Хата-Яма 096
Петр Соколик
Хата-Яма.
1919.
Омск (Западная Сибирь). Швецов встречает Рудина в Омске. Астрахань, устье реки Волга (южная Россия) Куйбышев и Киров в штабе 11-ой армии красных.
Мария Антоновна Швецова стойко держалась перед житейскими невзгодами, но после отъезда дочери Ольги в Москву как-то в одночасье увяла и к Рождеству умерла. Новый 1919 год Михаил Швецов встретил в одиночестве, заснув в отцовском кресле. Разбирать постель не было ни желания, ни сил. Впервые за много месяцев Швецов заснул сытым. Это девушка Маня-добрая душа встретила его сегодня на Невском и чуть не силой затащила к себе в каморку. Маня служила в доме Швецовых еще в те времена, когда Михаил учился в университете, потом куда-то исчезла. Они не виделись несколько лет и вот случилась эта неожиданная встреча, всколыхнувшая столько воспоминаний из того времени, когда каждое утро приносило радость.
Накормив Швецова щами, Маня упросила его сделать то, о чем она мечтала в девичестве: сыграть с ним в карты на раздевание. Швецов не имел никакого полового опыта и согласился из любопытства. После каждого проигрыша нужно было избавить свое тело от какого-либо предмета одежды. Причем делать это надо было не самому. Нужно было дождаться пока твой соперник прикоснется к тебе своими пальцами, медленно расстегнет, развяжет, снимет. Швецов понимал, что вся процедура рассчитана на то, чтобы пробудить вожделение, о котором прочитано столько книг. И по прерывистому дыханию и алым щекам Мани Швецов понимал, что вожделение нарастает. В глазах Мани он уже давно читал призывную готовность отбросить карты и отдаться клокочущей страсти. Удивительно, но в себе самом он никакой страсти не чувствовал. Да, прикосновение ее рук было приятным. Когда она касалась области живота, у него даже появлялась эрекция. А вот свои собственные прикосновения к телу Мани какой-то страсти в нем не пробуждали. Когда он охватывал ладонями ее голые плечи, спину, талию, он чувствовал ответное движение ее мышц, но это движение не вызывало в нем вожделения, как не вызывает вожделения поглаживание любимого животного. Разглядывая все более обнажающееся тело Мани, Швецов наслаждался созерцанием совершенных линий зрелой женщины, но и это не вызывало в нем страсти, как не вызывает страсти разглядывание женского тела на полотнах Рубенса. Лишь любопытство и радость созерцания.
Маня была настолько увлечена Швецовым, что холодности его не замечала. Наоборот, его сдержанность и отсутствие спешки только возбуждали ее дополнительно. В лихие времена она подрабатывала уличной девкой на Невском и знала немало мужчин, падких до скорых плотских утех. Все они были торопливы. Долгий подъем по винтовой лестнице в ее каморку настолько изнурял их терпение, что времени и сил на какие-то прелюдии у них уже не оставалось. С нее срывали одежду, мяли груди, валили на кровать, грубо наспех удовлетворяли свою похоть. Лишь со второго раза, да и то не всегда, Мане удавалось и для себя получить капельку наслаждения. Обычно же кавалер мгновенно засыпал, либо прощался и отправлялся по своим делам. В этот же раз с ее любимым Мишей, Мишенькой, Михаилом Александровичем она купалась в наслаждении с того самого момента, когда увидела его, такого несчастного, на Невском. Прикосновения его тонких пальцев заставляли ее саму дрожать от нетерпения. А он вежливый, невозмутимый:
Манечка, тебе не холодно?
Этот безобидный вопрос рождает в Мане бурю противоречивых чувств: «Холодно? - Вот уж нет, как может быть холодно при таком жаре? А может это ему холодно? А может я ему не понравилась и он хочет одеться и уйти? Нет-нет, не может быть, я же вижу как у него все напряжено в трусах. Дура я дура, это ж он мне намекает, что в постельку под одеяльце пора. А и правда пора, иначе я умру тут на месте от желания его прижать к себе и не отпускать никуда». И Маня, радостно принимая участие Швецова за подсказку:
Холодно, да-да холодно. И не отпущу тебя никуда пока не согреешь.
Маня встает из-за столика. На ней лишь чулки. Встает и Швецов в одних трусах, с восхищением смотрит на Маню. Маня поворачивается к кровати, откидывает одеяло, ложится на спину:
Иди ко мне, Мишенька. Иди, родной. Не томи.
Не без колебаний Швецов прилег рядышком, накрыв обоих ватным одеялом. Маня, заметив его замешательство:
Так ты в первый раз, миленький? Это ничего. Это хорошо. Я все сама сделаю.
Швецов никак не мог кончить. Чего-то не хватало. Горячая русская баба в самом соку любит тебя, готова с радостью откликнуться на любое твое движение. А не хватало. Эмоциональный накал не поднимался выше чисто механического возбуждения как при маструбации, с которой Швецов познакомился еще в детстве в кадетском корпусе.
Зато Маня была на седьмом небе от счастья. Много-много раз она разрывалась на мелкие кусочки, улетала куда-то, будто проваливалась в пропасть, собиралась в комок, чтобы вновь улететь. Швецов устал с непривычки, да и многомесячное недоедание дало о себе знать. Остановился без сил, замер. Пропала эрекция. Маня, благодарно заглянув ему в глаза:
Спасибо тебе, миленький. Никогда так хорошо мне не было. Ты поворачивайся на спинку, глазки закрой, отдыхай. А я все сделаю.
Сморщенное и невзрачное мужское достоинство Швецова, оказалось у Мани во рту. Ее губы, язык и горло довольно быстро это достоинство увеличили в размере, укрепили и заставили фонтанировать так, как никакой маструбации было не под силу. Швецов только после этого почувствовал расслабление, удовлетворение и негу. Оставаться не стал:
Извини, Маня. Мне надо побыть одному.
Она его не задерживала. Наоборот, порывшись в сундуке, вручила Швецову бутылку Шустовского коньяка, доставшуюся ей от одного из своих клиентов:
На вот, Мишенька, возьми, выпьешь в праздники, меня вспомнишь. Ты не поверишь, но я этот коньяк для тебя несколько лет берегла. Я знала, что у нас с тобой это будет. Знай, что я твоя. Приходи ко мне когда только захочешь. Я буду ждать тебя всегда.
Добравшись до дома, Швецов проскочил мимо гостиной в кабинет с той быстротой, на которую только был способен. Однако его приход не остался незамеченным. В гостиной на полуслове прервалась дружная хоровая песня и до него донеслись привычные восклицания соседей по коммунальной квартире:
Злыдень пришел, опять нос воротит, брезгует нами.
Ага, пока не пристрелили контру.
Один целую комнату занимает, тунеядец. Ну ничего, отольются и ему наши слезоньки.
Слыхал, говорят будто на самом верху решили: всех бывших в расход?
Да уж скорей бы уж. В комнате той библиотеку бы сделали. Ну давай, наливай, не задерживай.
Так под революционные песни и пьяные разговоры соседей Швецов и потягивал, не торопясь, шустовский коньяк в новогоднюю ночь Нового 1919 года.
А утром, проснувшись, Швецов допил вчерашнюю бутылку коньяка, упаковал семейные фотографии и архив покойной матери в походный саквояж отца. Сохранившиеся остатки столового серебра были аккуратно завернуты в салфетку и уложены туда же. Швецов присел в кресло перед дальней дорогой, оглядел все вокруг, размышляя, что еще взять с собой. Книги? Мебель? Тряпки? Встал, взял с подоконника оловянного солдатика, погладил его, будто снимая пыль, сунул в карман шинели, вышел в коридор и, запирая за собой дверь в кабинет, подумал: «А интересно, сколько времени эта дверь простоит закрытой прежде чем товарищи выломают замок со словами:
Сгинул, сука.
Загнулся поди или пристрелил кто.
Туда ему и дорога паразиту.»
* * *
© Sergey Mokryak
