С.Г. Кара-Мурза «Валдайская» речь: комментарии к комментариям
Оригинал взят у sg_karamurza в «Валдайская» речь: комментарии и коментариям
centero.ru
После «Валдайской» речи В.В. Путина правители Запада погрузились в размышления и пока молчат. А наши политологи сразу стали делать ценные замечания. Принципиальную мысль высказал М. Хазин («О чем не сказал Путин в своей "Валдайской" речи» // http://worldcrisis.ru/crisis/). Вот тезис его статьи (я убрал лишние слова, а суть - очень близко к тексту Хазина и от его лица):
«Я явно почувствовал, что в речи не хватает одного крайне важного аспекта. Выходя с заседания «Валдайского» клуба я поговорил на эту тему с Борисом Межуевым, который, совершенно независимо от меня, отметил это же обстоятельство…
У России всегда были свои правила. На первом этапе - православные, на втором - коммунистические. Построенные на одной и той же, традиционной системе ценностей. Мы несли миру некие ценности. Это и была та «мягкая сила», которая позволяла России, а затем СССР быть великой державой. А сегодня у нас такой силы нет. Официальная идеология у нас либеральная, строим мы либеральный капитализм, центром либеральной силы и идеологии являются США - как же мы можем их критиковать? И это противоречие Путин в своей речи не разрешил, он его даже не упомянул...
Если Россия предъявит миру новую справедливость - то многие из тех, кто уже понял, что США будут пытаться сохранить свой статус и положение за их счет, станут нашими союзниками. Что, собственно, и позволит России предъявить миру (и США в частности), свое право. А если новые правила, которые Россия должна нести миру, предъявлены не будут - то нас задавят».
Важный тезис, и я с ним не согласен. Cначала отмечу вроде бы мелкие неувязки, но имеющие смысл.
Во-первых, умные и уважаемые люди - Хазин и Межуев - заметили отсутствие в речи «крайне важного аспекта», что породило противоречие. Оно, как сказано, лишает Россию права на критику США. Но если они сразу заметили эту «лакуну», то значит, у них уже есть представление о том, как можно снять это противоречие. Иначе они сказали бы друг другу: Путин поставил вечный вопрос, но ответа на него нет ни у нас с тобой, ни у самого Путина.
Но если у Хазина с Межуевым есть варианты ответа, то они бы в беседе хоть как-то их выразили. Не могут интеллектуалы не высказать свои идеи, пусть даже сыроватые! Уже в этой своей статье Хазин обязательно бы намекнул: Россия может «предъявить миру новую справедливость» так-то и так-то! Почему не намекает? Может, его вывод слишком пессимистический, и он не хочет огорчать читателей? Или его вывод слишком фантастический, и он не хочет выглядеть романтиком?
Во-вторых, Хазин верно замечает, что обращение к миру России и царской, и советской («православной, потом коммунистической») было построено «на одной и той же, традиционной системе ценностей». А теперь, мол, у России «официальная идеология либеральная», и «традиционная система ценностей» обратилась в прах, так что ничего предъявить миру мы не можем. Тут, по-моему, сбой логики.
Две официальные идеологии - православная и коммунистическая - были настолько различны, что на первом этапе обе были воинственно враждебны друг другу. Тем не менее, Россия и СССР стояли на одной и той же платформе экзистенциальных ценностей - и эта платформа непрерывно обновлялась. Нынешняя официальная «квазилиберальная» идеология гораздо менее воинственна, чем православная и коммунистическая. Она не мешает России говорить миру - надо только как следует подумать и найти верный язык. Вообще, официальная идеология, за исключением кратких приступов фанатизма, не подавляет главных ценностей национальной культуры. Нынешний «либерализм» наших купчиков, чиновников и братков - «тонкая пленка европейских идей», в тысячу раз тоньше марксизма, да она уже и слезла с них, как послед с теленка.
Теперь главное, почему я не согласен с Хазиным. Не будем гадать, почему Путин сказал то-то и не сказал того-то. Ему виднее. Я лучше скажу, как сам вижу проблему, поставленную Хазиным.
1. Да, сейчас Россия не может «предъявить миру новую справедливость» как мессианское учение - Россия больна, но ведь она на своей койке борется за жизнь в больном мире. И то, как она борется, вселяет крупицы надежды по всему миру. На мой взгляд, сейчас эти крупицы нужны большему числу людей по миру, чем во времена СССР. Опыт выживания под глобальной «железной пятой» сейчас необходим практически всем народам. Глобальная раса «новых кочевников», эта коалиция «париев верха и париев дна», коррумпирует и выхолащивает все национальные государства и культуры. «Деньги - родина безродных!» Такой угрозы еще не было.
История человечества выдала формулу: «Побеждают те, кто умеет голодать». В ХIХ и ХХ вв. Россия обладала этим знанием, и оно было востребовано большей частью мира. На последнем этапе СССР это неявное знание иссякло, а уставы спрятали от молодежи - и надстройка СССР рухнула. На Западе и консерваторы, и либералы старой закваски этого очень боялись. Уже в 1989 г. они говорили: «Если СССР рухнет, Запад оскотинится». Этого не понимали даже коммунисты - их удручал грядущий крах социального государства: «Если СССР рухнет, рабочие будут жрать дерьмо». Консерваторы глядели дальше.
В середине 90-х годов в Испании во всех аудиториях просили объяснить, как большинство населения постсоветских республик организовалось, чтобы выжить при таком кризисе - и не впасть в «войну всех против всех». Ведь на Украине реальная заработная плата работников упала до 23% от уровня 1990 г., а в Таджикистане она 8 лет удерживалась на уровне 7%. Именно невидимые ценности и способность быстро возродить старые навыки позволили быстро сплести низовые социальные сети взаимопомощи. Благодаря им разорванная историческая Россия смогла выжить и начать подниматься. Да, в этот раз без революции и даже с ярлыком либерализма. «Русь обняла кичливого врага», даже такого противного. А лучше было бы выйти на Майдан - с ненавистью к плутократам, но без проекта? Россия - целостность, вовсе не сводимая ни к религии, ни к идеологии, ни к рыночной экономике. Голос ее сейчас не слышен, да и говорит она невнятно, «улица корчится безъязыкая», а люди в разных странах все равно знают, что она как-то сообщит им что-то очень ценное.
Да ведь и тот факт, что обедневшее и измученное население России почти единодушно возмутилось и разрушением Югославии, и войной в Ираке - важная зарубка в коллективной памяти народов.
2. Сформулировать воображаемое обращение России к миру нам трудно и потому, что адресат очень сильно изменился. Его монолит, ранее соединенный механической солидарностью «межклассового союза трудящихся», распался на множество субкультурных групп - не осталось ни классов, ни сословий. Как все эти группы видят зло, которое угрожает их подавляющему большинству? Ведь о таком слове России говорит Хазин!
Я вижу состояние человечества таким, что Россия как раз подходит к моменту, когда она сможет сказать свое слово - ожидаемое и с полным правом. И, хоть покажется странным, это право ей дает опыт тяжелого поражения, длительного бедствия и то, что она выкарабкивается из трясины соблазнов (которые у нас примитивно называют либерализмом). А второе условие, дающее России право на такое слово - тот факт, что и мир, по-своему переживающий сходную с нашей болезнью, уже выстрадал способность выслушать такое слово и согласовать его со спецификой множества культур.
На это указывает современная социология. Сошлюсь на некоторых авторов, к которым стоит прислушаться.
А. Турен, тогда Президент международной социологической ассоциации, писал о характере общественного конфликта в нынешнем обществе (он называл его «программированным»): «В индустриальную эру общая основа называлась справедливостью, будучи связана с возвратом рабочим плодов их труда и индустриализацией. В программированном обществе единой основой как протеста, так и контрнаступления является счастье, т. е. всеохватывающее понятие организации социальной жизни, основанной на учете потребностей индивидов и групп в обществе.
Это значит, что арена социальной борьбы в программированном обществе определяется уже не так, как в предшествующих. В аграрных обществах всё, очевидно, было связано с землей; в торговых обществах горожанин был главным актором; в индустриальном обществе таковым был рабочий. Но в программированном обществе это уже социальный актор в любой из многих своих ролей, можно даже сказать - просто живое существо.
Вот почему движения протеста действуют во имя коллективного целого, будь то индивид, рассматриваемый в понятиях его телесной природы и его планов, или же само сообщество. Вместе с тем все различные аспекты, которые придают социальным конфликтам в программированном обществе исключительную жизненность и широкое распространение, являются одновременно и причиной их слабости, поскольку обобщенная природа этих конфликтов в данном случае лишает их общей основы. Пользуясь грубой аналогией, пламя может вспыхнуть в любом вместе, но обществу меньше, чем прежде, угрожает огромный пожар».
Но это значит, что этот уже тлеющий пожар не контролируется локальной официальной идеологией, интригами олигархов и даже телевидением. Фундаментальное недовольство, по-разному окрашенное в разных группах, близко к созреванию. Горе стало вселенским. Чаша с краями полна! Так ведь Россия именно к страждущим всего мира и будет обращаться…
Турен считает противоречия «постиндустриализма» более фундаментальными и непримиримыми, нежели «классические» социальные противоречия индустриального общества. Он пишет: «На смену политическим и социальным движениям пришли культурные движения, которые шире по своим целям и намного меньше привязаны к созданию и защите институтов и норм. … Определяемые культурой субъекты и экономические финансовые системы в большей степени противоположны, чем социальные классы индустриального общества. … Для предотвращения варварства социальная теория и социальное действие в равной мере апеллируют к способности создать и воссоздать узы, которые могут быть и узами солидарности, и узами регулирования экономики».
Но именно эта экзистенциальная схема буквально висит над Россией - поэтому и нет массового порыва пойти под знаменами партий, следующих учениям индустриализма, разделяющим эти узы. Кстати, так было и в ходе русской революции - ни либералы, ни меньшевики не могли (и не хотели) создать эти узы.
Бодрийяр говорит примерно то же самое, что и Турен, называя наступление глобального капитализма («всеобщей обмениваемостью») подавлением всякой сингулярности, т.е. качественных различий. Они вместе дают общую, фундаментальную постановку вопроса. Она кажется отвлеченной, но эта общая модель наполняется содержанием, если вглядеться в конфликты, порождаемые глобализацией. Ведь она загоняет разные культурные общности в неолиберальное стойло под эгидой США. Этнолог Дж. Комарофф пишет: «Мне как ученому трудно не испытывать сильного смущения перед сложностью тех исторических процессов, начало которым положила постколониальная политика самоосознания... Нам говорили, что всем “исконным” культурным привязанностям придется окончательно исчезнуть под влиянием “современности” и глобализации индустриального капитализма... Страны становятся частями обширной и интегрированной общепланетарной мастерской и хозяйства. Но по мере того, как это происходит, их граждане восстают против неизбежной утраты своего неповторимого лица и национальной суверенности. По всему миру мужчины и женщины выражают нежелание становиться еще одной взаимозаменяемой частью новой общепланетарной экономической системы - бухгалтерской статьей “прихода”, единицей исчисления рабочей силы».
И что очень важно, в этом стойле не смогут выжить и культуры Запада. «Фронтир», которым США обещают защитить Запад от Иного, оказался фикцией. С. Жижек сказал по этому поводу: «Ощущение того, что мы живем в изолированном, искусственном мире вызывает к жизни представление, что некий зловещий агент все время угрожает нам тотальным разрушением извне».
Жители Запада испытывают мистический страх перед терроризмом. Но где он гнездится и производится? Жижек предлагает: «Бороться с терроризмом необходимо, но нужно дать терроризму более широкое определение, которое включит в себя некоторые действия Америки и западных держав… По отношению к “нам” и Буш, и бен Ладен являются “ими”. Тогда станет ясно, что американские “каникулы от истории” были фикцией, что “невинность” покупалась ценой экспорта катастроф вовне».
Но уже одна эта частная угроза в системе всего мирового кризиса - «экспорт катастроф вовне» - заслуживает того, чтобы подавляющее большинство жителей земли объединились вокруг ядра, которое взялось бы за укрощение этой глобальной геморрагической лихорадки. И в собирании этого ядра, думаю, Россия сыграет ключевую роль. Без нее не получится, и это чувствуется.
centero.ru
После «Валдайской» речи В.В. Путина правители Запада погрузились в размышления и пока молчат. А наши политологи сразу стали делать ценные замечания. Принципиальную мысль высказал М. Хазин («О чем не сказал Путин в своей "Валдайской" речи» // http://worldcrisis.ru/crisis/). Вот тезис его статьи (я убрал лишние слова, а суть - очень близко к тексту Хазина и от его лица):
«Я явно почувствовал, что в речи не хватает одного крайне важного аспекта. Выходя с заседания «Валдайского» клуба я поговорил на эту тему с Борисом Межуевым, который, совершенно независимо от меня, отметил это же обстоятельство…
У России всегда были свои правила. На первом этапе - православные, на втором - коммунистические. Построенные на одной и той же, традиционной системе ценностей. Мы несли миру некие ценности. Это и была та «мягкая сила», которая позволяла России, а затем СССР быть великой державой. А сегодня у нас такой силы нет. Официальная идеология у нас либеральная, строим мы либеральный капитализм, центром либеральной силы и идеологии являются США - как же мы можем их критиковать? И это противоречие Путин в своей речи не разрешил, он его даже не упомянул...
Если Россия предъявит миру новую справедливость - то многие из тех, кто уже понял, что США будут пытаться сохранить свой статус и положение за их счет, станут нашими союзниками. Что, собственно, и позволит России предъявить миру (и США в частности), свое право. А если новые правила, которые Россия должна нести миру, предъявлены не будут - то нас задавят».
Важный тезис, и я с ним не согласен. Cначала отмечу вроде бы мелкие неувязки, но имеющие смысл.
Во-первых, умные и уважаемые люди - Хазин и Межуев - заметили отсутствие в речи «крайне важного аспекта», что породило противоречие. Оно, как сказано, лишает Россию права на критику США. Но если они сразу заметили эту «лакуну», то значит, у них уже есть представление о том, как можно снять это противоречие. Иначе они сказали бы друг другу: Путин поставил вечный вопрос, но ответа на него нет ни у нас с тобой, ни у самого Путина.
Но если у Хазина с Межуевым есть варианты ответа, то они бы в беседе хоть как-то их выразили. Не могут интеллектуалы не высказать свои идеи, пусть даже сыроватые! Уже в этой своей статье Хазин обязательно бы намекнул: Россия может «предъявить миру новую справедливость» так-то и так-то! Почему не намекает? Может, его вывод слишком пессимистический, и он не хочет огорчать читателей? Или его вывод слишком фантастический, и он не хочет выглядеть романтиком?
Во-вторых, Хазин верно замечает, что обращение к миру России и царской, и советской («православной, потом коммунистической») было построено «на одной и той же, традиционной системе ценностей». А теперь, мол, у России «официальная идеология либеральная», и «традиционная система ценностей» обратилась в прах, так что ничего предъявить миру мы не можем. Тут, по-моему, сбой логики.
Две официальные идеологии - православная и коммунистическая - были настолько различны, что на первом этапе обе были воинственно враждебны друг другу. Тем не менее, Россия и СССР стояли на одной и той же платформе экзистенциальных ценностей - и эта платформа непрерывно обновлялась. Нынешняя официальная «квазилиберальная» идеология гораздо менее воинственна, чем православная и коммунистическая. Она не мешает России говорить миру - надо только как следует подумать и найти верный язык. Вообще, официальная идеология, за исключением кратких приступов фанатизма, не подавляет главных ценностей национальной культуры. Нынешний «либерализм» наших купчиков, чиновников и братков - «тонкая пленка европейских идей», в тысячу раз тоньше марксизма, да она уже и слезла с них, как послед с теленка.
Теперь главное, почему я не согласен с Хазиным. Не будем гадать, почему Путин сказал то-то и не сказал того-то. Ему виднее. Я лучше скажу, как сам вижу проблему, поставленную Хазиным.
1. Да, сейчас Россия не может «предъявить миру новую справедливость» как мессианское учение - Россия больна, но ведь она на своей койке борется за жизнь в больном мире. И то, как она борется, вселяет крупицы надежды по всему миру. На мой взгляд, сейчас эти крупицы нужны большему числу людей по миру, чем во времена СССР. Опыт выживания под глобальной «железной пятой» сейчас необходим практически всем народам. Глобальная раса «новых кочевников», эта коалиция «париев верха и париев дна», коррумпирует и выхолащивает все национальные государства и культуры. «Деньги - родина безродных!» Такой угрозы еще не было.
История человечества выдала формулу: «Побеждают те, кто умеет голодать». В ХIХ и ХХ вв. Россия обладала этим знанием, и оно было востребовано большей частью мира. На последнем этапе СССР это неявное знание иссякло, а уставы спрятали от молодежи - и надстройка СССР рухнула. На Западе и консерваторы, и либералы старой закваски этого очень боялись. Уже в 1989 г. они говорили: «Если СССР рухнет, Запад оскотинится». Этого не понимали даже коммунисты - их удручал грядущий крах социального государства: «Если СССР рухнет, рабочие будут жрать дерьмо». Консерваторы глядели дальше.
В середине 90-х годов в Испании во всех аудиториях просили объяснить, как большинство населения постсоветских республик организовалось, чтобы выжить при таком кризисе - и не впасть в «войну всех против всех». Ведь на Украине реальная заработная плата работников упала до 23% от уровня 1990 г., а в Таджикистане она 8 лет удерживалась на уровне 7%. Именно невидимые ценности и способность быстро возродить старые навыки позволили быстро сплести низовые социальные сети взаимопомощи. Благодаря им разорванная историческая Россия смогла выжить и начать подниматься. Да, в этот раз без революции и даже с ярлыком либерализма. «Русь обняла кичливого врага», даже такого противного. А лучше было бы выйти на Майдан - с ненавистью к плутократам, но без проекта? Россия - целостность, вовсе не сводимая ни к религии, ни к идеологии, ни к рыночной экономике. Голос ее сейчас не слышен, да и говорит она невнятно, «улица корчится безъязыкая», а люди в разных странах все равно знают, что она как-то сообщит им что-то очень ценное.
Да ведь и тот факт, что обедневшее и измученное население России почти единодушно возмутилось и разрушением Югославии, и войной в Ираке - важная зарубка в коллективной памяти народов.
2. Сформулировать воображаемое обращение России к миру нам трудно и потому, что адресат очень сильно изменился. Его монолит, ранее соединенный механической солидарностью «межклассового союза трудящихся», распался на множество субкультурных групп - не осталось ни классов, ни сословий. Как все эти группы видят зло, которое угрожает их подавляющему большинству? Ведь о таком слове России говорит Хазин!
Я вижу состояние человечества таким, что Россия как раз подходит к моменту, когда она сможет сказать свое слово - ожидаемое и с полным правом. И, хоть покажется странным, это право ей дает опыт тяжелого поражения, длительного бедствия и то, что она выкарабкивается из трясины соблазнов (которые у нас примитивно называют либерализмом). А второе условие, дающее России право на такое слово - тот факт, что и мир, по-своему переживающий сходную с нашей болезнью, уже выстрадал способность выслушать такое слово и согласовать его со спецификой множества культур.
На это указывает современная социология. Сошлюсь на некоторых авторов, к которым стоит прислушаться.
А. Турен, тогда Президент международной социологической ассоциации, писал о характере общественного конфликта в нынешнем обществе (он называл его «программированным»): «В индустриальную эру общая основа называлась справедливостью, будучи связана с возвратом рабочим плодов их труда и индустриализацией. В программированном обществе единой основой как протеста, так и контрнаступления является счастье, т. е. всеохватывающее понятие организации социальной жизни, основанной на учете потребностей индивидов и групп в обществе.
Это значит, что арена социальной борьбы в программированном обществе определяется уже не так, как в предшествующих. В аграрных обществах всё, очевидно, было связано с землей; в торговых обществах горожанин был главным актором; в индустриальном обществе таковым был рабочий. Но в программированном обществе это уже социальный актор в любой из многих своих ролей, можно даже сказать - просто живое существо.
Вот почему движения протеста действуют во имя коллективного целого, будь то индивид, рассматриваемый в понятиях его телесной природы и его планов, или же само сообщество. Вместе с тем все различные аспекты, которые придают социальным конфликтам в программированном обществе исключительную жизненность и широкое распространение, являются одновременно и причиной их слабости, поскольку обобщенная природа этих конфликтов в данном случае лишает их общей основы. Пользуясь грубой аналогией, пламя может вспыхнуть в любом вместе, но обществу меньше, чем прежде, угрожает огромный пожар».
Но это значит, что этот уже тлеющий пожар не контролируется локальной официальной идеологией, интригами олигархов и даже телевидением. Фундаментальное недовольство, по-разному окрашенное в разных группах, близко к созреванию. Горе стало вселенским. Чаша с краями полна! Так ведь Россия именно к страждущим всего мира и будет обращаться…
Турен считает противоречия «постиндустриализма» более фундаментальными и непримиримыми, нежели «классические» социальные противоречия индустриального общества. Он пишет: «На смену политическим и социальным движениям пришли культурные движения, которые шире по своим целям и намного меньше привязаны к созданию и защите институтов и норм. … Определяемые культурой субъекты и экономические финансовые системы в большей степени противоположны, чем социальные классы индустриального общества. … Для предотвращения варварства социальная теория и социальное действие в равной мере апеллируют к способности создать и воссоздать узы, которые могут быть и узами солидарности, и узами регулирования экономики».
Но именно эта экзистенциальная схема буквально висит над Россией - поэтому и нет массового порыва пойти под знаменами партий, следующих учениям индустриализма, разделяющим эти узы. Кстати, так было и в ходе русской революции - ни либералы, ни меньшевики не могли (и не хотели) создать эти узы.
Бодрийяр говорит примерно то же самое, что и Турен, называя наступление глобального капитализма («всеобщей обмениваемостью») подавлением всякой сингулярности, т.е. качественных различий. Они вместе дают общую, фундаментальную постановку вопроса. Она кажется отвлеченной, но эта общая модель наполняется содержанием, если вглядеться в конфликты, порождаемые глобализацией. Ведь она загоняет разные культурные общности в неолиберальное стойло под эгидой США. Этнолог Дж. Комарофф пишет: «Мне как ученому трудно не испытывать сильного смущения перед сложностью тех исторических процессов, начало которым положила постколониальная политика самоосознания... Нам говорили, что всем “исконным” культурным привязанностям придется окончательно исчезнуть под влиянием “современности” и глобализации индустриального капитализма... Страны становятся частями обширной и интегрированной общепланетарной мастерской и хозяйства. Но по мере того, как это происходит, их граждане восстают против неизбежной утраты своего неповторимого лица и национальной суверенности. По всему миру мужчины и женщины выражают нежелание становиться еще одной взаимозаменяемой частью новой общепланетарной экономической системы - бухгалтерской статьей “прихода”, единицей исчисления рабочей силы».
И что очень важно, в этом стойле не смогут выжить и культуры Запада. «Фронтир», которым США обещают защитить Запад от Иного, оказался фикцией. С. Жижек сказал по этому поводу: «Ощущение того, что мы живем в изолированном, искусственном мире вызывает к жизни представление, что некий зловещий агент все время угрожает нам тотальным разрушением извне».
Жители Запада испытывают мистический страх перед терроризмом. Но где он гнездится и производится? Жижек предлагает: «Бороться с терроризмом необходимо, но нужно дать терроризму более широкое определение, которое включит в себя некоторые действия Америки и западных держав… По отношению к “нам” и Буш, и бен Ладен являются “ими”. Тогда станет ясно, что американские “каникулы от истории” были фикцией, что “невинность” покупалась ценой экспорта катастроф вовне».
Но уже одна эта частная угроза в системе всего мирового кризиса - «экспорт катастроф вовне» - заслуживает того, чтобы подавляющее большинство жителей земли объединились вокруг ядра, которое взялось бы за укрощение этой глобальной геморрагической лихорадки. И в собирании этого ядра, думаю, Россия сыграет ключевую роль. Без нее не получится, и это чувствуется.