1. Казминское
Первые детские воспоминания мои связаны с селом Казминском, где отец работал бухгалтером в колхозе.
Мы жили в казенном доме, вокруг которого не было и намека на ограду, только от самого крыльца рос буйный травяной ковер из спорыша, который приятно щекотал босые ноги.
Мне не помнится, чтобы родители занимались мною и я целыми днями был предоставлен сам себе. Не обремененный излишками одежды, пропадал на пыльных улицах села, играл или дрался со своими сверстниками, или просто проводил время, суя свой нос во всякие места, в которых как раз и не требовалось его присутствия.
С другой стороны нашего дома жила тетка Маруся, у неё был сын, с которым я дружил и мы часто играли вместе. Каждый день мы с мамой ходили к тетке Марусе за теплым парным молоком. Мне нравилось наблюдать, пока она доила корову, как тугие белые струйки, ударяя в жестяное ведро, извлекали красивые звуки, похожие на музыку.
Я не знал конечно, что судьба сведет меня еще раз с теткой Марусей перед самым моим уходом в армию.
Соседний с нами дом занимал дед, который имел свою пасеку. Этот дед был моим закадычным другом. Когда я не был занят в деревенских битвах за красных против белых или в анализе результатов этих битв, которые заканчивались синяками и разбитыми носами, то старался поймать момент, когда дед устраивал себе перекур, подскакивал к нему, садясь рядом, и с важным видом участвовал в ритуале подготовки самокрутки. Дед доверял мне подержать то клочки газетки для нее, то мешочек с табаком. Когда самокрутка была наконец-то готова, дед забирал мешочек с табаком, прятал его в карман своего сюртука, прикуривал самодельную папироску и к моему восторгу, глубоко затянувшись, смешно складывая губы трубочкой, выпускал несколько красивых колец дыма. Я, заранее предвидя исход событий, срывался с места и, подпрыгивая, пытался нанизать эти кольца на указательный палец.
Однажды дед осматривал свои ульи и что-то вырезал острым ножом в рамках с медом, а у меня же в этот самый момент возникли какие-то неотложные дела в его дворе. Дед, завидя мою стриженую макушку, окликнул и попросил принести ему блюдце. Пулей слетав домой, я с открытым ртом наблюдал за действиями деда. А тот, наложив в блюдце душистого меда с сотами и даже с плавающей в нем пчелой, тут же приказал мне убираться подобру-поздорову. То ли я не слишком быстро убрался, то ли пчелы у деда были шустрые, только прикурить на этот раз они дали мне, да так, что я, не помня себя, орал на все село от страха и боли, потерял мед, а попутно и сознание. Потом, когда страсти улеглись, все смеялись надо мной, глядя на распухшее лицо, но мне как раз-таки было не до смеха, и к горлу всякий раз подступал неприятный комок, и сами собой наворачивались слезы.
Но несмотря на это, мои похождения на пасеку не закончились и, улучшив момент, когда дед на минутку отлучился, подобрал его защитную сетку и напялив ее на себя, смело отправился маршировать по селу. Теперь я чувствовал себя в совершенной безопасности, потому что сетка закрывала меня до самых пяток и даже волочилась по земле, и к тому же было очень весело смотреть на мир сквозь нее.
Только в конце села меня разыскали родители, поднятые по тревоге дедом, в связи с пропавшей сеткой.
Разговаривали в селе исключительно на так называемом «хохляцком» языке - смеси украинского с русским и ещё бог знает с чем. Конечно же и я приобщился к этому языку и во всю шпарил наравне с друзьями.
Это выглядело примерно так:" Мыкола! Прыгай, прыгай! Нэ чипай дробыну (лестницу), бо впадэ!" И однажды эта «дробына» всё же упала мне на ноги и чуть не сделала меня калекой! Мы играли на сеновале, воспользовавшись случаем отлучки сторожа по своим делам. К стогу сена был прислонен в качестве лестницы борт от повозки, так называемой брички для перевоза сена и соломы быками. Эта «дробына» была довольно массивная и мне же непременно захотелось взобраться на нее, что я и попытался сделать. «Дробына» незамедлительно упала всем весом на меня. После чего я потом долго болел.
Одно из последних воспоминаний о Казминке - это то, как мы везли мать в роддом. Она должна была родить мне сестрёнку.
В селе не было больницы, и подошедшая пора родов обязывала доставить её в роддом, который находился в г. Невинномысске. А поскольку в отсутствии матери отец не мог обеспечить уход за мной, меня должны были отправить к родственникам в Невинку.
Отец в колхозе взял для этих целей двухколесную повозку с бортами, так называемую бидарку (в то время машин не было в колхозе и бидарки служили легковым транспортом), усадил нас в нее, и мы тронулись в двадцатипятикилометровый путь. Дороги в то время были только просёлочные, накатанные повозками, а во время распутицы, естественно, превращались в месиво из грязи. Как раз в то время и была такая распутица, и мы не ехали, а плыли по грязи. И вот, немного не доезжая до Невинки, на пути возникло препятствие, которое отец не рискнул преодолеть прямо (а он сам управлял лошадью) и направил лошадь в объезд по косогору. При объезде наша бидарка перевернулась, и мы все оказались в луже, в том числе и беременная мать. К счастью всё обошлось благополучно!
Я остался у родственников, а мать положили в больницу. Больше в Казминку я не возвращался, ибо мы переехали в Невинку, и началось строительство дома.
Вскоре родилась моя сестра Женя, с которой мне предстояло подружиться и быть ей нянькой!
Вот пожалуй и всё что я помню об этом затерянном селе в том, не менее затерянном в моей памяти, времени!
Мы жили в казенном доме, вокруг которого не было и намека на ограду, только от самого крыльца рос буйный травяной ковер из спорыша, который приятно щекотал босые ноги.
Мне не помнится, чтобы родители занимались мною и я целыми днями был предоставлен сам себе. Не обремененный излишками одежды, пропадал на пыльных улицах села, играл или дрался со своими сверстниками, или просто проводил время, суя свой нос во всякие места, в которых как раз и не требовалось его присутствия.
С другой стороны нашего дома жила тетка Маруся, у неё был сын, с которым я дружил и мы часто играли вместе. Каждый день мы с мамой ходили к тетке Марусе за теплым парным молоком. Мне нравилось наблюдать, пока она доила корову, как тугие белые струйки, ударяя в жестяное ведро, извлекали красивые звуки, похожие на музыку.
Я не знал конечно, что судьба сведет меня еще раз с теткой Марусей перед самым моим уходом в армию.
Соседний с нами дом занимал дед, который имел свою пасеку. Этот дед был моим закадычным другом. Когда я не был занят в деревенских битвах за красных против белых или в анализе результатов этих битв, которые заканчивались синяками и разбитыми носами, то старался поймать момент, когда дед устраивал себе перекур, подскакивал к нему, садясь рядом, и с важным видом участвовал в ритуале подготовки самокрутки. Дед доверял мне подержать то клочки газетки для нее, то мешочек с табаком. Когда самокрутка была наконец-то готова, дед забирал мешочек с табаком, прятал его в карман своего сюртука, прикуривал самодельную папироску и к моему восторгу, глубоко затянувшись, смешно складывая губы трубочкой, выпускал несколько красивых колец дыма. Я, заранее предвидя исход событий, срывался с места и, подпрыгивая, пытался нанизать эти кольца на указательный палец.
Однажды дед осматривал свои ульи и что-то вырезал острым ножом в рамках с медом, а у меня же в этот самый момент возникли какие-то неотложные дела в его дворе. Дед, завидя мою стриженую макушку, окликнул и попросил принести ему блюдце. Пулей слетав домой, я с открытым ртом наблюдал за действиями деда. А тот, наложив в блюдце душистого меда с сотами и даже с плавающей в нем пчелой, тут же приказал мне убираться подобру-поздорову. То ли я не слишком быстро убрался, то ли пчелы у деда были шустрые, только прикурить на этот раз они дали мне, да так, что я, не помня себя, орал на все село от страха и боли, потерял мед, а попутно и сознание. Потом, когда страсти улеглись, все смеялись надо мной, глядя на распухшее лицо, но мне как раз-таки было не до смеха, и к горлу всякий раз подступал неприятный комок, и сами собой наворачивались слезы.
Но несмотря на это, мои похождения на пасеку не закончились и, улучшив момент, когда дед на минутку отлучился, подобрал его защитную сетку и напялив ее на себя, смело отправился маршировать по селу. Теперь я чувствовал себя в совершенной безопасности, потому что сетка закрывала меня до самых пяток и даже волочилась по земле, и к тому же было очень весело смотреть на мир сквозь нее.
Только в конце села меня разыскали родители, поднятые по тревоге дедом, в связи с пропавшей сеткой.
Разговаривали в селе исключительно на так называемом «хохляцком» языке - смеси украинского с русским и ещё бог знает с чем. Конечно же и я приобщился к этому языку и во всю шпарил наравне с друзьями.
Это выглядело примерно так:" Мыкола! Прыгай, прыгай! Нэ чипай дробыну (лестницу), бо впадэ!" И однажды эта «дробына» всё же упала мне на ноги и чуть не сделала меня калекой! Мы играли на сеновале, воспользовавшись случаем отлучки сторожа по своим делам. К стогу сена был прислонен в качестве лестницы борт от повозки, так называемой брички для перевоза сена и соломы быками. Эта «дробына» была довольно массивная и мне же непременно захотелось взобраться на нее, что я и попытался сделать. «Дробына» незамедлительно упала всем весом на меня. После чего я потом долго болел.
Одно из последних воспоминаний о Казминке - это то, как мы везли мать в роддом. Она должна была родить мне сестрёнку.
В селе не было больницы, и подошедшая пора родов обязывала доставить её в роддом, который находился в г. Невинномысске. А поскольку в отсутствии матери отец не мог обеспечить уход за мной, меня должны были отправить к родственникам в Невинку.
Отец в колхозе взял для этих целей двухколесную повозку с бортами, так называемую бидарку (в то время машин не было в колхозе и бидарки служили легковым транспортом), усадил нас в нее, и мы тронулись в двадцатипятикилометровый путь. Дороги в то время были только просёлочные, накатанные повозками, а во время распутицы, естественно, превращались в месиво из грязи. Как раз в то время и была такая распутица, и мы не ехали, а плыли по грязи. И вот, немного не доезжая до Невинки, на пути возникло препятствие, которое отец не рискнул преодолеть прямо (а он сам управлял лошадью) и направил лошадь в объезд по косогору. При объезде наша бидарка перевернулась, и мы все оказались в луже, в том числе и беременная мать. К счастью всё обошлось благополучно!
Я остался у родственников, а мать положили в больницу. Больше в Казминку я не возвращался, ибо мы переехали в Невинку, и началось строительство дома.
Вскоре родилась моя сестра Женя, с которой мне предстояло подружиться и быть ей нянькой!
Вот пожалуй и всё что я помню об этом затерянном селе в том, не менее затерянном в моей памяти, времени!