Был такой шведский ученый. Знаменитый.
Только очень грустный.
Почему?
Представьте. Сидите вы себе в кабинете, открытия открываете.
И вдруг - хрясь! Озарило!
Надо же мне какой-то портрет оставить обязательно! Единственный дошедший до потомков. Чтобы, когда все поймут, какой я великий, было чем учебники украсить.
Руки в ноги, и бегом к фотографу. Ан, облом-с! Никаких фотографов, восемнадцатый век на дворе. Мрак феодализма. Волки воют. Саблезубые тигры шипят. Динозавры хрюкают.
Ладно, плевать. Тогда к художнику. Есть ведь уже художники?
Есть, как не быть.
И вот, наконец, вы притаскиваете домой ваш драгоценный портрет.
Мешковину развернули, глянули, а там - вот такая вот красота.
Которую не то, что приличные люди, а даже Ливанов с Мизулиной детям показать постесняются. Да че там, даже Астахов - и тот подумает.
В общем, войти в учебники точно не светит.
Цельс (который себя на латинский лад величал Цельсием - для солидности) еще потрепыхался малость, свою стоградусную шкалу для термометра по инерции изобрел, но потом видит, все равно беспонтово.
Наоборот, хуже стало. Термометры ведь спиртовые были тогда.
И Цельс, как глянет на портрет, так в запой и уходит. На полгода. Еще и Реомюра чуть не споил.
Ладно, у того жена злая была. Со скандалом из дома Цельса утащила. И закодировала. Вернула мужика в здоровую семью.
Плюнул Цельсий, зачах, да и умер в бою под Полтавой.
А жаль. Ничего был мужик.
Весь ученый мир его помнит. И любит. Даже Парацельс в честь его себя назвал.
Принято так у негров: в честь великих людей себя называть.
Как Мартин Лютер Кинг.