.
Вместе с нами работало много бывших припятчан. Для них это была единственная возможность возвращаться к родным стенам, к городу, из которого пришлось так внезапно уехать. Они приходили в свои разгромленные квартиры, как на кладбище, не сдерживая слез, ничего не забыв, не смирившись, но и не надеясь, ни на что.
Впервые с эвакуированными жителями Припяти я столкнулась 28 апреля 1986 года. Тогда, после окончания учебы в Киевском техникуме гостиничного хозяйства, я работала в бывшей гостинице «Украина» на бульваре Шевченко в центре Киева.
Утром, заступая на смену, я с большим недоверием выслушивала взбудораженных ночных горничных, говоривших о каком-то взрыве на атомной станции и о том, что всю гостиницу заселили эвакуированными.
«Чепуха какая-то!»- думала я. В бывшем СССР такого в принципе случиться не могло. У нас даже самолеты не падали, поезда не сходили с рельс. А тут взрыв, да еще и на самой безопасной атомной станции!
И осознание того, что это действительно случилось, что эти люди, рассеянно и неприкаянно бродившие по коридорам гостиницы, на самом деле эвакуированные из зоны ядерного взрыва, стало настоящим шоком, начисто изменило совковое мировоззрение, с нуля начало отсчет новой реальности.
Их привезли ночью, с наспех собранным небольшим количеством вещей и полным отсутствием какой-либо конкретной информации.
Растерянные и напуганные, они много говорили, пытаясь убедить нас, а точнее себя в том, что ничего страшного не произошло.
Даже работники станции, прекрасно разбирающиеся в том, что и как там работает, говорили о каком- то самоваре, о взрыве парового котла и о том, что уже через три дня они вернутся домой.
Первая официальная информация об аварии на ЧАЭС прозвучала в телевизионной программе «Время» лишь вечером 28 апреля 1986 года.
Но и после этого еще долго было непонятно, что будет теперь с этими людьми. У многих из них не было самого необходимого: еды, денег, детского питания, пеленок, лекарств.
И только спустя месяц-два некоторым из них разрешили на один день вернуться домой, чтобы забрать хоть что-нибудь, что могло бы вместиться в один пластиковый мешок на человека.
Содержимое этих мешков проверяли дозиметристы на уже возведенных КПП 30-тикилометровой Зоны и безжалостно выбрасывали почти все.
Вещи «звенели» от осевшей радиационной пыли и подлежали лишь захоронению на могильниках.
Никакой документальный фильм, газетная статья, официальная хроника не могли передать простую человеческую боль этих людей, вдруг потерявших все, даже старые фотографии, простые, но драгоценные для кого-то семейные реликвии, домашних животных, оставленных «всего на три дня» и погибших от голода в запертых квартирах.
В 1990 году все припятские дома уже были пусты. Раздутые от гниющих продуктов холодильники, мебель, одежда, посуда, телевизоры, детские коляски, санки и лыжи, ковры и люстры - все летело через окна, собиралось в большие грузовики и увозилось на могильники.
По лестничным клеткам и коридорам гулял ветер, проникал через распахнутые двери в опустевшие комнаты и кухни, хлопал незапертыми форточками, от чего иногда казалось, что в этих квартирах еще кто-то живет.
Лето 1991 года. Припять. Неприбранная мебель под окнами многоэтажки.
И, наверное, чтобы все это не наводило непостижимый ужас и потихоньку не сводило нас с ума, по вечерам на темных и пустынных, заросших дикой травой припятских улицах из динамиков на почерневших фонарных столбах звучала музыка. В городскую радиосеть транслировали радио «Маяк».
И все-таки мистическое, ошеломляюще неправдоподобное в этом заброшенном городе случалось постоянно и ни привыкнуть, ни осмыслить это было невозможно.
Если кто-то, как и я, набравшись терпения, досмотрел до конца фильм Тарковского «Сталкер», тот может вспомнить, как на экране среди высокой травы, заполонившей Зону, или вдоль засыпанных песком руин медленно текли прозрачные ручьи, на дне которых лежали какие-то простые, бытовые предметы.
Именно такую картину наблюдали мы во время весенних ливней или летних гроз на улицах Припяти. Ливневые стоки никто не чистил, и потоки воды несли по улицам одежду, детские игрушки и прочие мелочи из прошлой жизни.
Безлюдный город постепенно заселялся дикими животными и птицами.
Здесь легко можно было встретиться взглядом с большим лохматым кабаном, прогуливающим вдоль заросших кустарником улиц свое многочисленное семейство.
Почти безобидные стаи одичавших собак иногда можно было спутать со стаей настоящих волков.
Волки осторожно выходили на берег Припяти, медленно окунались в черную воду и плыли к противоположному берегу, превозмогая сильное течение, несущее их в сторону «саркофага».
На верхних этажах домов гнездились птичьи хищники: черные коршуны, орланы, филины. А отгороженные дамбами, кишащие рыбой старые русла реки весной превращались в настоящие птичьи базары.
1990 год. Детский сад в центре Припяти.
И жаркими летними вечерами, по окончании рабочего дня мы, несмотря ни на какие запреты и предостережения, отправлялись в рискованное путешествие к песчаным припятским пляжам.
Как настоящие сталкеры, мы шли туда по определенному маршруту, опасаясь не только зверей, но и милиции, охраняющей Зону.
По правилам безопасности купаться в реке Припять было строго запрещено. За это нарушение грозил большой штраф и увольнение с работы.
Но трудно было отказать себе в удовольствии освежиться и поплавать в черных припятских водах, расслабиться, позагорать на белом, чистом, если, конечно, пренебречь радиацией, песке.
Мы шли вдоль городской окраины, где от палящего летнего солнца, осенних дождей, морозных ветров очень быстро разрушались несколько недостроенных многоэтажек, рассыпаясь на отдельные панели, и заунывно скрипели, раскачиваясь на ветру, ржавые подъемные краны. Потом сворачивали на улицу, ведущую к центру большого города - призрака.
На этой, сплошь заросшей теперь высокой травой и кустарником улице, возле одной из длинных, на несколько парадных девятиэтажек, еще до аварии кто-то высадил прямо у себя под окнами клубнику. За многолетний период отсутствия хозяина грядок, кустики клубники разрослись, одичали, ягода стала совсем мелкой и очень вкусной.
Как теперь я могу внятно объяснить всем здравомыслящим людям, почему мы собирали эти, нагретые солнцем ягоды и с удовольствием ели, прекрасно понимая, какая опасность таиться в этой сладкой ароматной мякоти.
Может быть потому, что человек привыкает ко всему, даже к страху.
Может быть потому, что наблюдая за животными и растениями, находящимися в зоне повышенной радиации уже не один год, мы не замечали у них никаких видимых отклонений или уродств. И это давало надежду на то, что все не так опасно.
А может быть, нас успокаивала мысль о припасенных коктейлях для дезактивации ЖКТ?..
Я много слышала от специалистов и людей науки рассуждения о воздействии на человека малых доз радиации, о разнице между альфа-, бета-, гамма- и т.д. частицами. Повторять все это не берусь, чтобы не наговорить глупостей. Но понятно мне только одно, что никому еще пока ничего до конца непонятно.
И авария на ЧАЭС опровергла многие, доказанные раннее наукой, утверждения о радиоактивном заражении, поломала представления о предельных дозах радиации, о лучевой болезни, заставила физиков, химиков, биологов, медиков, социологов вновь заняться наблюдениями, доказательствами, научными дискуссиями.
А мы пока тем душным летним вечером, пересекали заросший бурьяном, совсем еще недавно новый городской стадион и дальше, мимо лежащих в ряд лодок с пробитыми днищами,( чтобы никто не соблазнился уплыть на них за пределы зоны), по насыпным дамбам выходили к реке.
***
А моя история с НЛО получила свое продолжение ровно через месяц.
11 ноября 1991 года я опять стояла перед своим начальством и повторяла тот же рассказ из трех фраз. Но смотрели на меня уже с неподдельным интересом и даже восторгом.
Дело в том, что именно в этот день в бывшей всесоюзной газете «Известия» была напечатана статья об НЛО, которое наблюдали во время пожара над ЧАЭС.
Кроме рассказов очевидцев, там была напечатана фотография разрушенной крыши 2-го блока и подобия летающих тарелок над ней.
Я испытывала триумф и страх одновременно. Лучше б уж это было что-то непонятное и необъяснимое, чем вот такое конкретное, явно неземное, чему я тоже оказалась свидетелем.
Потом из Москвы приехала корреспондент «Комсомольской правды», долго и настойчиво пытаясь извлечь из меня какие-то подробности. Но мои три фразы ее не вдохновили, и статья в газете была о другом и, явно, придуманном.
И уже в конце 90-х, в киевской газете «Вечерние Вести» была напечатана та же фотография из газеты «Известия» и признание фотографа, что в октябре 1991 года он снимал не пожарище, а его отражение в большой луже.
Пузыри воздуха в воде сыграли роль летающих тарелок.
Я почувствовала большое облегчение. Я прекратила попытки убеждать себя в том, что, наверное, все-таки летающие тарелки существуют. Я перестала думать о вероятности существования инопланетян. Страх перед внеземными цивилизациями меня больше не мучил.
И лишь один-единственный вопрос с тех пор никак не дает мне покоя: что же все-таки мы видели в ту ясную октябрьскую ночь, в небе над Припятью?