К 150-летию со дня рождения
Художника, художественного критика Амшея Нюренберга отправили к Василию Кандинскому, в надежде отговорить от отъезда в Европу (тогда это еще можно было сделать, особых препятствий не чинили). Далее диалог со слов и от лица Нюренберга:
- Что вас, коллега, привело ко мне? - мягко спросил он.
- Во ВХУТЕМАСе, - сказал я, - упорно носятся слухи, что вы собираетесь покинуть Москву. Верно ли это?
- Да! Я на днях уезжаю в Петроград. А оттуда думаю махнуть в Германию, где меня ждут, ценят и любят.
- Нам непонятно, что вас заставляет покинуть Москву? Вас тут тоже уважают и ценят. Что же вам еще нужно? Печать? Вы ее получите.
Он порозовел. В глазах сверкнул недоброжелательный огонек.
- Я человек болезненный, - сказал он, поглядев на меня. - Бороться за свое искусство у меня нет сил.
- Очень, очень жаль, товарищ Кандинский, что вы так быстро сдаетесь. Жизнь новатора - это бесконечная утомительная борьба и мало радостей.
И тут я решил польстить ему. «Какой художник, да еще новатор, от лести отказывался?» - подумал я.
- У многих молодых художников в глубине души, - начал я ораторствовать, - живет неугасимая страсть к новому стилю. Даже у таких молодых, которые
наделены критическим умом, я наблюдал волнующую любовь к новому искусству. Молодежь эта утверждает, что все художественные музеи страдают
безнадежным однообразием и непреодолимой скукой.
Кандинский глядел на меня загоревшимся взглядом и сдержанно улыбался.
- На всех горячих дискуссиях эта вдохновенная молодежь утверждала, что времена Маковских, Богдановых-Бельских и Шишкиных давно прошли. И
забыты. Теперь другая эпоха, которую передать могут только художники, владеющие новыми методами и новыми средствами выражения. Эта эпоха
рождена нашей Революцией. Мысль, - сказал я, - правильная и нам близкая.
У Кандинского между бровями появились две глубокие морщины. Глаза его сощурились.
- И, наконец, - продолжал я, - молодые художники глубоко верят, что новое, вами проповедуемое искусство сделает их философами. Мы, заявили
они, хотим мир удивить! И обязательно удивим!
Кандинский весело покачал головой и, радостно улыбаясь, сказал:
- Возможно. Я верю.
- Вы, уважаемый коллега, - продолжал я, - своих студентов загипнотизировали необыкновенной философией. Пообещали новый блистательный Ренессанс искусства, но, когда нужно было взяться за дело, вы упаковали чемоданы и лихо махнули в Германию, где, уверяете, вас ждут с
великим нетерпением. Хорошо ли это, дорогой коллега? Ответьте откровенно!
Он долго молчал, обдумывая, что мне сказать. Потом, внимательно разглядывая меня, страдальчески сказал:
- Холод, голод я могу перенести, сил хватит, а равнодушие, да еще оскорбительное, я одолеть не в состоянии. Это выше моих сил. Мне трудно
работать во ВХУТЕМАСе.
Помолчав, печально добавил:
- Я для вас «белая ворона». В Германии меня ждут друзья. Близкие и искренние.
Из книги А. Нюренберг (2010) Одесса - Париж - Москва. Воспоминания художника.
И правильно сделал! Дальше началась травля авангардистов, цензура и запрет на профессию. В тридцатые художники пытались бежать из советской России, но было слишком поздно.