С.И.Белоконь. Социальный портрет чекистов ч.1
О «почищенных», ликвидированных усилиями «товарища» Сталина чекистах мы, в сущности, ничего не знаем, кроме данных из их «объективок». До сих пор невозможно точно сказать, что они на самом деле собой представляли: как формировалось их мировоз зрение, какой характер носили их отношения, что они читали, каковы были принятые ими нормы человече ских взаимоотношений. Прокурор по спецделам Прокуратуры УССР Бенцион Шрифтов Шрифтелик вспоминал, что Крайний, Кацнельсон и Александровский (Юкельзон) до революции жили в Ровно и бы ли знакомы между собой [1]. А. Броневой прибавляет к этому списку еще Кардаша Гринфельда [2].
Среди чекистов было много одесситов: Александр и Соломон Броневые Факторовичи, Давид Джирин, Виктор Дроздов, Александр Евгеньев Левин и другие. На сколько известно, до сего времени не обнародовано ничего из их частной переписки или их дневников, хотя такие материалы наверняка существуют.
Официальные бумаги свидетельствуют об отчаянном конъюнктурничестве чекистов. Примером тому может служить дело Самуила Самойлова Бесидского. 27 октября 1937 года Военная коллегия Верховного Суда СССР решила его казнить. 22 октября 1956 года, когда его дело было передано в Военную прокуратуру КВО, неизвестно откуда по явилась справка: «Данных о нарушении социалистической законности со стороны Самойлова материалами проверки не добыто» [3].
О совершенно противоположном узнаем из постановления от 16 апреля 1959 года Главной военной прокуратуры, которая оставила в силе решение суда по его делу, поскольку дополнительная проверка установила, что в 1936-1937 годах Самойлов «систематически занимался нарушениями социалистической закон ности, фальсифицировал уголовные дела на ни в чем не повинных советских граждан» [4]. Так на протяжении двух с половиной лет изменилось официальное мнение об одном и том же человеке, имев шем вес в НКВД.
Ныне уже обнародованы некоторые биографические словари чекистов: [5], В. Золотарева (1997) [6], А. Судоплатова [7], В. Золотарева (2002) [8] и других. Образцовой в методическом плане можно считать работу Н. В. Петрова и К. В. Скоркина [9].
Благодаря этим работам мы имеем некоторый материал для социологического анализа
Бросается в глаза резкое отличие чекистов двух поколений - людей Г. Ягоды и людей Ежова. Как известно, последние уничтожили первых [10]. Как и другие сокровенные приверженцы Ягоды, Судоплатов говорит о «преступной некомпетентности Ежова» [11], настойчиво противопоставляя оперативников профессионалов Ягоды «пришедшим по парт призыву, преимущественно молодым, без жизненного опыта кадрам» ежовским. Уверяя, что новый порядок вещей втягивал непрофессионалов в «порочный круг», он хочет любой ценой доказать, что только с этого времени чекисты «оказались соучастниками преступной расправы с невинными людьми (в частности, людьми Ягоды. - С. Б.), учиненной по инициативе высшего и среднего звена руководства страны». Иначе говоря, работая во времена Ягоды с агентурой, оперативники «имели более или менее ясные представления» о том или ином учреждении или организации, поэтому их деятельность была правильной, и преступниками они не являлись. И лишь при Ежове «возникла целая волна арестов, вызванных воспаленным воображением следовате лей и выбитыми из подследственных «свидетельст вами» [12].
Яркую характеристику ежовских кадров оставил Антон Антонов Овсиенко младший: «Давно покончено с традициями идеалиста (sic!) Дзержинского. И с носителями традиций. Никого не осталось. Кабинеты заполнили новобранцы. Свежие начальники привезли из деревень земляков, приятелей детства» [13]. Как же он их различал - «ягодовцев» и «ежовцев»! Апологетика и романтизация «комиссаров в пыльных шлемах», охватившая также положительные образы чекистов, вплоть до времен Генриха Ягоды включительно, расцвела еще в 60 е годы. Это легко прослеживается в санкционированных публикациях того времени, например: «Жертвой этих репрессий стали и основные чекистские кадры, любовно взращенные и воспитанные партией, Дзержинским и Менжинским. Старые чекисты не могли примириться и не примирились с авантюристическими, антипартийными методами Ежова - Берии - Абакумова» [14].
Как видим, авторов устраивают и Дзержинский, и Ягода, которого они аккуратно обо шли, не подходят им только Сталин с Ежовым, ко торые устроили «чистку» большевистских кадров. Странно, но даже Р. Конквест отличает чекистов Ягоды от чекистов Ежова, склоняясь на сторону первых: «Такие взгляды, - утверждал он, - характерны, главным образом, для раннего поколения работников НКВД. <...> В 1937 году среди раннего поколения офицеров НКВД еще оставались люди, которые сочувственно относились к старым большевикам. <...> Офицерам НКВД, в которых сохранились остатки совести (sic!), не удалось пережить чистку наркомата, предпринятую Ежовым. В аппарат влилась новая струя хорошо обученных, откормленных (sic!), бессердечных гангстеров» [15].
Трудно понять, откуда у автора такая чувствительность к этим нюансам и такое расположение к кадрам Ягоды. Люди, по которым прошелся каток репрессий, относились к чекистам иначе. Надежда Мандельштам вспоминала: «Я и не знал, что мы бы ли в лапах гуманистов», - сказал О.[сип] М.[ан дельштам] зимой 37/38 года, читая в газете, как поносят Ягоду, который, мол, вместо лагерей устраивал настоящие санатории» [16].
Нас не может не интересовать вопрос, из каких социальных кругов вышли чекисты двадцатых тридцатых годов, где они работали непосредствен но перед тем, как перейти в органы. Не может не вызвать чрезвычайное удивление то, что в государстве, где была установлена диктатура пролетариата, его «передовой и испытанный отряд» почти не имел пролетарской окраски. Например, родители Ошера Абугова, Леонида Воли Гойхмана [17] и Иосифа Гранского Павлоцкого [18] были торговцами, отец Якова Агранова - владельцем бакалейной лавки [19], Марка Амирова Пиевского - служащим хлебной экономии, Лазаря Аррова Тандетницкого - приказчиком, Исайи Бабича - портным, Всеволода Балицкого - помощником бухгалтера, Иосифа Блата - мелким торговцем, Бориса Борисова Когана - подрядчиком по разработке леса, Наума Боярского - мещанином, Михаила Брыля - часовщиком, Александра и Соломона Броневых (Факторовичей) - кондитером, Соломона Брука - арендатором, Ивана Веселова - сторожем технологического института, Александра Волкова и Марка Гая (Штоклянда) - шапочником, Матвея Герзона - кустарем, Марка Говлича - закройщиком, Михаила Северина - торговцем обувью [20] и т.д. Интересно было бы узнать, на какие поступки пришлось пойти Сергею Барминскому, Ивану Воронцову [21] и Владимиру Гарину [22], которые родились в семьях священников, чтобы завоевать доверие властей.
В этой однообразной картине бывали и исключения
К примеру, начальник квартирного отделения АХУ НКВД УССР Михаил Френкель родился в семье владельца завода [23], разведчица Раиса Соболь (Ирина Гуро) - в семье директора большого завода, а Елизавета Горская (Розенцвейг, по мужу Зарубина) - в семье управляющего лесным хозяйством в помещичьем имении [24]. Ярко характеризует большевистских идеологов высказывание А. Малицкого (1923): «Рабочие и крестьяне выдвинули Ч.К. из своей среды и послали в нее работников из своих рядов. Создав боевой орган своей диктатуры, пролетариат во все время революции оказывал ему доверие и поддержку» [25].
Это трудно подтвердить документально, но исследователю нельзя отмахнуться от выразительных онтологических сближений чекизма и вообще большевизма с криминальными элементами. Сохранились размышления зека по фамилии Гриценко: «Да, мы, уголовники, честнее их! Мы никогда не позволяем себе отобрать у человека, например, последний кусок хлеба, а коммунисты во время го лода вырывали его изо рта у голодных и умирающих. А сколько они наделали беспризорников и проституток, и теперь, загнав их всех в лагеря, по степенно уничтожают, если они не “перековываются” на их лад. <...> Большевики отличаются от урок только тем, что они организованнее, сильнее и, главное, подлее и бесчестнее нас. <...> Когда в свое время Сталин ограбил Тифлисский банк, Сочинскую почту и ряд почтовых поездов, то этот грабеж он называл экспроприацией и считал, что он прав. А когда мы, его питомцы, делаем то же са мое, нас ловят и судят за то, что мы не присоединяемся к его кремлевской “малине”. Понял? <...> Скажите мне, пожалуйста, - продолжал он взволнованно и горячо, - почему, например, если один налетчик, или два, три, пять, даже сто будут грабить других, то это называется бандитизмом, разбоем, а если этих бандитов и налетчиков соберется, скажем, миллион, то это уже не банда, а советская власть?» [26].
Предпринимательская среда, из которой вышли массы чекистов ленинского призыва, повлияла на обычную лексику тогдашних документов. Секретные сотрудники, по представлениям энкаведистов, обслуживали тех людей, к которым их приставили. Известно высказывание помощника начальника отдела кадров НКВД УССР Израиля Бутовского (1898-1938), вскоре расстрелянного [27], о старшем инспекторе ОК Милаеве: он «обслуживал Харьковскую область» [28]. В обвинительном акте против членов ЦК ПУСР отмечалось, что каменец подольская газета «Трудова громада», которую редактировал Всеволод Голубович, «взяла на себя обслуживание повстанческого движения против Советской власти по ту сторону фронта» [29]. В отчете ВУЧК за 1921 год отмечено: «В связи с ликвидацией фронтов особые отделы <...> сведены для обслуживания полевых частей Красной армии. Оставшиеся Особотделы по обслуживанию гарнизонов, не входящих в полевые части <...> являются на территории губерний не самостоятельными органами, а составной частью Губчека <...>» [30].
26 июля 1938 года Иосиф Даниленко рассказывал на допросе: «Чистову как нач[альнику] 3 отдела было поручено агентурное обслуживание в Херсонской с.х.[сельсько хозяйственной] ИТК [исправительно трудовой колонии]» [31]. Для «ударной бригады», которая занималась изъятием музейных ценностей для продажи за границу (1930), была составлена инструкция. Процитировав ее, Ю.Н. Жуков обратил внимание на то, что ее автор и те, кто ее утверждал в Наркомторге и Главнауке, даже и не предполагали о существовании специального термина «музейные фонды», заменив его более близким для них понятием «запасы» [32]. Когда в конце 1932 года голодные люди тайно вы ходили на поле, чтобы набрать себе немного колосков, Каганович на расширенном заседании бюро Северно Кавказского крайкома ВКП(б) 23 ноября того же года интерпретировал это в более привычных для себя категориях: «В июле и августе на колхозных и совхозных полях появились «парикмахеры» (смех), ножами и ножницами срезавшие колосья» [33]. Такие лексические особенности докладчика вводят нас в особенности мировосприятия то го времени.
Изумляет то, как легко советская власть предоставляла право вершить судьбы тысяч и тысяч людей чрезвычайно молодым, совсем еще зеленым юношам. Например, Марк Роголь в свои 15 лет стал делопроизводителем и помощником уполно моченного Одесской губчека и исполнителем за местителем коменданта Кременчугской губчека. Как известно, для развития человека очень важно то, в какую среду он попадет в переходном возрасте.
Именно на таких юношей обращают особое внимание
бандиты, ища оруженосцев, или, как теперь говорят, «шестерок»
Интересно, что, как и Роголь, с роли исполнителя коменданта ВЧК на чал свою карьеру в органах и Леонид Заковский (Штубис), а вскоре, отметив 27 ю годовщину сво ей страшной жизни, он возглавил Подольскую чрезвычайку. 16 летний Александр (Израиль) Радзивиловский стал тайным сотрудником отдела ВЧК Черного и Азовского морей. 16 летний Марк Спектор пошел в тайные агенты чрезвычайки, которые действовали в армии Нестора Махно. 17 лет ний Матвей Герзон стал шпионом отдела первого кавалерийского корпуса. Юношам постарше давали совсем серьезные, «взрослые» должности.
Например, Борис Козельский (Голованевский) в 19 лет стал начальником следственной комиссии Днепровской военной флотилии, а значит, получил право решать вопросы жизни и смерти людей. 20 летний Марк Корнев возглавил чрезвычайку в Балтии. 22 летний Наум Рубинштейн стал старшим следователем Киевской губчека и секретарем ее юридического отдела, 23 летний Яков Лившиц - заместителем председателя и начальником секретно оперативного отдела Киевской губчека. 22 летний Борис Манькин стал старшим следователем и возглавил следственную часть ВУЧК. 26 летний Юрий Перцов возглавил коллегию обвинителей Киевского губревтрибунала.
Какие заслуги перед украинским народом имели эти люди,
получившие право решать многочисленные человеческие судьбы?
Какие личные заслуги, какие интеллектуальные достижения 19 летнего Андрея Ершова Лурье дали повод назначить его на должность начальника окружной военной цензуры? Интересно, кто подписал соответствующий приказ, и чем он при этом руководствовался? Зять писателя Короленко, меньшевик и политэмигрант Константин Ляхович летом 1919 года сказал заезжему чекисту: «Социальная опора советской власти - это кожаные куртки <...>, зарвавшиеся мальчишки комиссары...» [34]. Рано или поздно, конечно же, Ляховича не могли не забрать. 16 апреля 1921 года его не стало [35], о чем новоиспеченный мемуарист невзначай забыл. Более того, он имел смелость сказать, что его и Короленка история уже частично «рассудила», естественно, в пользу ЧК… [36]
Ляхович не догадывался, что, следя за текущими событиями, он реконструировал то, о чем Ленин/a> пи сал открытым текстом. Вопреки шумливым декла рациям большевиков ленинского призыва, партия, прежде всего, опиралась на государственный аппа рат насилия. Ленин/a> говорил об этом так: «Россией управляли после революции 1905 года 130 тысяч помещиков <...>. И Россией, будто бы, не смогут уп равлять 240 тысяч членов партии большевиков» [37]. Таким образом, его анализ сводился к очень простой арифметике.
Время разгула ЧК отличалось и некоторыми старосветскими чертами. Например, в автобиографическом рассказе К. Паустовского «Предки Остапа Бендера» речь идет о том, как в 1920 году в Одессе несколько совсем молодых местных авантюристов (В. Головчинер, Я. Лифшиц и др.) проникли в группу людей, формировавших «Опродкомгуб». Сняв одну из комнат и повесив на двери вывеску «Информационный отдел», они стали ис полнять некоторые обязанности, которые для руководства оказались даже... полезными [38]. Правда, тяжело представить, чтобы в такое общество могли «вписаться» тот же Борис Матушевский или Николай Павлушков. Владимир Иртенев довольно подробно рассказал о коменданте Киевской чрезвычайки Фаермане Михайлове. Портной из Варшавы, он стал первым большевистским градоначальником в Петрограде: «Его никто на эту должность не назначал. Он приехал вечером 25 октября в градоначальство и издал приказ со своей подписью» [39].
Сотрудники белогвардейской контрразведки, пережившие все ужасы «советского прижима» (Ф. Ернст) в 1919 году в Киеве, помогли потом, уже в первые дни добровольчества, арестовать свыше 150 коммунистов [40]. Начальника контрразведывательного отдела при штабе добровольческой ар мии (с 17 сентября) полковника Сульджикова спро сили, к какому классу населения принадлежит большинство заключенных. Он ответил: «Вот уж действительно “смесь языков, племен и наречий”! Женщин коммунисток сравнительно немного. Что касается возраста, то преобладающий возраст среди арестованных - средний, т. е. от 25 до 30 лет, а затем идет молодежь. 60 летних стариков среди коммунистов, во всяком случае, совсем нет. Значительный процент среди арестованных комиссаров составляют лица с уголовным прошлым. Это последнее об стоятельство особенно заметно» [41].
Яркое описание типичного коммуниста дает Валентин Катаев в повести «Уже написан Вертер»: «У него был мандат действительного члена общества политкаторжан. Тогда почти каждая бумажка называлась мандатом. Она открыла ему двери губчека. <...> У Маркина был неотчетливый выговор. Некоторые буквы, особенно шипящие, свистящие и цокающие, он произ носил одну вместо другой, как бы с трудом продираясь сквозь заросли многих языков - русского, еврейского, польского, немецкого» [42].
Среди чекистов было много одесситов: Александр и Соломон Броневые Факторовичи, Давид Джирин, Виктор Дроздов, Александр Евгеньев Левин и другие. На сколько известно, до сего времени не обнародовано ничего из их частной переписки или их дневников, хотя такие материалы наверняка существуют.
Официальные бумаги свидетельствуют об отчаянном конъюнктурничестве чекистов. Примером тому может служить дело Самуила Самойлова Бесидского. 27 октября 1937 года Военная коллегия Верховного Суда СССР решила его казнить. 22 октября 1956 года, когда его дело было передано в Военную прокуратуру КВО, неизвестно откуда по явилась справка: «Данных о нарушении социалистической законности со стороны Самойлова материалами проверки не добыто» [3].
О совершенно противоположном узнаем из постановления от 16 апреля 1959 года Главной военной прокуратуры, которая оставила в силе решение суда по его делу, поскольку дополнительная проверка установила, что в 1936-1937 годах Самойлов «систематически занимался нарушениями социалистической закон ности, фальсифицировал уголовные дела на ни в чем не повинных советских граждан» [4]. Так на протяжении двух с половиной лет изменилось официальное мнение об одном и том же человеке, имев шем вес в НКВД.
Ныне уже обнародованы некоторые биографические словари чекистов: [5], В. Золотарева (1997) [6], А. Судоплатова [7], В. Золотарева (2002) [8] и других. Образцовой в методическом плане можно считать работу Н. В. Петрова и К. В. Скоркина [9].
Благодаря этим работам мы имеем некоторый материал для социологического анализа
Бросается в глаза резкое отличие чекистов двух поколений - людей Г. Ягоды и людей Ежова. Как известно, последние уничтожили первых [10]. Как и другие сокровенные приверженцы Ягоды, Судоплатов говорит о «преступной некомпетентности Ежова» [11], настойчиво противопоставляя оперативников профессионалов Ягоды «пришедшим по парт призыву, преимущественно молодым, без жизненного опыта кадрам» ежовским. Уверяя, что новый порядок вещей втягивал непрофессионалов в «порочный круг», он хочет любой ценой доказать, что только с этого времени чекисты «оказались соучастниками преступной расправы с невинными людьми (в частности, людьми Ягоды. - С. Б.), учиненной по инициативе высшего и среднего звена руководства страны». Иначе говоря, работая во времена Ягоды с агентурой, оперативники «имели более или менее ясные представления» о том или ином учреждении или организации, поэтому их деятельность была правильной, и преступниками они не являлись. И лишь при Ежове «возникла целая волна арестов, вызванных воспаленным воображением следовате лей и выбитыми из подследственных «свидетельст вами» [12].
Яркую характеристику ежовских кадров оставил Антон Антонов Овсиенко младший: «Давно покончено с традициями идеалиста (sic!) Дзержинского. И с носителями традиций. Никого не осталось. Кабинеты заполнили новобранцы. Свежие начальники привезли из деревень земляков, приятелей детства» [13]. Как же он их различал - «ягодовцев» и «ежовцев»! Апологетика и романтизация «комиссаров в пыльных шлемах», охватившая также положительные образы чекистов, вплоть до времен Генриха Ягоды включительно, расцвела еще в 60 е годы. Это легко прослеживается в санкционированных публикациях того времени, например: «Жертвой этих репрессий стали и основные чекистские кадры, любовно взращенные и воспитанные партией, Дзержинским и Менжинским. Старые чекисты не могли примириться и не примирились с авантюристическими, антипартийными методами Ежова - Берии - Абакумова» [14].
Как видим, авторов устраивают и Дзержинский, и Ягода, которого они аккуратно обо шли, не подходят им только Сталин с Ежовым, ко торые устроили «чистку» большевистских кадров. Странно, но даже Р. Конквест отличает чекистов Ягоды от чекистов Ежова, склоняясь на сторону первых: «Такие взгляды, - утверждал он, - характерны, главным образом, для раннего поколения работников НКВД. <...> В 1937 году среди раннего поколения офицеров НКВД еще оставались люди, которые сочувственно относились к старым большевикам. <...> Офицерам НКВД, в которых сохранились остатки совести (sic!), не удалось пережить чистку наркомата, предпринятую Ежовым. В аппарат влилась новая струя хорошо обученных, откормленных (sic!), бессердечных гангстеров» [15].
Трудно понять, откуда у автора такая чувствительность к этим нюансам и такое расположение к кадрам Ягоды. Люди, по которым прошелся каток репрессий, относились к чекистам иначе. Надежда Мандельштам вспоминала: «Я и не знал, что мы бы ли в лапах гуманистов», - сказал О.[сип] М.[ан дельштам] зимой 37/38 года, читая в газете, как поносят Ягоду, который, мол, вместо лагерей устраивал настоящие санатории» [16].
Нас не может не интересовать вопрос, из каких социальных кругов вышли чекисты двадцатых тридцатых годов, где они работали непосредствен но перед тем, как перейти в органы. Не может не вызвать чрезвычайное удивление то, что в государстве, где была установлена диктатура пролетариата, его «передовой и испытанный отряд» почти не имел пролетарской окраски. Например, родители Ошера Абугова, Леонида Воли Гойхмана [17] и Иосифа Гранского Павлоцкого [18] были торговцами, отец Якова Агранова - владельцем бакалейной лавки [19], Марка Амирова Пиевского - служащим хлебной экономии, Лазаря Аррова Тандетницкого - приказчиком, Исайи Бабича - портным, Всеволода Балицкого - помощником бухгалтера, Иосифа Блата - мелким торговцем, Бориса Борисова Когана - подрядчиком по разработке леса, Наума Боярского - мещанином, Михаила Брыля - часовщиком, Александра и Соломона Броневых (Факторовичей) - кондитером, Соломона Брука - арендатором, Ивана Веселова - сторожем технологического института, Александра Волкова и Марка Гая (Штоклянда) - шапочником, Матвея Герзона - кустарем, Марка Говлича - закройщиком, Михаила Северина - торговцем обувью [20] и т.д. Интересно было бы узнать, на какие поступки пришлось пойти Сергею Барминскому, Ивану Воронцову [21] и Владимиру Гарину [22], которые родились в семьях священников, чтобы завоевать доверие властей.
В этой однообразной картине бывали и исключения
К примеру, начальник квартирного отделения АХУ НКВД УССР Михаил Френкель родился в семье владельца завода [23], разведчица Раиса Соболь (Ирина Гуро) - в семье директора большого завода, а Елизавета Горская (Розенцвейг, по мужу Зарубина) - в семье управляющего лесным хозяйством в помещичьем имении [24]. Ярко характеризует большевистских идеологов высказывание А. Малицкого (1923): «Рабочие и крестьяне выдвинули Ч.К. из своей среды и послали в нее работников из своих рядов. Создав боевой орган своей диктатуры, пролетариат во все время революции оказывал ему доверие и поддержку» [25].
Это трудно подтвердить документально, но исследователю нельзя отмахнуться от выразительных онтологических сближений чекизма и вообще большевизма с криминальными элементами. Сохранились размышления зека по фамилии Гриценко: «Да, мы, уголовники, честнее их! Мы никогда не позволяем себе отобрать у человека, например, последний кусок хлеба, а коммунисты во время го лода вырывали его изо рта у голодных и умирающих. А сколько они наделали беспризорников и проституток, и теперь, загнав их всех в лагеря, по степенно уничтожают, если они не “перековываются” на их лад. <...> Большевики отличаются от урок только тем, что они организованнее, сильнее и, главное, подлее и бесчестнее нас. <...> Когда в свое время Сталин ограбил Тифлисский банк, Сочинскую почту и ряд почтовых поездов, то этот грабеж он называл экспроприацией и считал, что он прав. А когда мы, его питомцы, делаем то же са мое, нас ловят и судят за то, что мы не присоединяемся к его кремлевской “малине”. Понял? <...> Скажите мне, пожалуйста, - продолжал он взволнованно и горячо, - почему, например, если один налетчик, или два, три, пять, даже сто будут грабить других, то это называется бандитизмом, разбоем, а если этих бандитов и налетчиков соберется, скажем, миллион, то это уже не банда, а советская власть?» [26].
Предпринимательская среда, из которой вышли массы чекистов ленинского призыва, повлияла на обычную лексику тогдашних документов. Секретные сотрудники, по представлениям энкаведистов, обслуживали тех людей, к которым их приставили. Известно высказывание помощника начальника отдела кадров НКВД УССР Израиля Бутовского (1898-1938), вскоре расстрелянного [27], о старшем инспекторе ОК Милаеве: он «обслуживал Харьковскую область» [28]. В обвинительном акте против членов ЦК ПУСР отмечалось, что каменец подольская газета «Трудова громада», которую редактировал Всеволод Голубович, «взяла на себя обслуживание повстанческого движения против Советской власти по ту сторону фронта» [29]. В отчете ВУЧК за 1921 год отмечено: «В связи с ликвидацией фронтов особые отделы <...> сведены для обслуживания полевых частей Красной армии. Оставшиеся Особотделы по обслуживанию гарнизонов, не входящих в полевые части <...> являются на территории губерний не самостоятельными органами, а составной частью Губчека <...>» [30].
26 июля 1938 года Иосиф Даниленко рассказывал на допросе: «Чистову как нач[альнику] 3 отдела было поручено агентурное обслуживание в Херсонской с.х.[сельсько хозяйственной] ИТК [исправительно трудовой колонии]» [31]. Для «ударной бригады», которая занималась изъятием музейных ценностей для продажи за границу (1930), была составлена инструкция. Процитировав ее, Ю.Н. Жуков обратил внимание на то, что ее автор и те, кто ее утверждал в Наркомторге и Главнауке, даже и не предполагали о существовании специального термина «музейные фонды», заменив его более близким для них понятием «запасы» [32]. Когда в конце 1932 года голодные люди тайно вы ходили на поле, чтобы набрать себе немного колосков, Каганович на расширенном заседании бюро Северно Кавказского крайкома ВКП(б) 23 ноября того же года интерпретировал это в более привычных для себя категориях: «В июле и августе на колхозных и совхозных полях появились «парикмахеры» (смех), ножами и ножницами срезавшие колосья» [33]. Такие лексические особенности докладчика вводят нас в особенности мировосприятия то го времени.
Изумляет то, как легко советская власть предоставляла право вершить судьбы тысяч и тысяч людей чрезвычайно молодым, совсем еще зеленым юношам. Например, Марк Роголь в свои 15 лет стал делопроизводителем и помощником уполно моченного Одесской губчека и исполнителем за местителем коменданта Кременчугской губчека. Как известно, для развития человека очень важно то, в какую среду он попадет в переходном возрасте.
Именно на таких юношей обращают особое внимание
бандиты, ища оруженосцев, или, как теперь говорят, «шестерок»
Интересно, что, как и Роголь, с роли исполнителя коменданта ВЧК на чал свою карьеру в органах и Леонид Заковский (Штубис), а вскоре, отметив 27 ю годовщину сво ей страшной жизни, он возглавил Подольскую чрезвычайку. 16 летний Александр (Израиль) Радзивиловский стал тайным сотрудником отдела ВЧК Черного и Азовского морей. 16 летний Марк Спектор пошел в тайные агенты чрезвычайки, которые действовали в армии Нестора Махно. 17 лет ний Матвей Герзон стал шпионом отдела первого кавалерийского корпуса. Юношам постарше давали совсем серьезные, «взрослые» должности.
Например, Борис Козельский (Голованевский) в 19 лет стал начальником следственной комиссии Днепровской военной флотилии, а значит, получил право решать вопросы жизни и смерти людей. 20 летний Марк Корнев возглавил чрезвычайку в Балтии. 22 летний Наум Рубинштейн стал старшим следователем Киевской губчека и секретарем ее юридического отдела, 23 летний Яков Лившиц - заместителем председателя и начальником секретно оперативного отдела Киевской губчека. 22 летний Борис Манькин стал старшим следователем и возглавил следственную часть ВУЧК. 26 летний Юрий Перцов возглавил коллегию обвинителей Киевского губревтрибунала.
Какие заслуги перед украинским народом имели эти люди,
получившие право решать многочисленные человеческие судьбы?
Какие личные заслуги, какие интеллектуальные достижения 19 летнего Андрея Ершова Лурье дали повод назначить его на должность начальника окружной военной цензуры? Интересно, кто подписал соответствующий приказ, и чем он при этом руководствовался? Зять писателя Короленко, меньшевик и политэмигрант Константин Ляхович летом 1919 года сказал заезжему чекисту: «Социальная опора советской власти - это кожаные куртки <...>, зарвавшиеся мальчишки комиссары...» [34]. Рано или поздно, конечно же, Ляховича не могли не забрать. 16 апреля 1921 года его не стало [35], о чем новоиспеченный мемуарист невзначай забыл. Более того, он имел смелость сказать, что его и Короленка история уже частично «рассудила», естественно, в пользу ЧК… [36]
Ляхович не догадывался, что, следя за текущими событиями, он реконструировал то, о чем Ленин/a> пи сал открытым текстом. Вопреки шумливым декла рациям большевиков ленинского призыва, партия, прежде всего, опиралась на государственный аппа рат насилия. Ленин/a> говорил об этом так: «Россией управляли после революции 1905 года 130 тысяч помещиков <...>. И Россией, будто бы, не смогут уп равлять 240 тысяч членов партии большевиков» [37]. Таким образом, его анализ сводился к очень простой арифметике.
Время разгула ЧК отличалось и некоторыми старосветскими чертами. Например, в автобиографическом рассказе К. Паустовского «Предки Остапа Бендера» речь идет о том, как в 1920 году в Одессе несколько совсем молодых местных авантюристов (В. Головчинер, Я. Лифшиц и др.) проникли в группу людей, формировавших «Опродкомгуб». Сняв одну из комнат и повесив на двери вывеску «Информационный отдел», они стали ис полнять некоторые обязанности, которые для руководства оказались даже... полезными [38]. Правда, тяжело представить, чтобы в такое общество могли «вписаться» тот же Борис Матушевский или Николай Павлушков. Владимир Иртенев довольно подробно рассказал о коменданте Киевской чрезвычайки Фаермане Михайлове. Портной из Варшавы, он стал первым большевистским градоначальником в Петрограде: «Его никто на эту должность не назначал. Он приехал вечером 25 октября в градоначальство и издал приказ со своей подписью» [39].
Сотрудники белогвардейской контрразведки, пережившие все ужасы «советского прижима» (Ф. Ернст) в 1919 году в Киеве, помогли потом, уже в первые дни добровольчества, арестовать свыше 150 коммунистов [40]. Начальника контрразведывательного отдела при штабе добровольческой ар мии (с 17 сентября) полковника Сульджикова спро сили, к какому классу населения принадлежит большинство заключенных. Он ответил: «Вот уж действительно “смесь языков, племен и наречий”! Женщин коммунисток сравнительно немного. Что касается возраста, то преобладающий возраст среди арестованных - средний, т. е. от 25 до 30 лет, а затем идет молодежь. 60 летних стариков среди коммунистов, во всяком случае, совсем нет. Значительный процент среди арестованных комиссаров составляют лица с уголовным прошлым. Это последнее об стоятельство особенно заметно» [41].
Яркое описание типичного коммуниста дает Валентин Катаев в повести «Уже написан Вертер»: «У него был мандат действительного члена общества политкаторжан. Тогда почти каждая бумажка называлась мандатом. Она открыла ему двери губчека. <...> У Маркина был неотчетливый выговор. Некоторые буквы, особенно шипящие, свистящие и цокающие, он произ носил одну вместо другой, как бы с трудом продираясь сквозь заросли многих языков - русского, еврейского, польского, немецкого» [42].