Права и обязанности Левтолстоя
Бывают на свете вещи, которые человеку позволено делать, а бывают и которые он делать должен. И всякому, думается, человеку хоть раз в жизни приходилось недоуменно отыскивать различия между этими вещами. Сызмальства, например, талдычут нам, что обязаны мы учиться чтению, письму и прочим человечьим хитростям. И ещё непременно мы обязаны радоваться, что имеем на это право. Однако позвольте! Какое же это право, ежели это обязанность? Воля ваша, но тут какая-то путаница. Маленькими будучи, люди пытаются ещё как-нибудь выразить по этому поводу недоуменье, а потом, отчаявшись, привыкают и сами нахлобучивают это следующим поколеньям.
Левтолстой отнюдь не являл собою исключения в этом смысле. Только разве что недоумение вот это детское, непонимание различий между правами и обязанностями, покинуло его с возрастом не совсем. Иной раз, бывало, как вспыхнет, так прямо мало не покажется. Всё, буквально всё, что казалось голым правом, что предназначено было только для удовольствия, могло вдруг преподлейшим манером оборотиться чередою обязательств. Явленья и вещи мира, даже самые ручные и домашние, от которых никак не ждешь подвоха, уставятся вдруг на тебя требовательно. Все хотят от тебя чего-то, все!
Пальто глядит собачьими глазами пуговиц, просится гулять, супруга телом эдак пошевеливает многозначительно, а желудок бублика настырно требует, паразит.
Что уж про работу говорить? Про литературный, я извиняюсь, труд? Левтолстой ведь и сам любил поработать, понасочинять всяких там книжек. Радовался совершенно по-детски, написавши. Показывал всем, в издательства даже отправлял, чтоб побольше народу прочитало. Но даже самое любимое иногда, знаете, может обрыднуть… Эх, эх… Плюнуть бы на это на всё, положить с изысканным прибором! Убечь в неведомыя дали, спрятаться там под кусток и сидеть тихонечко, зайчиком таким, ничего не сочиняя, не плодя рукодельных реальностей. Нет, не отпускает, сволочь, зовёт. И ладно бы на доброе дело звало, а то ведь на враки одни.
Нахмурясь и сердито посвистывая носом, сядет тогда литератор за стол и начнёт быстро писать: « Роман отобиографик. Жёмапель Левтолстой. Жё сюи ён гранд экривэн рюс, великий русский писатель я, будь оно неладно.» Отложит перо, перечтёт написанное, завздыхает: «Вот ведь! Чистую же правду написал, ан ерунда какая-то получилась даже показать кому совестно!» Зачёркнёт всё и дальше уже пишет сплошь выдумку. Про разных людей пишет и про случаи разные, про то, как запутываются безбожно эти люди в правах своих и обязанностях, и от путаницы этой вся ихняя придуманная жизнь идёт псу под хвост.
«Ну надо же, - думает Левтолстой, - бедняжки какие! Подсобить бы им, да только мне неохота. Не обязан, и всё! Пусть сами.» Однако бывало что и подсобит кому-нибудь из героев, ежели стих шальной набредёт. Находил в этом проявленье личной своей свободы. « А вот захочу и вмешаюсь! Женю, к примеру, или там замуж выдам, могу какую-нибудь Москву сжечь, а могу кого и под паровоз толкнуть милосердно.» И хихикает, чувствуя себя счастливым и свободным, словно воробей.
Левтолстой отнюдь не являл собою исключения в этом смысле. Только разве что недоумение вот это детское, непонимание различий между правами и обязанностями, покинуло его с возрастом не совсем. Иной раз, бывало, как вспыхнет, так прямо мало не покажется. Всё, буквально всё, что казалось голым правом, что предназначено было только для удовольствия, могло вдруг преподлейшим манером оборотиться чередою обязательств. Явленья и вещи мира, даже самые ручные и домашние, от которых никак не ждешь подвоха, уставятся вдруг на тебя требовательно. Все хотят от тебя чего-то, все!
Пальто глядит собачьими глазами пуговиц, просится гулять, супруга телом эдак пошевеливает многозначительно, а желудок бублика настырно требует, паразит.
Что уж про работу говорить? Про литературный, я извиняюсь, труд? Левтолстой ведь и сам любил поработать, понасочинять всяких там книжек. Радовался совершенно по-детски, написавши. Показывал всем, в издательства даже отправлял, чтоб побольше народу прочитало. Но даже самое любимое иногда, знаете, может обрыднуть… Эх, эх… Плюнуть бы на это на всё, положить с изысканным прибором! Убечь в неведомыя дали, спрятаться там под кусток и сидеть тихонечко, зайчиком таким, ничего не сочиняя, не плодя рукодельных реальностей. Нет, не отпускает, сволочь, зовёт. И ладно бы на доброе дело звало, а то ведь на враки одни.
Нахмурясь и сердито посвистывая носом, сядет тогда литератор за стол и начнёт быстро писать: « Роман отобиографик. Жёмапель Левтолстой. Жё сюи ён гранд экривэн рюс, великий русский писатель я, будь оно неладно.» Отложит перо, перечтёт написанное, завздыхает: «Вот ведь! Чистую же правду написал, ан ерунда какая-то получилась даже показать кому совестно!» Зачёркнёт всё и дальше уже пишет сплошь выдумку. Про разных людей пишет и про случаи разные, про то, как запутываются безбожно эти люди в правах своих и обязанностях, и от путаницы этой вся ихняя придуманная жизнь идёт псу под хвост.
«Ну надо же, - думает Левтолстой, - бедняжки какие! Подсобить бы им, да только мне неохота. Не обязан, и всё! Пусть сами.» Однако бывало что и подсобит кому-нибудь из героев, ежели стих шальной набредёт. Находил в этом проявленье личной своей свободы. « А вот захочу и вмешаюсь! Женю, к примеру, или там замуж выдам, могу какую-нибудь Москву сжечь, а могу кого и под паровоз толкнуть милосердно.» И хихикает, чувствуя себя счастливым и свободным, словно воробей.