Верить, писать, не верить
Бабушка рассказывала, как после окончания герценовского института она попала по распределению в вечернюю школу в Вентспилсе. Читать там отечественную историю.
Сорок девятый год. Школа - переоборудованный ангар, ровесник века. Парты есть, но детские, взрослому не усидеть. Учительский стол - доска на козлах. Туалет, как водится, на улице. Отопление, водоснабжение, учебники, знание русского языка - всё в планах будущих пятилеток. Класс делится на портовых и «селёдочных», т.е. рабочих местного рыбного комбината. Кто-то с планками на груди, кто-то с предложением сходить на танцы после уроков. И тем, и другим «процесс пятидесяти» интересен мало. А бабушке двадцать три, в чемоданах подписные издания, заложенные программками ленинградской филармонии.
Читал её письма в Одессу. Ничего этого нет. Слышна только искренняя радость, что может делиться своими знаниями. Огромный оптимизм, ощущение большого начало. Вся эта необустроенность, несоответствие описания реальности пробивается лишь в благодарностях родителям за присланные… тетради. Не было даже тетрадей.
Спустя много лет на мои удивления бабушка отвечала: - Дура была. И деда твоего очень любила.
Только прошу вас, не загоняйте это в мерки идеализм/цинизм. Тут другое.