Писательское
Окончательно решила, что "Роман с йогой" будет издаваться от имени Ольги Яценко, автора нескольких десятков статей "как сохранить гармонию в паре" и "выйти замуж с кучей детей", а светоч и лауреат Ада Самарка напишет серьезный "Мир. Роман про войну". Потому хронику написания этих двух шедевров разнесу по двум разным журналам.
Почему так?
Серьезные люди Большой Литературы уже очень устали от йоги и гармрнии в паре в моей жизни и от меня поотписывались, по-моему, уже все мои коллеги и издатели:) Я их понимаю. Потому последний безйожеский оплот остался в моем старом журнале который я почти не веду.
А "роман с йогой" пишется не для премий, не для толстых журналов и центителей русской словесности, а для тех, кому интересна судьба человека и женщины, оставшейся как-то одной с четырьмя детьми, страхами и всяким таким. И как йога помогла ей побороть всякие неприятности ну и понять почему произошло то, что произошло. То есть тут будет и про гармонию в паре и про йогу. Знчит - сюда:))))
Так как я люблю делиться кусками недописанных текстов и за годы практики не утвердилась в известном писательском суеверии - читателям этого журнала предстоит новое риалити шоу "Оля пишет книгу".
Критика очень приветствуется, как всегда.
Дима меня совсем не критикует в последнее время, потому нужны свежие мнения:)
...Печаль и секс связаны теснейшим образом. Только самое сильное наслаждение может породить самую сильную печаль. Пожалуй, существует совсем немного таких художественных произведений, чья интересность базируется на чем-то ином, кроме как на печали и наслаждении, разнообразными рикошетами, нервным дрожанием, нежным радиоактивным свечением перетекающих друг в друга. Круг сансары - огромное огненное колесо, демонстрация молодых, здоровых, упивающихся жизнью людей. И венец этого упоения жизнью, чаша - известно какая. Которая, с мерным тиканьем курантов, c задуваемыми свечками передается по кругу. От старых к молодым. От взрослых - подросткам. Мир принадлежит молодым, как ни крути. И чаша тоже. Карнавальная улица, растянувшаяся на пару десятков лет, замкнутая в кольцо. Люди спешат, прихорашиваются, придумывают стихи, снимают кино, восторгаются, ненавидят, строят дома, призывно смотрят и поют страстные песни. Подростки на заплетающихся ногах, охваченные восторгом, оказываются там, внезапно, словно брошенные за шиворот, захваченные, закрученные яркой толпой и бегут, не разбирая дороги, вместе со всеми. Пожилых, с годами, откидывает на стены, прижимает в подворотнях: уйдите, не ваше время и не ваше место. Они спотыкаются, теряют дыхание и задор, пятятся в сторону и убираются к своим норам с новостями, диванами, рабочими кабинетами, дачами, аннотациями к лекарствам. Веселый галдеж и музыка долетают до них издалека. Кто-то сопротивляется, пытаясь смешаться с цветастой толпой и не собирается уходить - властные дамы с одинаковыми губастыми лицами и несвежими запястьями держат возле себя молодых мужчин и собачек. Я бреду по этой узкой огнистой улице в армейских штанах и с огнеметом и понимаю, что миром правит секс. Возможно, так было не всегда. Как дочке, мне так спокойнее думать - что поколение наших родителей было, разумеется, другим и мечтало построить подводную лодку. Но мы, сейчас тридцатилетние, получается, родились в такую эру, когда у каждого из нас имелся свой лазарет на задворках космоса, где «освещение было приглушено». Мы, под одеялами и тетрадными обложками принесли его в наше время, когда выросли, распаковали и модульно интегрировали в текущую реальность. Что бы не говорили там в новостях и не показывали в социальных сетях - сегмент порнорынка самый востребованный все равно - этот пододеяльный космический мир пульсирует в нас, наполняя жизнью, и является, порой, самым искренним, что у нас есть.
Путешествие, город, кафе… с обещанием качественного секса обретает сказочную прелесть, становится приключением, романтикой, называйте как хотите. Мостовые улочки с рождественскими витринами и выложенные бетонными плитами дорожки в приморском доме отдыха прекрасны в полной мере лишь тогда, когда рядом есть кто-то, с кем этим вечером можно будет залезть под одеяло. Все это разнообразие, перемена мест, фактур и впечатлений, получается, остается лишь частью вариативности, можно сказать прямо - бутафорской, с учетом главного - что случится (или не случится) за закрытыми дверями спальни (ну, или не только там…). То есть как в книжках - где космические станции и усадьбы с балами были выдуманы только для того, чтобы обрамить собой, обставить то главное, ради чего все затевалось.
В те годы, когда в моей жизни секса не было вообще, я чувствовала себя довольно странно.
Перед сном я уже не могла думать про космонавтов, потому что мне было почти тридцать. Воспоминания о прошлом уветшали и стали раздражать, как задержвавшаяся реклама, при первых кадрах которой хотелось немедленно переключить канал. Я настолько привыкла думать о ком-то, засыпая, что приходилось думать о лейтенанте Клоссе из легендарного польского сериала 70-х годов «Ставка больше, чем жизнь». Он был чернобел, нейтрален и ненавязчив. Моя уставшая многодетная фантазия к тому времени не требовала детализации и подробных раскадровок, потому в сон меня провожала просто какая-то формальная фигура, в кителе (и штанах, остававшихся все время на месте), с ровной спиной и понимающей улыбкой, как бывает на пороге дома после сеанса в кинематографе, когда нужно прощаться.
Самое страшное разочарование моей жизни случилось в тот момент, когда мне пришлось прощаться с главной (нет, даже, пожалуй, единственной!) движущей силой счастья в своей жизни - это было хуже того сковывающего горло осознания, что, скажем, у меня никогда не будет свадьбы и урашенной цветами машины, что я никогда не совершу кругосветного путешествия, что у меня никогда не будет романа с миллионером, что у меня никогда не будет рождаться ребенок в присутствии его любящего отца, что я никогда не смогу сделать стойку на руках в продольном шпагате и никогда не появлюсь на обложке «Вог». Не буду гастролировать с цирком, не поцелуюсь с воздушным гимнастом и не сделаю карьеру в большом международном банке. Не стану балериной и не получу МВА. Это все, когда тебе, скажем, пятнадцать, кажется миром витрин и фантиков с возможностями, когда «вся жизнь впереди» и можно много чего попробовать и успеть, болтаясь по ярко освещенным улицам, особенно когда ты весела, талантлива и красива. И когда вдруг тебе на голову падает тридцатник, многое уходит в утиль - жернова времени, жуткие мясорубки из новогодних курантов начинают перемалывать меня-несостоявшуюся. Ломая кости, превращая в прах, в ничто - меня, танцующую на сцене в черном трико, меня, пишущую конспект в известном европейском университете, меня, складывающие артишоки в корзинку на велосипеде во Франции, меня - прислонившуюся в наушниках, спиной к движению, к окну электрички, несущейся где-то в Гон-Конге, например. На погребальном костре упущенных возможностей горело множество моих трупов. Но когда туда бросили влюбленных из космоса - вот это было слишком.
Если бы не было у меня этого разочарования, то я никогда, возможно, не стала бы заниматься гимнастикой индийских йогов, и не написала бы эту книжку.
Вся ноющая, мелкая, раздражающе терпимая боль до сих пор была связана с ожиданием и несоотвествием происходящего, с отсутствием ключевого закрепителя. Которым был, конечно, эталонный уносящий в космос секс. Я могла примириться тем, что никогда не буду выступать в цирке. Но жизнь без любви казалась невозможной.
Я расскажу, что было потом. После той прихожей, и зеркала, и царящего полумрака и кулька с рассыпавшимися продуктами. Потом была зависимость. Это когда все, что происходит у тебя сейчас оценивается с точки зрения приближения или отдаления от обстоятельств, когда смотришь на себя в темное зеркало, с волосами, намотанными на мужскую руку с рельефно выступившими венами, причем по мере созерцания картинки, хватка ослабевает, рисуется нежный свет ночника, диван, клетчатый плед и фотографии совместных воспоминаний, на стенке под стеклом в мерно проплывающих латунных параллелепипедах прожитых дней. В мире принято называть такой род зависимости любовью. Я тоже так думала. Она иссушала меня. Потому что мне нужно было, чтобы я не делала - через серое морозное небо над троллейбусными проводами, из подернутой инеем пиалы зеркала заднего вида, отовсюду, в общем, выбраться - и… воссоединиться. Путь на диван с клетчатым пледом однозначно лежал если и не через космический медпункт, то через прихожую с рассыпанными продуктами точно. Я вполне была готова учинить различного рода безумства, отвечу честно: уехать ради этого в Сибирь, отказаться от родителей, от родины, от себя, от многих благ цивилизации, друзей, общественного мнения и всего прочего. Именно это чувство острой печальной зависимости и казалось мне любовью. Еще мне казалось, что любовь, это непременно чтобы больно. Наверное, кроме боли, я не знала каких-то других столь сильных чувств в своей жизни, способных в реальном времени продублировать все то, что требовал ум. И подразумевая «сильное чувство» мне казалось вполне естественным ради него пострадать. При благополучном раскладе это был бы тот вид скользкой, мокрой, теплой боли, в начале, которая потом, в понятных обстоятельствах, переходит в глубокое, насыщенное удовольствие. В том моем финальном мелодраматическом случае боль без наслаждения вылилась в двухнедельный стон, блок выкуренных сигарет и первый в моей жизни поход на йогу.
Почему так?
Серьезные люди Большой Литературы уже очень устали от йоги и гармрнии в паре в моей жизни и от меня поотписывались, по-моему, уже все мои коллеги и издатели:) Я их понимаю. Потому последний безйожеский оплот остался в моем старом журнале который я почти не веду.
А "роман с йогой" пишется не для премий, не для толстых журналов и центителей русской словесности, а для тех, кому интересна судьба человека и женщины, оставшейся как-то одной с четырьмя детьми, страхами и всяким таким. И как йога помогла ей побороть всякие неприятности ну и понять почему произошло то, что произошло. То есть тут будет и про гармонию в паре и про йогу. Знчит - сюда:))))
Так как я люблю делиться кусками недописанных текстов и за годы практики не утвердилась в известном писательском суеверии - читателям этого журнала предстоит новое риалити шоу "Оля пишет книгу".
Критика очень приветствуется, как всегда.
Дима меня совсем не критикует в последнее время, потому нужны свежие мнения:)
...Печаль и секс связаны теснейшим образом. Только самое сильное наслаждение может породить самую сильную печаль. Пожалуй, существует совсем немного таких художественных произведений, чья интересность базируется на чем-то ином, кроме как на печали и наслаждении, разнообразными рикошетами, нервным дрожанием, нежным радиоактивным свечением перетекающих друг в друга. Круг сансары - огромное огненное колесо, демонстрация молодых, здоровых, упивающихся жизнью людей. И венец этого упоения жизнью, чаша - известно какая. Которая, с мерным тиканьем курантов, c задуваемыми свечками передается по кругу. От старых к молодым. От взрослых - подросткам. Мир принадлежит молодым, как ни крути. И чаша тоже. Карнавальная улица, растянувшаяся на пару десятков лет, замкнутая в кольцо. Люди спешат, прихорашиваются, придумывают стихи, снимают кино, восторгаются, ненавидят, строят дома, призывно смотрят и поют страстные песни. Подростки на заплетающихся ногах, охваченные восторгом, оказываются там, внезапно, словно брошенные за шиворот, захваченные, закрученные яркой толпой и бегут, не разбирая дороги, вместе со всеми. Пожилых, с годами, откидывает на стены, прижимает в подворотнях: уйдите, не ваше время и не ваше место. Они спотыкаются, теряют дыхание и задор, пятятся в сторону и убираются к своим норам с новостями, диванами, рабочими кабинетами, дачами, аннотациями к лекарствам. Веселый галдеж и музыка долетают до них издалека. Кто-то сопротивляется, пытаясь смешаться с цветастой толпой и не собирается уходить - властные дамы с одинаковыми губастыми лицами и несвежими запястьями держат возле себя молодых мужчин и собачек. Я бреду по этой узкой огнистой улице в армейских штанах и с огнеметом и понимаю, что миром правит секс. Возможно, так было не всегда. Как дочке, мне так спокойнее думать - что поколение наших родителей было, разумеется, другим и мечтало построить подводную лодку. Но мы, сейчас тридцатилетние, получается, родились в такую эру, когда у каждого из нас имелся свой лазарет на задворках космоса, где «освещение было приглушено». Мы, под одеялами и тетрадными обложками принесли его в наше время, когда выросли, распаковали и модульно интегрировали в текущую реальность. Что бы не говорили там в новостях и не показывали в социальных сетях - сегмент порнорынка самый востребованный все равно - этот пододеяльный космический мир пульсирует в нас, наполняя жизнью, и является, порой, самым искренним, что у нас есть.
Путешествие, город, кафе… с обещанием качественного секса обретает сказочную прелесть, становится приключением, романтикой, называйте как хотите. Мостовые улочки с рождественскими витринами и выложенные бетонными плитами дорожки в приморском доме отдыха прекрасны в полной мере лишь тогда, когда рядом есть кто-то, с кем этим вечером можно будет залезть под одеяло. Все это разнообразие, перемена мест, фактур и впечатлений, получается, остается лишь частью вариативности, можно сказать прямо - бутафорской, с учетом главного - что случится (или не случится) за закрытыми дверями спальни (ну, или не только там…). То есть как в книжках - где космические станции и усадьбы с балами были выдуманы только для того, чтобы обрамить собой, обставить то главное, ради чего все затевалось.
В те годы, когда в моей жизни секса не было вообще, я чувствовала себя довольно странно.
Перед сном я уже не могла думать про космонавтов, потому что мне было почти тридцать. Воспоминания о прошлом уветшали и стали раздражать, как задержвавшаяся реклама, при первых кадрах которой хотелось немедленно переключить канал. Я настолько привыкла думать о ком-то, засыпая, что приходилось думать о лейтенанте Клоссе из легендарного польского сериала 70-х годов «Ставка больше, чем жизнь». Он был чернобел, нейтрален и ненавязчив. Моя уставшая многодетная фантазия к тому времени не требовала детализации и подробных раскадровок, потому в сон меня провожала просто какая-то формальная фигура, в кителе (и штанах, остававшихся все время на месте), с ровной спиной и понимающей улыбкой, как бывает на пороге дома после сеанса в кинематографе, когда нужно прощаться.
Самое страшное разочарование моей жизни случилось в тот момент, когда мне пришлось прощаться с главной (нет, даже, пожалуй, единственной!) движущей силой счастья в своей жизни - это было хуже того сковывающего горло осознания, что, скажем, у меня никогда не будет свадьбы и урашенной цветами машины, что я никогда не совершу кругосветного путешествия, что у меня никогда не будет романа с миллионером, что у меня никогда не будет рождаться ребенок в присутствии его любящего отца, что я никогда не смогу сделать стойку на руках в продольном шпагате и никогда не появлюсь на обложке «Вог». Не буду гастролировать с цирком, не поцелуюсь с воздушным гимнастом и не сделаю карьеру в большом международном банке. Не стану балериной и не получу МВА. Это все, когда тебе, скажем, пятнадцать, кажется миром витрин и фантиков с возможностями, когда «вся жизнь впереди» и можно много чего попробовать и успеть, болтаясь по ярко освещенным улицам, особенно когда ты весела, талантлива и красива. И когда вдруг тебе на голову падает тридцатник, многое уходит в утиль - жернова времени, жуткие мясорубки из новогодних курантов начинают перемалывать меня-несостоявшуюся. Ломая кости, превращая в прах, в ничто - меня, танцующую на сцене в черном трико, меня, пишущую конспект в известном европейском университете, меня, складывающие артишоки в корзинку на велосипеде во Франции, меня - прислонившуюся в наушниках, спиной к движению, к окну электрички, несущейся где-то в Гон-Конге, например. На погребальном костре упущенных возможностей горело множество моих трупов. Но когда туда бросили влюбленных из космоса - вот это было слишком.
Если бы не было у меня этого разочарования, то я никогда, возможно, не стала бы заниматься гимнастикой индийских йогов, и не написала бы эту книжку.
Вся ноющая, мелкая, раздражающе терпимая боль до сих пор была связана с ожиданием и несоотвествием происходящего, с отсутствием ключевого закрепителя. Которым был, конечно, эталонный уносящий в космос секс. Я могла примириться тем, что никогда не буду выступать в цирке. Но жизнь без любви казалась невозможной.
Я расскажу, что было потом. После той прихожей, и зеркала, и царящего полумрака и кулька с рассыпавшимися продуктами. Потом была зависимость. Это когда все, что происходит у тебя сейчас оценивается с точки зрения приближения или отдаления от обстоятельств, когда смотришь на себя в темное зеркало, с волосами, намотанными на мужскую руку с рельефно выступившими венами, причем по мере созерцания картинки, хватка ослабевает, рисуется нежный свет ночника, диван, клетчатый плед и фотографии совместных воспоминаний, на стенке под стеклом в мерно проплывающих латунных параллелепипедах прожитых дней. В мире принято называть такой род зависимости любовью. Я тоже так думала. Она иссушала меня. Потому что мне нужно было, чтобы я не делала - через серое морозное небо над троллейбусными проводами, из подернутой инеем пиалы зеркала заднего вида, отовсюду, в общем, выбраться - и… воссоединиться. Путь на диван с клетчатым пледом однозначно лежал если и не через космический медпункт, то через прихожую с рассыпанными продуктами точно. Я вполне была готова учинить различного рода безумства, отвечу честно: уехать ради этого в Сибирь, отказаться от родителей, от родины, от себя, от многих благ цивилизации, друзей, общественного мнения и всего прочего. Именно это чувство острой печальной зависимости и казалось мне любовью. Еще мне казалось, что любовь, это непременно чтобы больно. Наверное, кроме боли, я не знала каких-то других столь сильных чувств в своей жизни, способных в реальном времени продублировать все то, что требовал ум. И подразумевая «сильное чувство» мне казалось вполне естественным ради него пострадать. При благополучном раскладе это был бы тот вид скользкой, мокрой, теплой боли, в начале, которая потом, в понятных обстоятельствах, переходит в глубокое, насыщенное удовольствие. В том моем финальном мелодраматическом случае боль без наслаждения вылилась в двухнедельный стон, блок выкуренных сигарет и первый в моей жизни поход на йогу.