Халаты белые и цветные
Сообщество больных удивительно напоминает гротескно-армейское. Ну, то, про которое снимают кино и рассказывают анекдоты. Сперва ты дух - больничный новобранец. Ничего не понимаешь, все путаешь, постоянно попадаешь впросак.
«Вы что, ели?! - медсестра сурово сверкает глазами поверх маски. - Ай-яй-яй, кровь-то надо натощак…»
«Зайчик мой, - с ласковой укоризной вопрошает специалист по УЗИ, - а мочевой пузырь почему пуст? Как не знала… ну, так теперь знаешь».
Мой лечащий врач пытается подсылать к новобранцам больных со стажем («Пойдете в сорок первую палату, там Варвара Ильинична, она вам все расскажет…»), но метод срабатывает не всегда. Среди больничных дедов тоже попадаются лишенные почтения к традициям.
Вот к примеру, Зоя, женщина-дантист. Ее стаж как в белом, так и в цветном халате исчисляется годами. Она постигла больничный дзен и даже (по слухам) ела нетрадиционно-медицинских бразильских жуков, запивая их йогуртом. Казалось бы, вот он - кладезь... Но увы! Накануне дембеля прививать духам священную традицию красиво беседовать о болячках и сплетничать про врачей Зое было, видимо, в падлу. Вскоре она уволилась в запас, оставив нам цветы-ромашки и дурную привычку бегать с капельницей по коридору, которую мы - я и Катя, красивая женщина с Крайнего Севера - с наивной радостью новобранцев тут же переняли. За что чуть позже были вербально биты старшей медсестрой.
«Ну, у нее же колесики! Я думала, раз катается, значит, можно…»
«Нет, ну как дети малые!»
Вообще, в плане наставников у нас с Катей как-то не сложилось.
Вместо Зои нам поселили Настю. Она тоже новобранец, но с опытом «учебки» (ей недавно делали операцию). Однако, как носитель больничных традиций она, так сказать, со знаком минус. Настя сразу после трех часов под капельницей садилась за руль, ела что попало, включая строго воспрещенную чесночную колбасу, и отказывалась носить послеоперационную броню. Словом, место ей было на гауптвахте. Но у Насти - иммунитет в виде лечащего врача-профессора, которая, проникнувшись к «бедной девочке» сочувствием, глядела на все эти вольности сквозь пальцы.
Четвертой соседкой была Наташа - скромная женщина-инопланетянин. У нее наблюдался излишек ребер и селезенок, а просмотр ее желудка собирал аншлаги среди специалистов по гастроскопии. Разумеется, имея в пользовании такой организм, слушать о чужих болячках - это как смотреть мыльную оперу после боевика. Поэтому к священной больничной традиции Наташа не приобщилась, а посему и передать вновь прибывшим - нам - ей было нечего. Большую часть времени она тихо писала смс-ки и отвечала на вопросы дочери «мама, когда ты облысеешь?».
Итак, суровую науку лечиться мы постигали самостоятельно. Попрание традиций началось с первого же дня. Главным носителем ереси, конечно же, была Катя, в прошлом гроза мурманского рыбного порта. Она воинствующий гурман и одержимый ездун по заграницам. Так что, «болезни и их лечение» в качестве темы для светских бесед выбыли из игры задолго до полуфинала, в котором на равных сражались седло барашка и норвежские фьорды. Еще Катя обладает ярко выраженной способностью обращать почти любую трагедию в фарс. Поэтому время, свободное от разговоров о кулинарных изысках, обычно было занято истерическим хихиканьем. А такое обычно даром не проходит!
Первым звонком был пингвин, привидевшийся мне на пакете с лекарством. Катя сказала, что хочет такое же. Процедурная сестра Марина едва удержалась, чтобы покрутить пальцем у виска. В другой раз на пакете было слово «ХУ» («Кто-то идет на ху, а кто-то им лечится. Се ля ви…»). Марина утверждала, что имела в виду совсем другое, но Катю было не переубедить. В конце концов мне приснился сон про продажных чиновников Роскосмоса, которых я, одетая в бэушный костюм космонавта, едва не вывела на чистую воду. После этого я решила, что со смехом явная передозировка и стала на ночь уезжать домой.
Рожденная отсутствием опытных наставников ересь пустила прочные корни. Ею заражались даже бывалые больные. Вместо тихой Наташи нам поселили Таню. Она пыталась было вернуть нас на путь истинный, вещая о нюансах лечения и каверзах болезни. Но увы. Уже на следующий день я застукала их с Катей за упоенным обсуждением узбекского плова и тушеного карпа.
На втором этапе коварная больничная логистика расселила нас по разным комнатам. Ересь пошла в массы. Катя смутила благовоспитанную больную Инну Витальевну и та вместо приличествующих ее почтенному возрасту жалоб на самочувствие начала генерировать «бабушкин юморок» на всю палату.
У меня в подшефных оказалась азербайджанка Гуля и уральская женщина Людмила, которые по больничному стажу тянули только на новобранцев, несмотря на изрядный возраст. Разговоры о еде снова оказались на топ-позиции. У Гули в силу происхождения и уровня владения русским лексика из темы «кулинария» была раз в десять богаче темы «человек и его здоровье».
«Как стул?» - спрашивает врач у Гули.
«Да-да, - расплываясь в улыбке, говорит она, - хорошо. Кушаю хорошо».
«Кушать это «стол», а «стул» это наоборот…»
«Наоборот плохо».
Людмилу же местный эндокринолог наградила диетой и, таким образом, попросту вынудила говорить о сочных драниках, румяных пирожках и прочих кулинарных табу. Она ела семечки, дарила охраннику прочитанные журналы и негодовала на коварную женщину из экспресс-лаборатории, которая нарочно подстерегает ее после ужина, чтобы унизить анализом крови на сахар. Превращение трагедии в фарс с такими соседками не требовало никаких усилий.
Отчет о проделанной работе у нас с Катей происходил во время прогулок в коридоре. Когда пробег по этому незамысловатому маршруту пошел уже на километры, адепты священных больничных традиций начали коситься на нас с подозрением. Две хихикающие женщины, утыканные трубочками, рвали им шаблоны. Время от времени адепты переходили в наступление, пытаясь перевоспитать. Они подкрадывались из-за угла, спрашивали «как дела» и без объявления войны тут же переходили к обстрелу жалобами на здоровье и страшными больничными историями большого калибра. Особенно хитрые агрессоры прикидывались веселыми либералами. Одна женщина-ботаник с четвертого этажа, например, умудрилась целых полчаса прессовать мне мозги неприкрытой больничной правдой, замаскировавшись под веселую тетеньку с бутылкой.
Мы держали оборону, как могли. Я выставляла щит в виде дежурной истории о Летнем саде и пугала агрессоров археологией. Катя просила политического убежища в соседней палате, где заблаговременно обзавелась горячими сторонниками в лице второй Кати и Оли, которых уже давно обратила в свою веру, и продолжала хихикать уже оттуда. Ближе к концу второго этапа мы получили подкрепление. Дальневосточная женщина Вика, мать двоих детей, жена четырех мужей и переводчик с китайского, сама имела знатный больничный стаж, но взялась пропагандировать еретическую традицию с горячим энтузиазмом. По-моему, она могла перехохотать даже Катю. Именно Вика внесла в нашу ересь свежую струю, научив передразнивать врачей.
С подобным безобразием пытались бороться сверху. Рациональная медсестра Марина после того, как застукала нас рассказывающими скабрезные истории сестре-хозяйке, подсчитала, сколько энергии расходуется впустую, и дала «три наряда вне очереди» («Покрутите ка салфетки для перевязочной, все польза…»). Катин лечащий врач при виде ее сбивался с шага и приветствовал по-английски, а на осмотрах начинал сыпать афоризмами («Обижаться на врача это как писать в штаны: сначала тепло и приятно, а потом - холодно и мокро»).
К концу второго этапа от плохо воспитанных больных начал шарахаться младший комсостав в лице суровой медсестры Натальи Ивановны, прозванной за терминаторские манеры «женщиной-роботом». Сбой в программе у нее вызвало предложение поторговаться за анализ мочи. Поверьте, это была не просто прихоть, а точка отсчета всех катиных дальнейших планов вплоть до поездки в Швецию на охоту. Женщина-робот бежала по коридору с противоречащей ее фреккенбоковской комплекции поспешностью, хрупкая Катя бежала следом, размахивая вещдоком, то бишь мерной емкостью с анализом.«Нет, вы поглядите, тут же всего сто пятьдесят, а не двести…». Сторговались на сто семьдесят, после чего женщина-робот отправилась на перезагрузку и мы ее больше не видели.
Наконец дрогнули даже адепты. Самыми грозными из них по праву считались две мрачные сестры, имен которых никто не знал, но все тревожным шепотом именовали Горгульями. По отделению ходили легенды, что они заживо съели двух больных и одного доктора. А Катя клялась, что самолично слышала, как ее интеллигентный врач угрожал Горгульям выпиской, что по больничным стандартам сродни анафеме.Так вот как-то после обеда в катину палату, превращенную в клуб веселых золушек (Катя по-братски поделила данную ей медсестрой Мариной работу между всеми своими товарками), вплыла младшая из Горгулий и не стала, как ожидалось, жаловаться на болячки, а кокетливо похвасталась своим анестезиологом и почти упорхнула, взмахнув полой халата. Мы со значением переглянулись.
В увольнительную нас провожали с большой сердечностью. Стоял солнечный день, мы по-прежнему хихикали и говорили о еде. Катя собиралась в Швецию. Но история еще не закончилась. Скоро дембель.
«Вы что, ели?! - медсестра сурово сверкает глазами поверх маски. - Ай-яй-яй, кровь-то надо натощак…»
«Зайчик мой, - с ласковой укоризной вопрошает специалист по УЗИ, - а мочевой пузырь почему пуст? Как не знала… ну, так теперь знаешь».
Мой лечащий врач пытается подсылать к новобранцам больных со стажем («Пойдете в сорок первую палату, там Варвара Ильинична, она вам все расскажет…»), но метод срабатывает не всегда. Среди больничных дедов тоже попадаются лишенные почтения к традициям.
Вот к примеру, Зоя, женщина-дантист. Ее стаж как в белом, так и в цветном халате исчисляется годами. Она постигла больничный дзен и даже (по слухам) ела нетрадиционно-медицинских бразильских жуков, запивая их йогуртом. Казалось бы, вот он - кладезь... Но увы! Накануне дембеля прививать духам священную традицию красиво беседовать о болячках и сплетничать про врачей Зое было, видимо, в падлу. Вскоре она уволилась в запас, оставив нам цветы-ромашки и дурную привычку бегать с капельницей по коридору, которую мы - я и Катя, красивая женщина с Крайнего Севера - с наивной радостью новобранцев тут же переняли. За что чуть позже были вербально биты старшей медсестрой.
«Ну, у нее же колесики! Я думала, раз катается, значит, можно…»
«Нет, ну как дети малые!»
Вообще, в плане наставников у нас с Катей как-то не сложилось.
Вместо Зои нам поселили Настю. Она тоже новобранец, но с опытом «учебки» (ей недавно делали операцию). Однако, как носитель больничных традиций она, так сказать, со знаком минус. Настя сразу после трех часов под капельницей садилась за руль, ела что попало, включая строго воспрещенную чесночную колбасу, и отказывалась носить послеоперационную броню. Словом, место ей было на гауптвахте. Но у Насти - иммунитет в виде лечащего врача-профессора, которая, проникнувшись к «бедной девочке» сочувствием, глядела на все эти вольности сквозь пальцы.
Четвертой соседкой была Наташа - скромная женщина-инопланетянин. У нее наблюдался излишек ребер и селезенок, а просмотр ее желудка собирал аншлаги среди специалистов по гастроскопии. Разумеется, имея в пользовании такой организм, слушать о чужих болячках - это как смотреть мыльную оперу после боевика. Поэтому к священной больничной традиции Наташа не приобщилась, а посему и передать вновь прибывшим - нам - ей было нечего. Большую часть времени она тихо писала смс-ки и отвечала на вопросы дочери «мама, когда ты облысеешь?».
Итак, суровую науку лечиться мы постигали самостоятельно. Попрание традиций началось с первого же дня. Главным носителем ереси, конечно же, была Катя, в прошлом гроза мурманского рыбного порта. Она воинствующий гурман и одержимый ездун по заграницам. Так что, «болезни и их лечение» в качестве темы для светских бесед выбыли из игры задолго до полуфинала, в котором на равных сражались седло барашка и норвежские фьорды. Еще Катя обладает ярко выраженной способностью обращать почти любую трагедию в фарс. Поэтому время, свободное от разговоров о кулинарных изысках, обычно было занято истерическим хихиканьем. А такое обычно даром не проходит!
Первым звонком был пингвин, привидевшийся мне на пакете с лекарством. Катя сказала, что хочет такое же. Процедурная сестра Марина едва удержалась, чтобы покрутить пальцем у виска. В другой раз на пакете было слово «ХУ» («Кто-то идет на ху, а кто-то им лечится. Се ля ви…»). Марина утверждала, что имела в виду совсем другое, но Катю было не переубедить. В конце концов мне приснился сон про продажных чиновников Роскосмоса, которых я, одетая в бэушный костюм космонавта, едва не вывела на чистую воду. После этого я решила, что со смехом явная передозировка и стала на ночь уезжать домой.
Рожденная отсутствием опытных наставников ересь пустила прочные корни. Ею заражались даже бывалые больные. Вместо тихой Наташи нам поселили Таню. Она пыталась было вернуть нас на путь истинный, вещая о нюансах лечения и каверзах болезни. Но увы. Уже на следующий день я застукала их с Катей за упоенным обсуждением узбекского плова и тушеного карпа.
На втором этапе коварная больничная логистика расселила нас по разным комнатам. Ересь пошла в массы. Катя смутила благовоспитанную больную Инну Витальевну и та вместо приличествующих ее почтенному возрасту жалоб на самочувствие начала генерировать «бабушкин юморок» на всю палату.
У меня в подшефных оказалась азербайджанка Гуля и уральская женщина Людмила, которые по больничному стажу тянули только на новобранцев, несмотря на изрядный возраст. Разговоры о еде снова оказались на топ-позиции. У Гули в силу происхождения и уровня владения русским лексика из темы «кулинария» была раз в десять богаче темы «человек и его здоровье».
«Как стул?» - спрашивает врач у Гули.
«Да-да, - расплываясь в улыбке, говорит она, - хорошо. Кушаю хорошо».
«Кушать это «стол», а «стул» это наоборот…»
«Наоборот плохо».
Людмилу же местный эндокринолог наградила диетой и, таким образом, попросту вынудила говорить о сочных драниках, румяных пирожках и прочих кулинарных табу. Она ела семечки, дарила охраннику прочитанные журналы и негодовала на коварную женщину из экспресс-лаборатории, которая нарочно подстерегает ее после ужина, чтобы унизить анализом крови на сахар. Превращение трагедии в фарс с такими соседками не требовало никаких усилий.
Отчет о проделанной работе у нас с Катей происходил во время прогулок в коридоре. Когда пробег по этому незамысловатому маршруту пошел уже на километры, адепты священных больничных традиций начали коситься на нас с подозрением. Две хихикающие женщины, утыканные трубочками, рвали им шаблоны. Время от времени адепты переходили в наступление, пытаясь перевоспитать. Они подкрадывались из-за угла, спрашивали «как дела» и без объявления войны тут же переходили к обстрелу жалобами на здоровье и страшными больничными историями большого калибра. Особенно хитрые агрессоры прикидывались веселыми либералами. Одна женщина-ботаник с четвертого этажа, например, умудрилась целых полчаса прессовать мне мозги неприкрытой больничной правдой, замаскировавшись под веселую тетеньку с бутылкой.
Мы держали оборону, как могли. Я выставляла щит в виде дежурной истории о Летнем саде и пугала агрессоров археологией. Катя просила политического убежища в соседней палате, где заблаговременно обзавелась горячими сторонниками в лице второй Кати и Оли, которых уже давно обратила в свою веру, и продолжала хихикать уже оттуда. Ближе к концу второго этапа мы получили подкрепление. Дальневосточная женщина Вика, мать двоих детей, жена четырех мужей и переводчик с китайского, сама имела знатный больничный стаж, но взялась пропагандировать еретическую традицию с горячим энтузиазмом. По-моему, она могла перехохотать даже Катю. Именно Вика внесла в нашу ересь свежую струю, научив передразнивать врачей.
С подобным безобразием пытались бороться сверху. Рациональная медсестра Марина после того, как застукала нас рассказывающими скабрезные истории сестре-хозяйке, подсчитала, сколько энергии расходуется впустую, и дала «три наряда вне очереди» («Покрутите ка салфетки для перевязочной, все польза…»). Катин лечащий врач при виде ее сбивался с шага и приветствовал по-английски, а на осмотрах начинал сыпать афоризмами («Обижаться на врача это как писать в штаны: сначала тепло и приятно, а потом - холодно и мокро»).
К концу второго этапа от плохо воспитанных больных начал шарахаться младший комсостав в лице суровой медсестры Натальи Ивановны, прозванной за терминаторские манеры «женщиной-роботом». Сбой в программе у нее вызвало предложение поторговаться за анализ мочи. Поверьте, это была не просто прихоть, а точка отсчета всех катиных дальнейших планов вплоть до поездки в Швецию на охоту. Женщина-робот бежала по коридору с противоречащей ее фреккенбоковской комплекции поспешностью, хрупкая Катя бежала следом, размахивая вещдоком, то бишь мерной емкостью с анализом.«Нет, вы поглядите, тут же всего сто пятьдесят, а не двести…». Сторговались на сто семьдесят, после чего женщина-робот отправилась на перезагрузку и мы ее больше не видели.
Наконец дрогнули даже адепты. Самыми грозными из них по праву считались две мрачные сестры, имен которых никто не знал, но все тревожным шепотом именовали Горгульями. По отделению ходили легенды, что они заживо съели двух больных и одного доктора. А Катя клялась, что самолично слышала, как ее интеллигентный врач угрожал Горгульям выпиской, что по больничным стандартам сродни анафеме.Так вот как-то после обеда в катину палату, превращенную в клуб веселых золушек (Катя по-братски поделила данную ей медсестрой Мариной работу между всеми своими товарками), вплыла младшая из Горгулий и не стала, как ожидалось, жаловаться на болячки, а кокетливо похвасталась своим анестезиологом и почти упорхнула, взмахнув полой халата. Мы со значением переглянулись.
В увольнительную нас провожали с большой сердечностью. Стоял солнечный день, мы по-прежнему хихикали и говорили о еде. Катя собиралась в Швецию. Но история еще не закончилась. Скоро дембель.