Расскажу историю
Однаждыя увидела невероятной красоты керамические мисочки - чистая шершавая глина снаружи и цветная глазурь внутри. И захотелось мне подарить такие мисочки племяннику и его подруге по случаю, скажем так, помолвки. Написала мастеру: мол, хорошо бы, чтобы чистая шершавая глина, украшенная чудесным растительным узором, была поддержана глазурью нежно-зеленого, травяного цвета, чтобы мисочки говорили о весне, об истоке и стремлении, о доброй почве и энергичном росте, о грядущем радостном развитии. Кроме того, на зеленом фоне любая еда выглядит свежо и аппетитно. Мастер согласился, и я принялась ждать. Долго ли, коротко ли, - выяснилось, что зеленую глазурь на чистой шершавой глине технически сделать невозможно. Таковы физические и химические свойства того минерального состава, который представляет собой зеленую глазурь. На какой-то другой поверхности - можно, а на чистой, пористой, шершавой, светло-коричневой глине - нет.
Это был удар. Я долго думала. Никакой другой цвет не казался мне подходящим. Но время шло, и стала близиться осень. Деревья начали желтеть, на огородах - вызревать тыквы, а в жизни моего племянника возникла тема новоселья. И я стала думать о теплом доме, о том, что в желто-оранжевых мисочках любая еда будет казаться горячей, а посыпанная зеленью еще и напомнит о недавнем лете, которое, конечно же, скоро вернется. Ну красота же. В общем, написала я мастеру снова, и мастер согласился. Технологических препятствий желто-оранжевому цвету не было. Долго ли, коротко ли, дождалась я своих мисочек, получила их, надежно запакованных, из добрых транзитных рук, принесла домой, надорвала упаковку, увидела краешек - и заплакала. Цвет, что я увидела, не был похож ни на что съедобное, и вообще ни на что натуральное. Он был тусклым, пустым, никаким. И уж никоим образом не желто-оранжевым. Это был какой-то странный оттенок красного, который дико, отчаянно не сочетался с теплой, чистой шершавой глиной, с живым растительным рисунком, ни с чем природным вообще.
И странным наитием в голове у меня мелькнуло уже читанное когда-то описание некоего странного красного оттенка. И я тут же нашла его.
«Роясь в легком сопротивлении шелка, он различал цвета: красный, бледный розовый и розовый темный, густые закипи вишневых, оранжевых и мрачно-рыжих тонов; здесь были оттенки всех сил и значений <...> Наконец, один цвет привлек обезоруженное внимание покупателя <...> Этот совершенно чистый, как алая утренняя струя, полный благородного веселья и царственности цвет являлся именно тем гордым цветом, какой разыскивал Грэй. В нем не было смешанных оттенков огня, лепестков мака, игры фиолетовых или лиловых намеков; не было также ни синевы, ни тени - ничего, что вызывает сомнение. Он рдел, как улыбка, прелестью духовного отражения».
Именно этот эпитет - «алый» - мне почему-то сразу пришел в голову, когда я увидела краешек своей мисочки, совершенно не думая о том, чтò именно этот эпитет означает. Потом, естественно, я вспомнила о Грине и о том, что как-то ведь он этот оттенок описывает. И оказывается, по мнению Грина, этот цвет действительно не напоминает ничего природного: ни розу, ни вишню, ни апельсин, ни ржавчину, ни огонь, ни «маков цвет», ни - добавлю уже от себя - кровь, малину или французское вино из Бордо... Кажется, что решительно всем оттенкам красного цвета есть источник в материальной природе, и только алый ассоциируется разве что с неосязаемыми и мимолетными оптическими эффектами. «Алеет восток», - поется в китайской песне. «Выткался над озером алый цвет зари», - делится Есенин. «Алая утренняя струя», - утверждает Грин. Струя чего? Нет ответа. Он рдел, как улыбка, прелестью духовного отражения. Вот так. И как хотите.
Однако это еще не всё.
Я знала, что первоначально набросок этой повести Грин назвал «Красные паруса», но потом, вслед за развитием замысла, название переменилось. Стала искать в сети, не объяснит ли кто точнее, почему. А там, и правда, объясняют. Напоминают нам, что писалась-то повесть в период революционных событий! Вот цитата из статьи Виктора Кудрина «Миры Александра Грина»:
Еще в 1920 году Грин написал предисловие к «Алым парусам» (не вошедшее в опубликованный текст феерии), где отвергал всякую мысль о политической злободневности книги: «Надо оговориться, что любя красный цвет, я исключаю из моего цветного пристрастия его политическое, вернее - сектантское значение. Цвет вина, роз, зари, рубина, здоровых губ и маленьких мандаринов, кожица которых так обольстительно пахнет острым летучим маслом, цвет этот - в многочисленных оттенках своих - всегда весел и точен. К нему не пристанут лживые или неопределенные толкования. Вызванное им чувство радости сродни полному дыханию среди пышного сада».
То есть сначала Грин наполнял свои паруса разнообразнейшей чувственностью с помощью всяческих природных коррелятов, и открещивался не только от политических, но и от неопределенных толкований!
Но в какой-то момент он вывернул все наизнанку. Понял ли он, что красный цвет уже бесповоротно и навсегда связан с пролитой в боях кровью? Решил ли, что недостойно делать оговорки и самого себя объяснять? Так или иначе, Грин отказался от всякой материальности - от вина, роз, губ и мандаринов - и дал своим парусам тот цвет, который очевиден и восхитителен лишь на просвет, лишь при взгляде вверх и вдаль, лишь как улыбка, как прелесть духовного отражения. И никак иначе! Будучи же нанесенным на шершавую пористую светло-коричневую глиняную поверхность, алый цвет попадает впросак.
Однако и это еще не всё!
Два года спустя после упомянутого гриновского предисловия и за год до первой публикации «Алых парусов», в 1922 году, появилась на свет пионерская песня на стихи Александра Жарова «Взвейтесь кострами, синие ночи!».
Все взрослые россияне знают ее наизусть. Никогда не думала, что в ней есть какие-то нюансы. А между тем, википедия почему-то считает своим долгом сообщить, что в песне поется «Близится время светлых годов», хотя авторский вариант - «Близится эра светлых годов». Почему надо было переиначить авторский вариант - загадка. Может быть, пионеры двадцатых годов просто не знали умного слова «эра»? Мы-то, в шестидесятые, пели именно «эра», я хорошо помню. А вот чего не помню, так это какое прилагательное было в строчке «Мы поднимаем красное знамя...» Красное? Или алое? Википедия на этот счет молчит. Но множество других источников сообщают, что в песне пелось "красное", хотя авторский вариант был - "алое".
Взвейтесь кострами, синие ночи!
Мы, пионеры, дети рабочих.
Припев (после каждого куплета):
Близится время /авт:эра/
Светлых годов,
Клич пионера -
"Всегда будь готов!"
Радостным шагом, с песней весёлой,
Мы выступаем за комсомолом.
Мы поднимаем красное /авт:алое/ знамя,
Дети рабочих, смело за нами!
...и т.д.
Неужели и слово «алое» было слишком умным? Или по какой-то причине знамя должно было быть непременно красным? («Как повяжешь галстук, береги его: он ведь с красным знаменем цвета одного».) Может быть, действительно, красный цвет ощущался как конкретный, кровавый, а алый был отвлеченным, поэтическим? И почему спустя сорок лет мы пели все-таки «алое знамя» (ютуб подтверждает) - потому что Жаров так написал - или потому что уже всей страной любили Грина? Кто теперь скажет...
Однако вернемся к мисочкам. Их судьба благополучна. Они стали подарком для людей, которым чрезвычайно понравились. А главное, невзрачными они были только с краешку, где алая краска впиталась в глину и пропала в убийственной для себя приземленной среде. На дне, в глубине, куда стекло много глазури, мисочки были сочного брусничного цвета, и у этого цвета была еще и необыкновенная фактура. Ну, такая непредсказуемая керамическая специфика. Словами не описать.
Это был удар. Я долго думала. Никакой другой цвет не казался мне подходящим. Но время шло, и стала близиться осень. Деревья начали желтеть, на огородах - вызревать тыквы, а в жизни моего племянника возникла тема новоселья. И я стала думать о теплом доме, о том, что в желто-оранжевых мисочках любая еда будет казаться горячей, а посыпанная зеленью еще и напомнит о недавнем лете, которое, конечно же, скоро вернется. Ну красота же. В общем, написала я мастеру снова, и мастер согласился. Технологических препятствий желто-оранжевому цвету не было. Долго ли, коротко ли, дождалась я своих мисочек, получила их, надежно запакованных, из добрых транзитных рук, принесла домой, надорвала упаковку, увидела краешек - и заплакала. Цвет, что я увидела, не был похож ни на что съедобное, и вообще ни на что натуральное. Он был тусклым, пустым, никаким. И уж никоим образом не желто-оранжевым. Это был какой-то странный оттенок красного, который дико, отчаянно не сочетался с теплой, чистой шершавой глиной, с живым растительным рисунком, ни с чем природным вообще.
И странным наитием в голове у меня мелькнуло уже читанное когда-то описание некоего странного красного оттенка. И я тут же нашла его.
«Роясь в легком сопротивлении шелка, он различал цвета: красный, бледный розовый и розовый темный, густые закипи вишневых, оранжевых и мрачно-рыжих тонов; здесь были оттенки всех сил и значений <...> Наконец, один цвет привлек обезоруженное внимание покупателя <...> Этот совершенно чистый, как алая утренняя струя, полный благородного веселья и царственности цвет являлся именно тем гордым цветом, какой разыскивал Грэй. В нем не было смешанных оттенков огня, лепестков мака, игры фиолетовых или лиловых намеков; не было также ни синевы, ни тени - ничего, что вызывает сомнение. Он рдел, как улыбка, прелестью духовного отражения».
Именно этот эпитет - «алый» - мне почему-то сразу пришел в голову, когда я увидела краешек своей мисочки, совершенно не думая о том, чтò именно этот эпитет означает. Потом, естественно, я вспомнила о Грине и о том, что как-то ведь он этот оттенок описывает. И оказывается, по мнению Грина, этот цвет действительно не напоминает ничего природного: ни розу, ни вишню, ни апельсин, ни ржавчину, ни огонь, ни «маков цвет», ни - добавлю уже от себя - кровь, малину или французское вино из Бордо... Кажется, что решительно всем оттенкам красного цвета есть источник в материальной природе, и только алый ассоциируется разве что с неосязаемыми и мимолетными оптическими эффектами. «Алеет восток», - поется в китайской песне. «Выткался над озером алый цвет зари», - делится Есенин. «Алая утренняя струя», - утверждает Грин. Струя чего? Нет ответа. Он рдел, как улыбка, прелестью духовного отражения. Вот так. И как хотите.
Однако это еще не всё.
Я знала, что первоначально набросок этой повести Грин назвал «Красные паруса», но потом, вслед за развитием замысла, название переменилось. Стала искать в сети, не объяснит ли кто точнее, почему. А там, и правда, объясняют. Напоминают нам, что писалась-то повесть в период революционных событий! Вот цитата из статьи Виктора Кудрина «Миры Александра Грина»:
Еще в 1920 году Грин написал предисловие к «Алым парусам» (не вошедшее в опубликованный текст феерии), где отвергал всякую мысль о политической злободневности книги: «Надо оговориться, что любя красный цвет, я исключаю из моего цветного пристрастия его политическое, вернее - сектантское значение. Цвет вина, роз, зари, рубина, здоровых губ и маленьких мандаринов, кожица которых так обольстительно пахнет острым летучим маслом, цвет этот - в многочисленных оттенках своих - всегда весел и точен. К нему не пристанут лживые или неопределенные толкования. Вызванное им чувство радости сродни полному дыханию среди пышного сада».
То есть сначала Грин наполнял свои паруса разнообразнейшей чувственностью с помощью всяческих природных коррелятов, и открещивался не только от политических, но и от неопределенных толкований!
Но в какой-то момент он вывернул все наизнанку. Понял ли он, что красный цвет уже бесповоротно и навсегда связан с пролитой в боях кровью? Решил ли, что недостойно делать оговорки и самого себя объяснять? Так или иначе, Грин отказался от всякой материальности - от вина, роз, губ и мандаринов - и дал своим парусам тот цвет, который очевиден и восхитителен лишь на просвет, лишь при взгляде вверх и вдаль, лишь как улыбка, как прелесть духовного отражения. И никак иначе! Будучи же нанесенным на шершавую пористую светло-коричневую глиняную поверхность, алый цвет попадает впросак.
Однако и это еще не всё!
Два года спустя после упомянутого гриновского предисловия и за год до первой публикации «Алых парусов», в 1922 году, появилась на свет пионерская песня на стихи Александра Жарова «Взвейтесь кострами, синие ночи!».
Все взрослые россияне знают ее наизусть. Никогда не думала, что в ней есть какие-то нюансы. А между тем, википедия почему-то считает своим долгом сообщить, что в песне поется «Близится время светлых годов», хотя авторский вариант - «Близится эра светлых годов». Почему надо было переиначить авторский вариант - загадка. Может быть, пионеры двадцатых годов просто не знали умного слова «эра»? Мы-то, в шестидесятые, пели именно «эра», я хорошо помню. А вот чего не помню, так это какое прилагательное было в строчке «Мы поднимаем красное знамя...» Красное? Или алое? Википедия на этот счет молчит. Но множество других источников сообщают, что в песне пелось "красное", хотя авторский вариант был - "алое".
Взвейтесь кострами, синие ночи!
Мы, пионеры, дети рабочих.
Припев (после каждого куплета):
Близится время /авт:эра/
Светлых годов,
Клич пионера -
"Всегда будь готов!"
Радостным шагом, с песней весёлой,
Мы выступаем за комсомолом.
Мы поднимаем красное /авт:алое/ знамя,
Дети рабочих, смело за нами!
...и т.д.
Неужели и слово «алое» было слишком умным? Или по какой-то причине знамя должно было быть непременно красным? («Как повяжешь галстук, береги его: он ведь с красным знаменем цвета одного».) Может быть, действительно, красный цвет ощущался как конкретный, кровавый, а алый был отвлеченным, поэтическим? И почему спустя сорок лет мы пели все-таки «алое знамя» (ютуб подтверждает) - потому что Жаров так написал - или потому что уже всей страной любили Грина? Кто теперь скажет...
Однако вернемся к мисочкам. Их судьба благополучна. Они стали подарком для людей, которым чрезвычайно понравились. А главное, невзрачными они были только с краешку, где алая краска впиталась в глину и пропала в убийственной для себя приземленной среде. На дне, в глубине, куда стекло много глазури, мисочки были сочного брусничного цвета, и у этого цвета была еще и необыкновенная фактура. Ну, такая непредсказуемая керамическая специфика. Словами не описать.