Марина РАЗБЕЖКИНА: Умная власть не уводит художника в подполье
Оригинал взят у novayagazeta в Марина РАЗБЕЖКИНА: Умная власть не уводит художника в подполье
Марина Разбежкина, режиссер, автор более 30 документальных и двух игровых картин. Лауреат многих фестивалей, вместе с Михаилом Угаровым создала Школу документального кино и театра. Ей ли не знать, чем злободневное отличается от актуального, пропагандистское от востребованного. Обсуждаем, почему новые законы, связанные с культурой, могут нанести ей невосполнимый ущерб.
Михаил Угаров и Марина Разбежкина
Когда вы смотрите российское кино, есть ли ощущение какого-то своего вектора в работах нового поколения, да и есть ли оно, это поколение, снимающее актуальное кино, способное слышать время.
Меня беспокоит слово «актуальное», оно всегда носило какие-то дополнительные смыслы… К примеру, было сиюминутное, пропагандистское кино. И с советских времен термин этот, на мой взгляд, не углублен. Актуалка - значит, рассказ о политической ситуации в стране.
А он не нужен?
Здесь важно не перейти грань, не уйти в злободневность, кино глубже и тоньше злободневности. Важно не уйти в популизм. Прямая речь в кино тоже популистская. Конечно, иногда хочется кричать. И сегодня именно такая ситуация, когда хочется кричать. Но мне кажется, крик надо в себе подавить. Уйдя на глубину, понять человека в его сложных взаимодействиях со временем. Это важно особенно для документального кино, склонного к прямой публицистике.
Согласна, но сегодня есть дефицит внятных, честных высказываний. Все запутано, все обмануты. Просто называть вещи своими именами - храбрый поступок. Но есть опасность лобовых высказываний, которые в силу неталантливости могут работать против идеи, которую воспевают.
Да, простые высказывания абсолютны. Я говорю «Нет войне!» Кто со мной не согласится? Но мой крик исчерпан этой фразой. Если хочешь что-то понять, берешь конкретного человека, который ненавидит войну, стремишься разобраться в его сложных связях с жизнью. Понять, почему, говоря «нет» войне, он идет на площадь. Или почему идет воевать. … или снимать смерть. Что с ним происходит в этот момент? Потому что наше высказывание обращено не к толпе - к конкретному человеку. К толпе - плакат, что-то вроде «Анатомии протеста». Впрочем, есть и мастера плаката. Авторы огрубляют реальность, желая сделать ее поверхностной, понятной. Я за сложный мир. И в этом мире готова высказывать свою позицию и принимать другую. Черно-белая однозначность меня смущает.
Мы видим, как идет всестороннее наступление на демократические ценности. Все больше политика вторгается в культуру. Почему политики так заинтересовались небольшими авторскими высказываниями, не только игровыми, но документальными. Кто видит эти фильмы? Телевидение давно отказало им от дома.
Авторское высказывание - это голос отдельного, независимого человека. А свободный человек - всегда проблема для государства, для тоталитарного - тем более. Поэтому авторитарная политика всегда нацелена против внутренней свободы, против индивидуальности, человеческих, семейных ценностей. Хотя у нас только и говорят о православной семье как особом завоевании. Но в реальности все направлено против культуры семьи, которая может быть разной. Да и о какой семье может идти речь, когда мужчины в маленьких городах вынуждены уезжать на заработки, потому что фабрики, заводы закрыты. О каких ценностях может идти речь, когда родителям не на что воспитывать, а порой и нормально кормить ребенка. Если начинается лозунговое государство - каждый лозунг выдает: именно здесь непорядок.
Как только начинается кампания за мир или в поддержку молодых семей - значит здесь кроется нерешаемая проблема?
Есть хорошее высказывание искусствоведа Бориса Випера: «Как только начинается эпоха, в которой искусство предпочитает декоративность финтифлюшек - это тоталитарная эпоха». Сейчас слишком много финтифлюшек. Эти словесные финтифлюшки призваны подменить сложные проблемы, которые власть не способна решать. Слова подчас содержат большее, нежели их внешний смысл. В этом опасность, потому что многие люди принимают исключительно внешний словесный фасад за суть. А слова могут означать ровно противоположное. «Мы хотим, чтобы все люди хорошо жили!» - и устраивается война. «Мы хотим, чтобы семьи были крепкие!» - и всевозможными законодательными и экономическими ухищрениями разрушаются семейные связи. Условно говоря: «мир-труд-май!» Ни мира, ни труда, ни мая.
Такие фильмы, как «Левиафан», «Дурак» - были запущены в другие, еще вегетарианские времена. К их выходу страна переменилась. Так же было в конце Оттепели. Когда в обществе происходят подобные кардинальные перемены, общество разделяется не горизонтально - на поколения, а вертикально. И вот уже я вижу отряды молодых, активно готовых встраиваться. Они пишут письма Михалкову, жалуются на игнорирующие их фестивали, на Разбежкину, насаждающую чернуху. Пишут хартию, призывают к исключительно светлому кино. Как вы это объясняете?
В определенные исторические моменты включается первая сигнальная система: «здесь кормят». Достаточно этого звоночка. Неприятно, что мир становится таким примитивным. Пришел, тебя покормили, за то, что поел из рук, кино сделал «ручное». Ты понравился. Тебя опять покормили… Поел-снял…
Начальником сделали…
Шаги первичного рефлекса сверху поощряются. И оказывается, что огромное количество людей согласны подчиняться «звонку». Вот этот горячий отклик на первый звоночек и обнаруживает новое состояние молодого человека. Это «молодой-старый человек».
Но ведь так было всегда?
Думаю, да. И не только в нашей стране. Как только люди начинают понимать, что для практичной амебной жизни ничего не надо. У наших студентов мы отметаем любую попытку существования внутри простого мира, заполненного идеологическими штампами. Здесь важно все, начиная с необходимости выразить собственное суждение, произнести собственное слово. Мы запрещаем цитаты. Даже самые мудрые. Человек, который существует сейчас, растет через собственное осмысление, собственную речь. Да, он начинает заикаться и мэкать. Но из заикания и вырастает в результате индивидуальность.
Не могу удержаться от «запрещенной» цитаты и не вспомнить пролог «Зеркала», когда заикающийся юноша наконец произносит: «Я могу говорить».
А я вижу сегодня, как молодые люди вязнут в чужих словах и мыслях, делая кино 50-х годов, о котором не имеют никакого представления, но точно воспроизводят формы, видимо, заложенные в основе «простого человека».
Так же как желание «новых комсомольцев» утвердиться в мире не за счет таланта и собственных усилий, но умаления коллег-сверстников.
Да, когда пришли в СК и заявили, что хотят говорить о прекрасной, светлой России, я предложила им прислать кино. Прислали. Они не чувствуют время. В их кино нет собственного говорения, нет художника, одни общие места.
Я вижу, как «звонок» сверху полностью регулирует поведение и творческой элиты.
В России роль художника всегда была преувеличена. Поэтому в профессию часто приходят не в поисках смысла, а за возможностью властвовать. Не люблю мессианскую культуру, она устарела, потому что ее приверженцы, за исключением пары человек в России не имеют права на мессианство. И здесь важно, кто пришел в профессию из-за невероятных амбиций, а кто - чтобы прояснить смыслы. В кинематограф явилось огромное количество людей, для которых «смыслы не имеют смысла». Когда-то в эстонской газете была прекрасная статья «В чем смысл смысла?» Отсутствие смысла замещается внешними вещами, укладывающимися в спектр государственных ожиданий: «Художник должен служить России (государству, народу)».
Тебе дали деньги на образование, дали деньги на кино - ты обязан соответствовать.
Да-да, тебя еще и укоряют, что ты не очень хорошо служишь. Это такая удавка, которая затягивается на шее многих. Но они не жалеют, что ходят с удавкой, потому что она какое-то время приносит неплохие дивиденды. Они думают, что в какой-то момент от нее избавятся, и она не затянется до конца...
Что же происходит с художником с подобным украшением на шее, может ли он сохранить талант?
Думаю, что нет, потому что первая сигнальная система абсолютно физиологична. А художник не работает на уровне физиологии. Вообще странно, когда художник стремится исключительно к благополучию, страстно его желает. Значит, он не художник.
Марина, прокомментируйте указ о запрете показывать кино без прокатного удостоверения. Под угрозой закрытия документальные центры, отменяются целые программы на фестивалях, может оказаться на «полке» короткометражное, анимационное, документальное кино, снятое без госфинансирования.
Вначале было постановление, требующее, чтобы фильм, созданный при господдержке, был показан по ТВ. Мы возражали, потому что телевизор имеет свой формат и не любит свободное кино. Ясно, что это попытка задушить свободное кино, сделать его форматным, телевизионным. В результате наших протестов, постановление звучит несколько иначе: мы имеем право показывать кино, сделанное на государственные деньги, и в клубах, и в иных общественных зрительских резиденциях. Но вот новая беда: положение об обязательном прокатном удостоверении. Первым делом этот указ уничтожает независимое, безбюджетное кино. Мне кажется, государство должно приветствовать инициативу художника, сделавшего фильм за свои деньги. Эти люди не сидят на шее государства. Теперь мы уничтожаем этого художника или уводим его деятельность в подполье. На мой взгляд, ситуация подполья не выгодна никому. В подполье всегда зреет сопротивление. Начнут формулироваться смыслы, которых так опасается государство. Умная власть не уводит художника в подполье.
Указ касается кинопоказов не только на фестивалях, но и в клубах, университетских центрах. Эта зачистка территории кинопоказа, прежде всего авторского кино, а значит, она ущемляет права зрителя.
Зрителя лишают возможности смотреть кино. Министерство говорит: «Что вам стоит получить прокатное удостоверение. Во-первых, это не быстро, надо подготовить копию фильма в соответствии со всеми техническими параметрами, потом сдать в архив или Госфильмфонд, который теперь должен работать только на выдачу удостоверений. На сегодняшний день по России показывается около 20 работ моих студентов разных выпусков, которые имеют невероятный успех у молодежной аудитории. Их смотрят в театрах, библиотеках, университетах. Но чтобы получить на них удостоверения, я должна заплатить примерно 400-тысяч. У меня как у руководителя киношколы нет таких денег. Параллельно с разговорами о необходимости поддерживать молодежь происходит убийство молодого кино. К тому же, молодые не захотят, чтобы государство жестко их контролировало. Ведь за эти 20 лет выросли люди, не понимающие, что такое тотальный госконтроль. Объяснить студентам, почему закрывали фильмы Тарковского, с их точки зрения, политически невинные - трудно. Но сейчас и наверху начинают понимать, что свободный голос художника, быть может, еще страшнее, чем выход на площадь. Ведь закрывают не только политическое кино, а кино про то, как живет дядя Ваня. Потому что дядя Ваня живет не совсем так, как хочет видеть это «партия и правительство».
Вновь востребованы «Кубанские казаки»…
Безусловно. Но нужен еще и дядя Ваня, испытывающий счастье от ощущения полной жизни в православной стране, вставшей с колен. Понятно, что и зрителя хотят ввести в рамки государственных смыслов, которые подобное кино будет продуцировать.
Государство хочет и из кино сделать большой телевизор, в котором бы кукольный театр показывали разнообразные «киселевы»?
Государству нужно всю страну превратить в телевизор.
Но до недавнего времени художникам дозволялось «шалить» среди своих...
Сейчас произошел пересмотр этой доктрины. Не нужно вообще этих и крошечных зон свободы.
Как вы относитесь к тотальному запрету мата в кино, театре, литературе? При этом уже появляются фильмы, где матерные слова заменяются в разнообразного рода их симулякрами вроде едрить, мля … И в этом такая фальшь, искуственность…
Серьезная ошибка - нарушение причинно-следственной связи. Она свойственна людям, мыслящих в категориях идеальных мировых конструкций. Они думают: «Если мата на экране не будет, и жизнь наша будет лучше». Это старое требование к культуре - ее обязанность продуцировать доброе вечное.
А не должна?
Она должна отражать мир, в котором человек живет, учить его видеть. Ему легче будет существовать в мире, который он видит открытыми глазами. Еще эти люди считают: «Если на экране у нас будет страна счастливая - розовая - добрая, то вся эта благость будет продуцироваться и в наш совсем не счастливый, не розовый, не добрый мир. Это неправильная смена позиций. Сначала есть мир, который входит в культуру, а культура разговаривает о несовершенном мире. В этом несовершенном мире есть разный язык. Язык нельзя законодательно запретить. Это очередная глупость. Язык - самовозрождающаяся система. На место запрещенных слов придет весь словарь, который был скрыт. Зато документальное кино снова начнет снимать истории о счастливом детстве, о доброжелательных россиянах, которые с утра до ночи восклицают: «Здравствуйте! Добро пожаловать! Извините? Чего изволите?»
Снова художник перед сложным выбором.
Так было и будет. Люди, иступлено взывающие к «светлому добру», кричат: «Зачем вы снимаете маргиналов!» Они думают, что маргиналы - это бомжи и попрошайки. На самом деле, художник по своей сути и есть маргинал. Он существует на краю, не может быть центровым, удобным, принадлежащим миру селебрити. Хотя сегодня многие туда устремились. Но это уже мир ангажированный, государственный. Художник должен стать маргиналом, чтобы остаться художником...
Один из аргументов против бескомпромиссного кино: «Зачем вы нам эту грязь показываете, я ее и в жизни вижу».
Эта распространенная позиция у нас называется «Бабушки на скамейке». Бабушка руководствуется простой знаковой системой: короткая юбка, странная прическа или макияж. К этим опознавательным знакам она мгновенно «дописывает» криминальную биографию. Это существование в мире примитивных опознавательных знаков, к сожалению, захватывает наш мир: бытовой, политический, общественный.
В том числе мир искусства, который хотят превратить в книжкураскраску.
Это несложно, да и раскрасить ее легко, но читать в ней - нечего.
Лариса Малюкова
обозреватель «Новой»
Марина Разбежкина, режиссер, автор более 30 документальных и двух игровых картин. Лауреат многих фестивалей, вместе с Михаилом Угаровым создала Школу документального кино и театра. Ей ли не знать, чем злободневное отличается от актуального, пропагандистское от востребованного. Обсуждаем, почему новые законы, связанные с культурой, могут нанести ей невосполнимый ущерб.
Михаил Угаров и Марина Разбежкина
Когда вы смотрите российское кино, есть ли ощущение какого-то своего вектора в работах нового поколения, да и есть ли оно, это поколение, снимающее актуальное кино, способное слышать время.
Меня беспокоит слово «актуальное», оно всегда носило какие-то дополнительные смыслы… К примеру, было сиюминутное, пропагандистское кино. И с советских времен термин этот, на мой взгляд, не углублен. Актуалка - значит, рассказ о политической ситуации в стране.
А он не нужен?
Здесь важно не перейти грань, не уйти в злободневность, кино глубже и тоньше злободневности. Важно не уйти в популизм. Прямая речь в кино тоже популистская. Конечно, иногда хочется кричать. И сегодня именно такая ситуация, когда хочется кричать. Но мне кажется, крик надо в себе подавить. Уйдя на глубину, понять человека в его сложных взаимодействиях со временем. Это важно особенно для документального кино, склонного к прямой публицистике.
Согласна, но сегодня есть дефицит внятных, честных высказываний. Все запутано, все обмануты. Просто называть вещи своими именами - храбрый поступок. Но есть опасность лобовых высказываний, которые в силу неталантливости могут работать против идеи, которую воспевают.
Да, простые высказывания абсолютны. Я говорю «Нет войне!» Кто со мной не согласится? Но мой крик исчерпан этой фразой. Если хочешь что-то понять, берешь конкретного человека, который ненавидит войну, стремишься разобраться в его сложных связях с жизнью. Понять, почему, говоря «нет» войне, он идет на площадь. Или почему идет воевать. … или снимать смерть. Что с ним происходит в этот момент? Потому что наше высказывание обращено не к толпе - к конкретному человеку. К толпе - плакат, что-то вроде «Анатомии протеста». Впрочем, есть и мастера плаката. Авторы огрубляют реальность, желая сделать ее поверхностной, понятной. Я за сложный мир. И в этом мире готова высказывать свою позицию и принимать другую. Черно-белая однозначность меня смущает.
Мы видим, как идет всестороннее наступление на демократические ценности. Все больше политика вторгается в культуру. Почему политики так заинтересовались небольшими авторскими высказываниями, не только игровыми, но документальными. Кто видит эти фильмы? Телевидение давно отказало им от дома.
Авторское высказывание - это голос отдельного, независимого человека. А свободный человек - всегда проблема для государства, для тоталитарного - тем более. Поэтому авторитарная политика всегда нацелена против внутренней свободы, против индивидуальности, человеческих, семейных ценностей. Хотя у нас только и говорят о православной семье как особом завоевании. Но в реальности все направлено против культуры семьи, которая может быть разной. Да и о какой семье может идти речь, когда мужчины в маленьких городах вынуждены уезжать на заработки, потому что фабрики, заводы закрыты. О каких ценностях может идти речь, когда родителям не на что воспитывать, а порой и нормально кормить ребенка. Если начинается лозунговое государство - каждый лозунг выдает: именно здесь непорядок.
Как только начинается кампания за мир или в поддержку молодых семей - значит здесь кроется нерешаемая проблема?
Есть хорошее высказывание искусствоведа Бориса Випера: «Как только начинается эпоха, в которой искусство предпочитает декоративность финтифлюшек - это тоталитарная эпоха». Сейчас слишком много финтифлюшек. Эти словесные финтифлюшки призваны подменить сложные проблемы, которые власть не способна решать. Слова подчас содержат большее, нежели их внешний смысл. В этом опасность, потому что многие люди принимают исключительно внешний словесный фасад за суть. А слова могут означать ровно противоположное. «Мы хотим, чтобы все люди хорошо жили!» - и устраивается война. «Мы хотим, чтобы семьи были крепкие!» - и всевозможными законодательными и экономическими ухищрениями разрушаются семейные связи. Условно говоря: «мир-труд-май!» Ни мира, ни труда, ни мая.
Такие фильмы, как «Левиафан», «Дурак» - были запущены в другие, еще вегетарианские времена. К их выходу страна переменилась. Так же было в конце Оттепели. Когда в обществе происходят подобные кардинальные перемены, общество разделяется не горизонтально - на поколения, а вертикально. И вот уже я вижу отряды молодых, активно готовых встраиваться. Они пишут письма Михалкову, жалуются на игнорирующие их фестивали, на Разбежкину, насаждающую чернуху. Пишут хартию, призывают к исключительно светлому кино. Как вы это объясняете?
В определенные исторические моменты включается первая сигнальная система: «здесь кормят». Достаточно этого звоночка. Неприятно, что мир становится таким примитивным. Пришел, тебя покормили, за то, что поел из рук, кино сделал «ручное». Ты понравился. Тебя опять покормили… Поел-снял…
Начальником сделали…
Шаги первичного рефлекса сверху поощряются. И оказывается, что огромное количество людей согласны подчиняться «звонку». Вот этот горячий отклик на первый звоночек и обнаруживает новое состояние молодого человека. Это «молодой-старый человек».
Но ведь так было всегда?
Думаю, да. И не только в нашей стране. Как только люди начинают понимать, что для практичной амебной жизни ничего не надо. У наших студентов мы отметаем любую попытку существования внутри простого мира, заполненного идеологическими штампами. Здесь важно все, начиная с необходимости выразить собственное суждение, произнести собственное слово. Мы запрещаем цитаты. Даже самые мудрые. Человек, который существует сейчас, растет через собственное осмысление, собственную речь. Да, он начинает заикаться и мэкать. Но из заикания и вырастает в результате индивидуальность.
Не могу удержаться от «запрещенной» цитаты и не вспомнить пролог «Зеркала», когда заикающийся юноша наконец произносит: «Я могу говорить».
А я вижу сегодня, как молодые люди вязнут в чужих словах и мыслях, делая кино 50-х годов, о котором не имеют никакого представления, но точно воспроизводят формы, видимо, заложенные в основе «простого человека».
Так же как желание «новых комсомольцев» утвердиться в мире не за счет таланта и собственных усилий, но умаления коллег-сверстников.
Да, когда пришли в СК и заявили, что хотят говорить о прекрасной, светлой России, я предложила им прислать кино. Прислали. Они не чувствуют время. В их кино нет собственного говорения, нет художника, одни общие места.
Я вижу, как «звонок» сверху полностью регулирует поведение и творческой элиты.
В России роль художника всегда была преувеличена. Поэтому в профессию часто приходят не в поисках смысла, а за возможностью властвовать. Не люблю мессианскую культуру, она устарела, потому что ее приверженцы, за исключением пары человек в России не имеют права на мессианство. И здесь важно, кто пришел в профессию из-за невероятных амбиций, а кто - чтобы прояснить смыслы. В кинематограф явилось огромное количество людей, для которых «смыслы не имеют смысла». Когда-то в эстонской газете была прекрасная статья «В чем смысл смысла?» Отсутствие смысла замещается внешними вещами, укладывающимися в спектр государственных ожиданий: «Художник должен служить России (государству, народу)».
Тебе дали деньги на образование, дали деньги на кино - ты обязан соответствовать.
Да-да, тебя еще и укоряют, что ты не очень хорошо служишь. Это такая удавка, которая затягивается на шее многих. Но они не жалеют, что ходят с удавкой, потому что она какое-то время приносит неплохие дивиденды. Они думают, что в какой-то момент от нее избавятся, и она не затянется до конца...
Что же происходит с художником с подобным украшением на шее, может ли он сохранить талант?
Думаю, что нет, потому что первая сигнальная система абсолютно физиологична. А художник не работает на уровне физиологии. Вообще странно, когда художник стремится исключительно к благополучию, страстно его желает. Значит, он не художник.
Марина, прокомментируйте указ о запрете показывать кино без прокатного удостоверения. Под угрозой закрытия документальные центры, отменяются целые программы на фестивалях, может оказаться на «полке» короткометражное, анимационное, документальное кино, снятое без госфинансирования.
Вначале было постановление, требующее, чтобы фильм, созданный при господдержке, был показан по ТВ. Мы возражали, потому что телевизор имеет свой формат и не любит свободное кино. Ясно, что это попытка задушить свободное кино, сделать его форматным, телевизионным. В результате наших протестов, постановление звучит несколько иначе: мы имеем право показывать кино, сделанное на государственные деньги, и в клубах, и в иных общественных зрительских резиденциях. Но вот новая беда: положение об обязательном прокатном удостоверении. Первым делом этот указ уничтожает независимое, безбюджетное кино. Мне кажется, государство должно приветствовать инициативу художника, сделавшего фильм за свои деньги. Эти люди не сидят на шее государства. Теперь мы уничтожаем этого художника или уводим его деятельность в подполье. На мой взгляд, ситуация подполья не выгодна никому. В подполье всегда зреет сопротивление. Начнут формулироваться смыслы, которых так опасается государство. Умная власть не уводит художника в подполье.
Указ касается кинопоказов не только на фестивалях, но и в клубах, университетских центрах. Эта зачистка территории кинопоказа, прежде всего авторского кино, а значит, она ущемляет права зрителя.
Зрителя лишают возможности смотреть кино. Министерство говорит: «Что вам стоит получить прокатное удостоверение. Во-первых, это не быстро, надо подготовить копию фильма в соответствии со всеми техническими параметрами, потом сдать в архив или Госфильмфонд, который теперь должен работать только на выдачу удостоверений. На сегодняшний день по России показывается около 20 работ моих студентов разных выпусков, которые имеют невероятный успех у молодежной аудитории. Их смотрят в театрах, библиотеках, университетах. Но чтобы получить на них удостоверения, я должна заплатить примерно 400-тысяч. У меня как у руководителя киношколы нет таких денег. Параллельно с разговорами о необходимости поддерживать молодежь происходит убийство молодого кино. К тому же, молодые не захотят, чтобы государство жестко их контролировало. Ведь за эти 20 лет выросли люди, не понимающие, что такое тотальный госконтроль. Объяснить студентам, почему закрывали фильмы Тарковского, с их точки зрения, политически невинные - трудно. Но сейчас и наверху начинают понимать, что свободный голос художника, быть может, еще страшнее, чем выход на площадь. Ведь закрывают не только политическое кино, а кино про то, как живет дядя Ваня. Потому что дядя Ваня живет не совсем так, как хочет видеть это «партия и правительство».
Вновь востребованы «Кубанские казаки»…
Безусловно. Но нужен еще и дядя Ваня, испытывающий счастье от ощущения полной жизни в православной стране, вставшей с колен. Понятно, что и зрителя хотят ввести в рамки государственных смыслов, которые подобное кино будет продуцировать.
Государство хочет и из кино сделать большой телевизор, в котором бы кукольный театр показывали разнообразные «киселевы»?
Государству нужно всю страну превратить в телевизор.
Но до недавнего времени художникам дозволялось «шалить» среди своих...
Сейчас произошел пересмотр этой доктрины. Не нужно вообще этих и крошечных зон свободы.
Как вы относитесь к тотальному запрету мата в кино, театре, литературе? При этом уже появляются фильмы, где матерные слова заменяются в разнообразного рода их симулякрами вроде едрить, мля … И в этом такая фальшь, искуственность…
Серьезная ошибка - нарушение причинно-следственной связи. Она свойственна людям, мыслящих в категориях идеальных мировых конструкций. Они думают: «Если мата на экране не будет, и жизнь наша будет лучше». Это старое требование к культуре - ее обязанность продуцировать доброе вечное.
А не должна?
Она должна отражать мир, в котором человек живет, учить его видеть. Ему легче будет существовать в мире, который он видит открытыми глазами. Еще эти люди считают: «Если на экране у нас будет страна счастливая - розовая - добрая, то вся эта благость будет продуцироваться и в наш совсем не счастливый, не розовый, не добрый мир. Это неправильная смена позиций. Сначала есть мир, который входит в культуру, а культура разговаривает о несовершенном мире. В этом несовершенном мире есть разный язык. Язык нельзя законодательно запретить. Это очередная глупость. Язык - самовозрождающаяся система. На место запрещенных слов придет весь словарь, который был скрыт. Зато документальное кино снова начнет снимать истории о счастливом детстве, о доброжелательных россиянах, которые с утра до ночи восклицают: «Здравствуйте! Добро пожаловать! Извините? Чего изволите?»
Снова художник перед сложным выбором.
Так было и будет. Люди, иступлено взывающие к «светлому добру», кричат: «Зачем вы снимаете маргиналов!» Они думают, что маргиналы - это бомжи и попрошайки. На самом деле, художник по своей сути и есть маргинал. Он существует на краю, не может быть центровым, удобным, принадлежащим миру селебрити. Хотя сегодня многие туда устремились. Но это уже мир ангажированный, государственный. Художник должен стать маргиналом, чтобы остаться художником...
Один из аргументов против бескомпромиссного кино: «Зачем вы нам эту грязь показываете, я ее и в жизни вижу».
Эта распространенная позиция у нас называется «Бабушки на скамейке». Бабушка руководствуется простой знаковой системой: короткая юбка, странная прическа или макияж. К этим опознавательным знакам она мгновенно «дописывает» криминальную биографию. Это существование в мире примитивных опознавательных знаков, к сожалению, захватывает наш мир: бытовой, политический, общественный.
В том числе мир искусства, который хотят превратить в книжкураскраску.
Это несложно, да и раскрасить ее легко, но читать в ней - нечего.
Лариса Малюкова
обозреватель «Новой»