ПРОИГРАННАЯ БИТВА
Большинство комментариев относительно «Тараса Бульбы» так или иначе касаются идеологической стороны проекта. Поэтому сразу стоит оговориться, что в этом тексте речь пойдет о художественном качестве фильма: я убежден, что лишь таким образом можно адекватно оценить работу Бортко. Перевод дискуссии в другую плоскость превратится лишь в выяснение тех или иных политических позиций, а суть, то есть собственно фильм, останется вне внимания.
«Тарас Бульба» начинается черно-белым прологом: герой говорит перед своим войском о товариществе, вере, русской земле. Эта сцена важна потому, что в ней обозначены намерения режиссера, здесь, как в зародыше, содержится весь фильм.
Все, что видим дальше в течение более чем двух часов - это черно-белая картина мира, почти целиком лишенная полутонов. Есть лишь доблестные казаки, есть Бульба - не отец, не муж, а вождь; есть их жестокие враги - поляки, настоящие выродки. Гоголевский юмор - это первое, что пострадало от такого подхода. Все очень серьезно. Практически каждая фраза, каждая ситуация просто трещит от натужного пафоса. А когда все-таки комичных моментов не избежать, как, например, в хрестоматийной мизансцене писания письма турецкому султану, то получается не очень остроумно.
Без смеха нет и убедительной драмы, и тех колоритных казацких характеров, которые как раз и создаются сочетанием разных эмоций. Бортко видит героев Гоголя одномерными вояками, запрограммированными только на смертельный бой, без любых других чувств, кроме праведного гнева. Соответственно, исполнители играют сковано, часто без вдохновения - и это не их вина, ведь они просто не получили нужных установок. Удачные роли можно перечесть на пальцах одной руки. У Остапа Ступки чувствуется хорошая театральная закалка, да и из Михаила Боярского получился удивительно убедительный рубака - бывший мушкетер перевоплотился в ярого запорожца. Что касается Богдана Ступки, то в его Бульбе отразилась вся противоречивость фильма. Лучшие моменты - это когда Богдан Сильвестрович играет, опираясь на собственные актерские инстинкты, проявляет свой талант почти бессознательно. Но только доходит до «вождистских» сцен (которые очень замедляют фильм), не помогает даже великий талант Ступки-старшего. Кстати, вышеупомянутые монологи о вере, земле, товариществе, которые, даже умирая, постоянно повторяют персонажи, звучат очень фальшиво и искусственно и больше смахивают на выступления партийных активистов, чем на слова живых, реальных людей. Много таких выступлений под конец, когда фильм почти теряет целостность.
Кажется, режиссер вообще чувствует себя в историческом жанре не слишком уверенно, что было заметно еще по «Мастеру и Маргарите». Ненатуральность преобладает даже в жанровых подробностях. Новенькие, с современными стеклами дома, только что построенные на Хортице, свежепошитые в костюмерных цехах военные наряды больше подошли бы для фольклорного концерта, нежели для фильма, претендующего по своему замыслу на определенную убедительность. Постановка поединков и вообще всех боевых эпизодов - что является обязательным элементом для любого исторического блокбастера - настолько неизобретательна, что просто диву дашься. Неужели эта толчея вялых тел, эти однообразные удары, это полное отсутствие увлекательности и боевого рвения действительно ставились знаменитыми американскими специалистами, как об этом заявляют авторы фильма?
Отдельно следует сказать о музыке. И в России, и в Украине есть немало прекрасных композиторов, пишущих в том числе и для кино. Поэтому выбор в пользу Игоря Корнелюка очень трудно объяснить рационально; никаких особых заслуг, кроме переписанной у Эннио Морриконе сквозной темы к сериалу «Бандитский Петербург» этот плодовитый производитель попсы не имеет. Но - пригласили, к сожалению, и он сделал только то, на что способен: испоганил своими аранжировками несколько народных мелодий и «налабал» пошлейший синтезаторный мотивчик, уместный в фильме, как седло на корове.
О недочетах и провалах можно писать еще, но нет желания именно из-за досадного ощущения утраченного шанса: ведь могла быть действительно яркая картина.
Тем более в год Гоголя.
Дмитрий Десятерик