Двадцать первый
Увидал у знакомой на странице фото гейши в зимнем платье. У этого фото есть история. Довольно занятная, по скромному моему разумению. Рискну предположить, что читающим мой журнал она также покажется небезынтересной.
В начале нулевых годов, устроившись работать в этнографический музей, я стал читать подряд всю литературу по этнографии, какую удавалось добыть. И однажды открыл для себя Владимира Германовича Тан-Богораза. До тех пор я о чукчах знал только анекдоты, и что у них Алитет ушёл в горы. А благодаря книгам Тан-Богораза узнал я об удивительном народе, с совершенно фантастической культурой. Хотя у Богораза об этом нигде впрямую не написано, я тогда сделал вывод (и до сих пор, кстати, так считаю), что чукчи - это остатки некоей древней, весьма развитой цивилизации, представители которой были каким-то образом вытеснены с родины на Крайний Север.
Примерно в 2007-м появился у меня нормальный интернет, и я стал качать себе всякие книги и конечно скачал те книжки Богораза, которых на бумаге ранее найти не смог. Самыми интересными оказались ранние дневники, первые впечатления автора о чукчах.
Представьте себе совсем молодого человека (лет 25 ему было тогда), сосланного за революционную деятельность в Североколымск. Меня, помню, совершенно пленила в нём, в его характере детская какая-то любознательность и живой интерес к людям. И нигде, ни единым словом, ни малейшим даже оттенком не выказывает он отношения коренным народам Севера, как к дикарям. Только в одном моменте можно заподозрить автора в некоторой недооценке описываемых им жителей Чукотки. Уж очень он удивился, встретив среди чукчей образованного человека. Однажды в стойбище оленных чукчей автор услышал доносящийся из яранги детский голос. Говоривший изъяснялся на довольно бправильном английском языке. «Поразительно было, - пишет Богораз, - посреди тундры, в тысяче вёрст от цивилизации услыхать язык Байрона!» Прислушавшись, Владимир Германович разобрал, что какой-то мальчик ругал свою собаку за то, что та якобы стащила мясо. Но почему по-английски? Проводник, приведший молодого ссыльного в это стойбище, на вопрос, кто это говорит «…состроил самую строгую мину, погрозил пальцем и шопотом отвечал: «Кликкин ыннен!»» Проживший к тому времени среди чукчей около полугода, Владимир Германович успел в некоторой степени изучить их язык. «Кликкин ыннен» - означало «двадцать один». Никаких других пояснений проводник давать не стал. Много позже, гораздо более глубоко изучив чукотскую культуру, Тан-Богораз выяснил смысл этого странного ответа. Дело в том, что у чукчей двадцатеричная система счёта. Как у кельтов, ацтеков, майя, йоруба и некоторых народов Кавказа. Это, кстати, ещё один довод в пользу моего предположения, что чукчи пришли на Север откуда-то из других краёв. Считать по пальцам не только рук, но и ног можно только там, где ходят преимущественно босиком, то есть в достаточно жаркой климатической зоне. У чукчей слово «кликкин» означает не только числительное «двадцать», это один из синонимов понятия «человек». Вполне логично, по-моему - «обладатель двадцати пальцев». Однако так говорят только об обычных людях. Тех же, кому приписывались какие-либо мистические способности, называли «кликкин эннен», «двадцать один». «Не могу утверждать, - пишет Тан-Богораз, - однако рискну предположить, что таковыми могут являться исключительно особы мужескаго полу».
Встреченный в 1889 (или в 1890-м) году Богоразом «кликкин ыннен» оказался «…мальчиком лет десяти от роду, с удивительно чистым лицом, черты коего, хотя и выражено азиатския, всё же значительно отличались от лиц соплеменников». Оказалось, что кроме английского языка ребёнок вполне уверенно владел русским. Словарный запас его, впрочем, был невелик.
Мальчика звали Кеукан. Богораз подозревал, что ребёнок не чукотских кровей, а усыновлённый оленеводами чужак. Однако и сам Кеукан, и его родители уверяли, что он появился на светименно в этой семье. Просто он «кликкин ыннен», вот потому, дескать и отличается. Обычное дело. На том и расстались. Но как оказалось, не навсегда.
В 1897 году, возвращаясь из знаменитой «Сибиряковской экспедиции», Тан-Богораз, в то время уже признанный исследователь, писал в Хабаровск своему знакомцу, подъесаулу Амурского казачьего войска Г.Г. Плешкову. «Уважаемый Григорий Георгиевич! Помните ли Вы так поразивший Вас когда-то рассказ мой о встреченном в тундре чукотском Wunderkind-е? Вообразите же, мы встретились с Кеуканом вновь! Волею судьбы, маршрут нашей экспедиции проходил по землям, где кочевал его род. Юноша узнал меня и сам напомнил о нашей давнишней встрече. Отмечу, что теперь русская речь его была вполне цивилизованна, а не состояла, как в тот раз, почти сплошь из одних бранных эпитетов. Помните ли, Григорий Георгиевич, как развеселил вас тогда, хоть и значительно мною купированный по причине присутствия дам, пересказ мой нашего с ним разговора? Так вот, повторюсь, на сей раз он изъяснялся весьма прилично. Не без некоторого даже изящества. Более того, Вы не поверите, но этот северный unicum каким-то образом научился читать! По-русски и по-английски! Книги и газеты выменивал на песцовые шкуры в факториях - нашей и американской. Мы очень славно с ним поговорили, и мне кажется, я сумел убедить его, что подобным способностям не следует пропадать втуне. Положительно, сему юноше необходимо получить образование! Я посоветовал присоединиться к ближайшему по времени обозу с пушниною, коий будет отправляться в Хабаровск, и взял на себя смелость дать ему рекомендательное письмо для Вас, Григорий Георгиевич. Памятуя о наших беседах, зная Ваши взгляды, зная благородное Ваше сердце, а также предполагая, что Вы исполните своё намерение оставить по здоровью службу в действующей армии и заняться преподаванием в Хабаровской приготовительной школе Сибирского Кадетского корпуса, прошу Вас принять участие в судьбе этого удивительного молодого человека!»
Помнится, я весьма впечатлился историей чукотского вундеркинда и подумал, что надо бы поискать сведения о его дальнейшей судьбе, но потом об этом как-то забыл. Вспомнил через несколько лет, заинтересовавшись вдруг историей Русско-Японской войны. В воспоминаниях генерала Косаговского, известнейшего ориенталиста, руководившего в ту войну службой внешней разведки, вдруг мелькнуло типично чукотское имя. Косаговский довольно много любопытного пишет о некоем подхорунжем по имени Кевкан Танатович Ыргыл-ыргынов. Конечно, я вспомнил богоразовского Кеукана и полез выяснять про этого подхорунжего. Не буду здесь описывать, какими извилистыми путями шли мои поиски. Изложу только их результаты. В хронологическом порядке.
Итак, в апреле 1900 года Хабаровская приготовительная школа Сибирского кадетского корпуса императорским указом преобразована в отдельный Хабаровский кадетский корпус. В списке преподавательского состава значится штабс-капитан Плешков Григорий Георгиевич. Осенью того же года в «Хабаровском вестнике» напечатана статья некоего господина Стшельбицкого, сосланного когда-то на Дальний Восток из Петербурга за публичное выражение неумеренно либеральных идей. Статья называется «Доколе?», и в ней в довольно острых выражениях описывается ситуация, сложившаяся в недавно образованном кадетском корпусе. Дело было в том, что большая часть кадетов катастрофически не успевала по основным предметам. А успевающее меньшинство объединял один фактор, несколько скандальный: их всех репетировал по учебной программе денщик одного из преподавателей, известный среди кадетов как «Кока-самоедин». Мало того, как выяснилось, даже некоторые преподаватели, а именно двое молодых ротных офицеров имеющих намерение поступать на будущий год в академию Генерального Штаба, также обучаются у упомянутого Коки французскому и немецкому языкам, а также латыни, алгебре и тригонометрии. Поговорив с осведомлёнными людьми, Стешльбицкий узнал, что но пресловутом денщике ещё весною подавалось прошение на имя генерал-губернатора о зачислении в корпус казацкого сироты Кевкана Ыргылова по причине выдающихся успехов, достигнутых последним в науках. В удовлетворении сего прошения однако было отказано. По причине якобы недостаточности оснований для исключения из уложения о сословном цензе. Обучаться в корпусе могли только сыновья офицеров и чиновников не ниже двенадцатого класса, то есть, как минимум губернских секретарей. Завершает статью следующий пассаж: «Доколе? - вопрошаю я, хоть и подобен возглас мой гласу вопиющего в пустыне! - Доколе северных Платонов и быстрых разумом Невтоном сатрапы будут угнетать?»
Более никаких упоминаний о нашем герое мне в тогдашней прессе найти не удалось.
Зато в записках Владимира Андреевича Косаговского, появляется подхорунжий Ыргыл-ыргынов. В начале 1903 года несостоятельность русской разведывательной сети в Японии стала очевидной для всех. Материалы, поставляемые русскими атташе и внедрёнными китайцами (В лояльности последних возникали весьма обоснованные сомнения.), были настолько разноречивы, что провал вынуждены были признать даже (Совершенно небывалый случай!) Великие Князья. Возникла острейшая необходимость в создании абсолютно новой разведсети. Дело взял под свой личный контроль военный министр Куропаткин, и из Туркестана был вызван Косаговский, зарекомендоваший себя как прекрасный профессионал именно в разведке. А под началом Косаговского, тогда ещё полковника служил когда-то вышеупомянутый поъесаул Плешков. Вероятно, к нему-то Косаговский и обратился в поисках потенциальных агентов. Ибо где ещё было в России искать людей японской наружности, знающих язык, как не в Хабаровске? В записках генерала не указана дата, когда прибыл к нему от Плешкова подхорунжий с рекомендацией: «По-японскому говорит отменно, японские купцы за своего принимали не единожды.» Всё же Косаговский сначала отнёсся к Кеукану скептически. Не похож, дескать, на японца. Это для европейцев все азиаты на одно лицо, а они-то друг друга прекрасно различают. На решение, как пишет генерал, его натолкнуло замечание горничной, корой явно по сердцу пришёлся приезжий подхорунжий. « И нисколько, - заявила горничная, - они на казака не смахивають. Те-то хоть и хвалятся, что казаки, а сами - мужичьё мужичьём, как есть чёрная кость и деревенщина. А господин подхорунжий уж такие обходительные, и станом тонкие, и личушком - словно барышня!» «Меня - пишет Косаговский - прямо озарило! Ну да, на японца пусть и не похож. Зато как похож на японку!»
В мае 1903 года военный министр Российской Империи Алексей Николаевич Куропаткин отправился с визитом на Японские острова. Во взводе охраны числился, среди прочих, подхорунжий Ыргыл-ыргынов. 10 июня того же года министр окончил визит и отправился на родину. Однако подхорунжего Ыргыл-ыргынова с ним более не было. Исчез! За борт упал наверное, долго ли… Зато уже в сентябре из Японии стали приходить сообщения от агента с позывным Кока. Косаговский особо подчёркивает, что сведения были чрезвычайно ценными. Так, именно агент Кока первым сообщил, что Порт-Артур - это ловушка, в которую японцы намеренно заманивают русскую армию. Косаговский и сам полагал именно так, и именно в таком духе составил донесение в Главный Штаб. Однако оно было не просто проигнорировано, вышло ещё хуже - генерал-лейтенату Косаговскому было строго заявлено о недопустимости пораженческих настроений. Владимир Андреевич был действительно хорошим разведчиком, но в то время (как впрочем и после него) даже самые отменные профессионалы в армии терпели поражение, сталкиваясь с самодурством и тупостью столичного кабинетного генералитета.
Вернёмся к нашему герою. Осенью 1903 года знаменитый японский фотохудожник Огава Кадзумаса снимал свой, ставший впоследствии классикой художественной фотографии, альбом «66 прекраснейших гейш Киото и Осаки». Осака в тот год гудела слухами о том, как адьютант самого генерала Марэсукэ Ноги влюбился в некую недавно приехавшую гейшу, но никак не может добиться от неё благосклонности. Впрочем, она вообще оказалась необычайно целомудренной для гейши, ни разу и ни с кем у неё не зашло далее песен, стихов и учтивой беседы. Пресыщенных аристократов Осаки это будоражило, неприступная красавица быстро вошла в моду. Адъютант же влюбился без памяти. Каждый его день начинался со стихов, воспевающих красоту и разумность гейши и сетующих на её жестокосердие и неприступность. К полудню посыльный относил адьютантовы стихи к домику гейши и около получаса ждал, когда та напишет ответ. Ответом обычно было одно-единственое хайку, но такое мудрое, такое иронически-меланхоличное, что адьютант приходил в неописуемый восторг и с каждым новым хайку влюблялся всё сильнее. Стихи, которые адъютант и гейша писали друг другу, мгновенно становились известны всему городу. На каждом перекрёстке можно было услышать, как кто-нибудь громко декламирует их, смеясь или плача, а то и делая это одновременно. Кадзумаса не мог пройти мимо такой истории! Он разыскал эту самую гейшу. Её звали Гейко Кокин, и портрет её в зимнем платье стал поистине украшением альбома Кадзумасы. История же любви к ней адьютанта окончилась трагически. В декабре, вскоре после съёмок для альбома, Гейко попросту исчезла. Домик её вдруг оказался пустым. И ни следа не оставила, никакого указания, где её искать. Только на зеркале краскою для губ начертано было прощальное хайку.
Весною 1904 года в окружении генерала Косаговского вновь возник Кеукан Ыргыл-ыргынов, уже в чине хорунжего. Далее следы его теряются, почти окончательно. Только в отчёте комиссии Наркомпроса на Чукотке конца 20-х годов говорится об оленеводе Ерегнове, лет около 50-ти, грамотном, который утверждает, что правильно язык чукчей называется не чукотским, а «лауроветланским», и сумел убедить в этом главного научного специалиста комиссии профессора Стебницкого.
Гейко Кокин же исчезла бесследно. Но по сей день каждый японский дошкольник знает наизусть её прощальное хайку.
Вот оно: 小さな雄牛がやってくる。 揺れとため息。 彼はすぐに倒れます。
Чишана осуши га йаттекуру.
Йуре то тамеки.
Каре вас угу ни таомерасу.
А вот мой любительский перевод:
Маленький бык идёт.
Качается и вздыхает.
Скоро он упадёт.
В начале нулевых годов, устроившись работать в этнографический музей, я стал читать подряд всю литературу по этнографии, какую удавалось добыть. И однажды открыл для себя Владимира Германовича Тан-Богораза. До тех пор я о чукчах знал только анекдоты, и что у них Алитет ушёл в горы. А благодаря книгам Тан-Богораза узнал я об удивительном народе, с совершенно фантастической культурой. Хотя у Богораза об этом нигде впрямую не написано, я тогда сделал вывод (и до сих пор, кстати, так считаю), что чукчи - это остатки некоей древней, весьма развитой цивилизации, представители которой были каким-то образом вытеснены с родины на Крайний Север.
Примерно в 2007-м появился у меня нормальный интернет, и я стал качать себе всякие книги и конечно скачал те книжки Богораза, которых на бумаге ранее найти не смог. Самыми интересными оказались ранние дневники, первые впечатления автора о чукчах.
Представьте себе совсем молодого человека (лет 25 ему было тогда), сосланного за революционную деятельность в Североколымск. Меня, помню, совершенно пленила в нём, в его характере детская какая-то любознательность и живой интерес к людям. И нигде, ни единым словом, ни малейшим даже оттенком не выказывает он отношения коренным народам Севера, как к дикарям. Только в одном моменте можно заподозрить автора в некоторой недооценке описываемых им жителей Чукотки. Уж очень он удивился, встретив среди чукчей образованного человека. Однажды в стойбище оленных чукчей автор услышал доносящийся из яранги детский голос. Говоривший изъяснялся на довольно бправильном английском языке. «Поразительно было, - пишет Богораз, - посреди тундры, в тысяче вёрст от цивилизации услыхать язык Байрона!» Прислушавшись, Владимир Германович разобрал, что какой-то мальчик ругал свою собаку за то, что та якобы стащила мясо. Но почему по-английски? Проводник, приведший молодого ссыльного в это стойбище, на вопрос, кто это говорит «…состроил самую строгую мину, погрозил пальцем и шопотом отвечал: «Кликкин ыннен!»» Проживший к тому времени среди чукчей около полугода, Владимир Германович успел в некоторой степени изучить их язык. «Кликкин ыннен» - означало «двадцать один». Никаких других пояснений проводник давать не стал. Много позже, гораздо более глубоко изучив чукотскую культуру, Тан-Богораз выяснил смысл этого странного ответа. Дело в том, что у чукчей двадцатеричная система счёта. Как у кельтов, ацтеков, майя, йоруба и некоторых народов Кавказа. Это, кстати, ещё один довод в пользу моего предположения, что чукчи пришли на Север откуда-то из других краёв. Считать по пальцам не только рук, но и ног можно только там, где ходят преимущественно босиком, то есть в достаточно жаркой климатической зоне. У чукчей слово «кликкин» означает не только числительное «двадцать», это один из синонимов понятия «человек». Вполне логично, по-моему - «обладатель двадцати пальцев». Однако так говорят только об обычных людях. Тех же, кому приписывались какие-либо мистические способности, называли «кликкин эннен», «двадцать один». «Не могу утверждать, - пишет Тан-Богораз, - однако рискну предположить, что таковыми могут являться исключительно особы мужескаго полу».
Встреченный в 1889 (или в 1890-м) году Богоразом «кликкин ыннен» оказался «…мальчиком лет десяти от роду, с удивительно чистым лицом, черты коего, хотя и выражено азиатския, всё же значительно отличались от лиц соплеменников». Оказалось, что кроме английского языка ребёнок вполне уверенно владел русским. Словарный запас его, впрочем, был невелик.
Мальчика звали Кеукан. Богораз подозревал, что ребёнок не чукотских кровей, а усыновлённый оленеводами чужак. Однако и сам Кеукан, и его родители уверяли, что он появился на светименно в этой семье. Просто он «кликкин ыннен», вот потому, дескать и отличается. Обычное дело. На том и расстались. Но как оказалось, не навсегда.
В 1897 году, возвращаясь из знаменитой «Сибиряковской экспедиции», Тан-Богораз, в то время уже признанный исследователь, писал в Хабаровск своему знакомцу, подъесаулу Амурского казачьего войска Г.Г. Плешкову. «Уважаемый Григорий Георгиевич! Помните ли Вы так поразивший Вас когда-то рассказ мой о встреченном в тундре чукотском Wunderkind-е? Вообразите же, мы встретились с Кеуканом вновь! Волею судьбы, маршрут нашей экспедиции проходил по землям, где кочевал его род. Юноша узнал меня и сам напомнил о нашей давнишней встрече. Отмечу, что теперь русская речь его была вполне цивилизованна, а не состояла, как в тот раз, почти сплошь из одних бранных эпитетов. Помните ли, Григорий Георгиевич, как развеселил вас тогда, хоть и значительно мною купированный по причине присутствия дам, пересказ мой нашего с ним разговора? Так вот, повторюсь, на сей раз он изъяснялся весьма прилично. Не без некоторого даже изящества. Более того, Вы не поверите, но этот северный unicum каким-то образом научился читать! По-русски и по-английски! Книги и газеты выменивал на песцовые шкуры в факториях - нашей и американской. Мы очень славно с ним поговорили, и мне кажется, я сумел убедить его, что подобным способностям не следует пропадать втуне. Положительно, сему юноше необходимо получить образование! Я посоветовал присоединиться к ближайшему по времени обозу с пушниною, коий будет отправляться в Хабаровск, и взял на себя смелость дать ему рекомендательное письмо для Вас, Григорий Георгиевич. Памятуя о наших беседах, зная Ваши взгляды, зная благородное Ваше сердце, а также предполагая, что Вы исполните своё намерение оставить по здоровью службу в действующей армии и заняться преподаванием в Хабаровской приготовительной школе Сибирского Кадетского корпуса, прошу Вас принять участие в судьбе этого удивительного молодого человека!»
Помнится, я весьма впечатлился историей чукотского вундеркинда и подумал, что надо бы поискать сведения о его дальнейшей судьбе, но потом об этом как-то забыл. Вспомнил через несколько лет, заинтересовавшись вдруг историей Русско-Японской войны. В воспоминаниях генерала Косаговского, известнейшего ориенталиста, руководившего в ту войну службой внешней разведки, вдруг мелькнуло типично чукотское имя. Косаговский довольно много любопытного пишет о некоем подхорунжем по имени Кевкан Танатович Ыргыл-ыргынов. Конечно, я вспомнил богоразовского Кеукана и полез выяснять про этого подхорунжего. Не буду здесь описывать, какими извилистыми путями шли мои поиски. Изложу только их результаты. В хронологическом порядке.
Итак, в апреле 1900 года Хабаровская приготовительная школа Сибирского кадетского корпуса императорским указом преобразована в отдельный Хабаровский кадетский корпус. В списке преподавательского состава значится штабс-капитан Плешков Григорий Георгиевич. Осенью того же года в «Хабаровском вестнике» напечатана статья некоего господина Стшельбицкого, сосланного когда-то на Дальний Восток из Петербурга за публичное выражение неумеренно либеральных идей. Статья называется «Доколе?», и в ней в довольно острых выражениях описывается ситуация, сложившаяся в недавно образованном кадетском корпусе. Дело было в том, что большая часть кадетов катастрофически не успевала по основным предметам. А успевающее меньшинство объединял один фактор, несколько скандальный: их всех репетировал по учебной программе денщик одного из преподавателей, известный среди кадетов как «Кока-самоедин». Мало того, как выяснилось, даже некоторые преподаватели, а именно двое молодых ротных офицеров имеющих намерение поступать на будущий год в академию Генерального Штаба, также обучаются у упомянутого Коки французскому и немецкому языкам, а также латыни, алгебре и тригонометрии. Поговорив с осведомлёнными людьми, Стешльбицкий узнал, что но пресловутом денщике ещё весною подавалось прошение на имя генерал-губернатора о зачислении в корпус казацкого сироты Кевкана Ыргылова по причине выдающихся успехов, достигнутых последним в науках. В удовлетворении сего прошения однако было отказано. По причине якобы недостаточности оснований для исключения из уложения о сословном цензе. Обучаться в корпусе могли только сыновья офицеров и чиновников не ниже двенадцатого класса, то есть, как минимум губернских секретарей. Завершает статью следующий пассаж: «Доколе? - вопрошаю я, хоть и подобен возглас мой гласу вопиющего в пустыне! - Доколе северных Платонов и быстрых разумом Невтоном сатрапы будут угнетать?»
Более никаких упоминаний о нашем герое мне в тогдашней прессе найти не удалось.
Зато в записках Владимира Андреевича Косаговского, появляется подхорунжий Ыргыл-ыргынов. В начале 1903 года несостоятельность русской разведывательной сети в Японии стала очевидной для всех. Материалы, поставляемые русскими атташе и внедрёнными китайцами (В лояльности последних возникали весьма обоснованные сомнения.), были настолько разноречивы, что провал вынуждены были признать даже (Совершенно небывалый случай!) Великие Князья. Возникла острейшая необходимость в создании абсолютно новой разведсети. Дело взял под свой личный контроль военный министр Куропаткин, и из Туркестана был вызван Косаговский, зарекомендоваший себя как прекрасный профессионал именно в разведке. А под началом Косаговского, тогда ещё полковника служил когда-то вышеупомянутый поъесаул Плешков. Вероятно, к нему-то Косаговский и обратился в поисках потенциальных агентов. Ибо где ещё было в России искать людей японской наружности, знающих язык, как не в Хабаровске? В записках генерала не указана дата, когда прибыл к нему от Плешкова подхорунжий с рекомендацией: «По-японскому говорит отменно, японские купцы за своего принимали не единожды.» Всё же Косаговский сначала отнёсся к Кеукану скептически. Не похож, дескать, на японца. Это для европейцев все азиаты на одно лицо, а они-то друг друга прекрасно различают. На решение, как пишет генерал, его натолкнуло замечание горничной, корой явно по сердцу пришёлся приезжий подхорунжий. « И нисколько, - заявила горничная, - они на казака не смахивають. Те-то хоть и хвалятся, что казаки, а сами - мужичьё мужичьём, как есть чёрная кость и деревенщина. А господин подхорунжий уж такие обходительные, и станом тонкие, и личушком - словно барышня!» «Меня - пишет Косаговский - прямо озарило! Ну да, на японца пусть и не похож. Зато как похож на японку!»
В мае 1903 года военный министр Российской Империи Алексей Николаевич Куропаткин отправился с визитом на Японские острова. Во взводе охраны числился, среди прочих, подхорунжий Ыргыл-ыргынов. 10 июня того же года министр окончил визит и отправился на родину. Однако подхорунжего Ыргыл-ыргынова с ним более не было. Исчез! За борт упал наверное, долго ли… Зато уже в сентябре из Японии стали приходить сообщения от агента с позывным Кока. Косаговский особо подчёркивает, что сведения были чрезвычайно ценными. Так, именно агент Кока первым сообщил, что Порт-Артур - это ловушка, в которую японцы намеренно заманивают русскую армию. Косаговский и сам полагал именно так, и именно в таком духе составил донесение в Главный Штаб. Однако оно было не просто проигнорировано, вышло ещё хуже - генерал-лейтенату Косаговскому было строго заявлено о недопустимости пораженческих настроений. Владимир Андреевич был действительно хорошим разведчиком, но в то время (как впрочем и после него) даже самые отменные профессионалы в армии терпели поражение, сталкиваясь с самодурством и тупостью столичного кабинетного генералитета.
Вернёмся к нашему герою. Осенью 1903 года знаменитый японский фотохудожник Огава Кадзумаса снимал свой, ставший впоследствии классикой художественной фотографии, альбом «66 прекраснейших гейш Киото и Осаки». Осака в тот год гудела слухами о том, как адьютант самого генерала Марэсукэ Ноги влюбился в некую недавно приехавшую гейшу, но никак не может добиться от неё благосклонности. Впрочем, она вообще оказалась необычайно целомудренной для гейши, ни разу и ни с кем у неё не зашло далее песен, стихов и учтивой беседы. Пресыщенных аристократов Осаки это будоражило, неприступная красавица быстро вошла в моду. Адъютант же влюбился без памяти. Каждый его день начинался со стихов, воспевающих красоту и разумность гейши и сетующих на её жестокосердие и неприступность. К полудню посыльный относил адьютантовы стихи к домику гейши и около получаса ждал, когда та напишет ответ. Ответом обычно было одно-единственое хайку, но такое мудрое, такое иронически-меланхоличное, что адьютант приходил в неописуемый восторг и с каждым новым хайку влюблялся всё сильнее. Стихи, которые адъютант и гейша писали друг другу, мгновенно становились известны всему городу. На каждом перекрёстке можно было услышать, как кто-нибудь громко декламирует их, смеясь или плача, а то и делая это одновременно. Кадзумаса не мог пройти мимо такой истории! Он разыскал эту самую гейшу. Её звали Гейко Кокин, и портрет её в зимнем платье стал поистине украшением альбома Кадзумасы. История же любви к ней адьютанта окончилась трагически. В декабре, вскоре после съёмок для альбома, Гейко попросту исчезла. Домик её вдруг оказался пустым. И ни следа не оставила, никакого указания, где её искать. Только на зеркале краскою для губ начертано было прощальное хайку.
Весною 1904 года в окружении генерала Косаговского вновь возник Кеукан Ыргыл-ыргынов, уже в чине хорунжего. Далее следы его теряются, почти окончательно. Только в отчёте комиссии Наркомпроса на Чукотке конца 20-х годов говорится об оленеводе Ерегнове, лет около 50-ти, грамотном, который утверждает, что правильно язык чукчей называется не чукотским, а «лауроветланским», и сумел убедить в этом главного научного специалиста комиссии профессора Стебницкого.
Гейко Кокин же исчезла бесследно. Но по сей день каждый японский дошкольник знает наизусть её прощальное хайку.
Вот оно: 小さな雄牛がやってくる。 揺れとため息。 彼はすぐに倒れます。
Чишана осуши га йаттекуру.
Йуре то тамеки.
Каре вас угу ни таомерасу.
А вот мой любительский перевод:
Маленький бык идёт.
Качается и вздыхает.
Скоро он упадёт.