Стучатся, ей-Богу, стучатся!
Последний день перед Рождеством прошел. Зимняя, ясная ночь наступила. Глянули звезды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа. Морозило сильнее, чем с утра; но зато так было тихо, что скрып мороза под сапогом слышался за полверсты.
А про эту книжку я упоминала совсем недавно, когда показывала перевод маршаковской "Почты" на английский.
Известная художница-иллюстратор Джен Бретт пересказала и изукрасила норвежскую народную сказку. Результат называется: Who's That Knocking on Christmas Eve?
История незамысловата, как лыжи. Горячий, но безымянный финский парень вдвоем со своим медведем спешит в Осло на Рождество. Путь длинный. Он решает остановиться на ночлег в одинокой избушке, из трубы которой валит вкусно пахнущий дым.
В хижине юная дева Кири готовит праздничный обед. Она предупреждает путника, что еды-то им может и не достаться, потому как в прошлые сочельники на кулинарные ароматы сбежались тролли и все сожрали. А нынче отец Кири ушел в горы отмстить неразумным, а она опять готовит рождественский пир.
Финский парень говорит, что он с удовольствием встретится с троллями. И все трое уселись ждать у огня.
А вот и тролли. Они проломили потолок в сенях и набросились на еду. И обожрались. Под конец самый маленький тролль увидал белого медведя, прикорнувшего у печки. Он насадил последний огрызок колбаски на палку и стал тыкать ею под нос зверю: "Угощайся, котик!" Добрая душа! Он хотил подкормить животное.
Ну, сами понимаете. Медведь-то проснулся и бросился на троллей. Те бросились наутек из избушки. Весь этот шум разнесся по горам, и сверху скатился на лыжах отец Кири. Он немного попинал по пути разбежавшихся троллей, а затем поблагодарил финского парня:
- Годный у тебя медведик! Как он этих мерзких троллей разогнал! Заходи к нам на обратном пути из Осло в новом году - накормим на славу!
Через год Кири собирала валежник в горах. Ей нужно было немало дров, чтоб наготовить еду для Рождественского пира. Тут из-за сугроба высунулся самый маленький тролль.
- Барышня, - пропищал он. - У вас все еще живет тот котенок под печкой?
- О, да, - ответила Кири, - только она выросла, стала взрослой кошкой и родила семерых котят, каждый из которых больше и злее мамочки.
- Ну тогда мы к вам в гости в сочельник и не пойдем! - взвизгнул тролль и исчесз в снежном вихре.
Только я тут похулиганю. Подписи к картинкам возьму совсем из другого текста. Мне кажется, что они подходят не хуже.
На обложке все трое положительных героев: Кири, финский парень и его медведица.
Все было светло в вышине. Воздух в легком серебряном тумане был прозрачен. Все было видно, и даже можно было заметить, как вихрем пронесся мимо их, сидя в горшке, колдун; как звезды, собравшись в кучу, играли в жмурки; как клубился в стороне облаком целый рой духов; как плясавший при месяце черт снял шапку, увидавши кузнеца, скачущего верхом; как летела возвращавшаяся назад метла, на которой, видно, только что съездила куда нужно ведьма... много еще дряни встречали они.
Тут через трубу одной хаты клубами повалился дым и пошел тучею по небу. <...> Теперь посмотрим, что делает, оставшись одна, красавица дочка.
Хлопая намерзнувшими на холоде руками, принялся он стучать в дверь и кричать повелительно своей дочери отпереть ее. - Чего тебе тут нужно? - сурово закричал вышедший кузнец.
Кучи девушек с мешками вломились в хату Чуба, окружили Оксану. Крик, хохот, рассказы оглушили кузнеца. Все наперерыв спешили рассказать красавице что-нибудь новое, выгружали мешки и хвастались паляницами, колбасами, варениками, которых успели уже набрать довольно за свои колядки.
...показалось другое пятнышко, увеличилось, стало растягиваться, и уже было не пятнышко. Близорукий, хотя бы надел на нос вместо очков колеса с Комиссаровой брички, и тогда бы не распознал, что это такое. Спереди совершенно немец : узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая все, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие имел яресковский голова, то он переломал бы их в первом козачке.
«Куда? - закричал он, ухватя за хвост хотевшего убежать черта, - постой, приятель, еще не все: я еще не поблагодарил тебя». Тут, схвативши хворостину, отвесил он ему три удара, и бедный черт припустил бежать, как мужик, которого только что выпарил заседатель.
Чуб выпучил глаза, когда вошел к нему кузнец, и не знал, чему дивиться: тому ли, что кузнец воскрес, тому ли, что кузнец смел к нему прийти, или тому, что он нарядился таким щеголем и запорожцем. Но еще больше изумился он, когда Вакула развязал платок и положил перед ним новехонькую шапку и пояс, какого не видано было на всем селе, а сам повалился ему в ноги и проговорил умоляющим голосом:
- Помилуй, батько! не гневись! вот тебе и нагайка: бей, сколько душа пожелает, отдаюсь сам; во всем каюсь; бей, да не гневись только! Ты ж когда-то братался с покойным батьком, вместе хлеб-соль ели и магарыч пили.
Чуб не без тайного удовольствия видел, как кузнец, который никому на селе в ус не дул, сгибал в руке пятаки и подковы, как гречневые блины, тот самый кузнец лежал у ног его. <...> Ну, будет с тебя, вставай! старых людей всегда слушай! Забудем все, что было меж нами! Ну, теперь говори, чего тебе хочется?
- Отдай, батько, за меня Оксану! Чуб немного подумал, поглядел на шапку и пояс: шапка была чудная, пояс также не уступал ей; вспомнил о вероломной Солохе и сказал решительно: - Добре! присылай сватов!
А про эту книжку я упоминала совсем недавно, когда показывала перевод маршаковской "Почты" на английский.
Известная художница-иллюстратор Джен Бретт пересказала и изукрасила норвежскую народную сказку. Результат называется: Who's That Knocking on Christmas Eve?
История незамысловата, как лыжи. Горячий, но безымянный финский парень вдвоем со своим медведем спешит в Осло на Рождество. Путь длинный. Он решает остановиться на ночлег в одинокой избушке, из трубы которой валит вкусно пахнущий дым.
В хижине юная дева Кири готовит праздничный обед. Она предупреждает путника, что еды-то им может и не достаться, потому как в прошлые сочельники на кулинарные ароматы сбежались тролли и все сожрали. А нынче отец Кири ушел в горы отмстить неразумным, а она опять готовит рождественский пир.
Финский парень говорит, что он с удовольствием встретится с троллями. И все трое уселись ждать у огня.
А вот и тролли. Они проломили потолок в сенях и набросились на еду. И обожрались. Под конец самый маленький тролль увидал белого медведя, прикорнувшего у печки. Он насадил последний огрызок колбаски на палку и стал тыкать ею под нос зверю: "Угощайся, котик!" Добрая душа! Он хотил подкормить животное.
Ну, сами понимаете. Медведь-то проснулся и бросился на троллей. Те бросились наутек из избушки. Весь этот шум разнесся по горам, и сверху скатился на лыжах отец Кири. Он немного попинал по пути разбежавшихся троллей, а затем поблагодарил финского парня:
- Годный у тебя медведик! Как он этих мерзких троллей разогнал! Заходи к нам на обратном пути из Осло в новом году - накормим на славу!
Через год Кири собирала валежник в горах. Ей нужно было немало дров, чтоб наготовить еду для Рождественского пира. Тут из-за сугроба высунулся самый маленький тролль.
- Барышня, - пропищал он. - У вас все еще живет тот котенок под печкой?
- О, да, - ответила Кири, - только она выросла, стала взрослой кошкой и родила семерых котят, каждый из которых больше и злее мамочки.
- Ну тогда мы к вам в гости в сочельник и не пойдем! - взвизгнул тролль и исчесз в снежном вихре.
Только я тут похулиганю. Подписи к картинкам возьму совсем из другого текста. Мне кажется, что они подходят не хуже.
На обложке все трое положительных героев: Кири, финский парень и его медведица.
Все было светло в вышине. Воздух в легком серебряном тумане был прозрачен. Все было видно, и даже можно было заметить, как вихрем пронесся мимо их, сидя в горшке, колдун; как звезды, собравшись в кучу, играли в жмурки; как клубился в стороне облаком целый рой духов; как плясавший при месяце черт снял шапку, увидавши кузнеца, скачущего верхом; как летела возвращавшаяся назад метла, на которой, видно, только что съездила куда нужно ведьма... много еще дряни встречали они.
Тут через трубу одной хаты клубами повалился дым и пошел тучею по небу. <...> Теперь посмотрим, что делает, оставшись одна, красавица дочка.
Хлопая намерзнувшими на холоде руками, принялся он стучать в дверь и кричать повелительно своей дочери отпереть ее. - Чего тебе тут нужно? - сурово закричал вышедший кузнец.
Кучи девушек с мешками вломились в хату Чуба, окружили Оксану. Крик, хохот, рассказы оглушили кузнеца. Все наперерыв спешили рассказать красавице что-нибудь новое, выгружали мешки и хвастались паляницами, колбасами, варениками, которых успели уже набрать довольно за свои колядки.
...показалось другое пятнышко, увеличилось, стало растягиваться, и уже было не пятнышко. Близорукий, хотя бы надел на нос вместо очков колеса с Комиссаровой брички, и тогда бы не распознал, что это такое. Спереди совершенно немец : узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая все, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие имел яресковский голова, то он переломал бы их в первом козачке.
«Куда? - закричал он, ухватя за хвост хотевшего убежать черта, - постой, приятель, еще не все: я еще не поблагодарил тебя». Тут, схвативши хворостину, отвесил он ему три удара, и бедный черт припустил бежать, как мужик, которого только что выпарил заседатель.
Чуб выпучил глаза, когда вошел к нему кузнец, и не знал, чему дивиться: тому ли, что кузнец воскрес, тому ли, что кузнец смел к нему прийти, или тому, что он нарядился таким щеголем и запорожцем. Но еще больше изумился он, когда Вакула развязал платок и положил перед ним новехонькую шапку и пояс, какого не видано было на всем селе, а сам повалился ему в ноги и проговорил умоляющим голосом:
- Помилуй, батько! не гневись! вот тебе и нагайка: бей, сколько душа пожелает, отдаюсь сам; во всем каюсь; бей, да не гневись только! Ты ж когда-то братался с покойным батьком, вместе хлеб-соль ели и магарыч пили.
Чуб не без тайного удовольствия видел, как кузнец, который никому на селе в ус не дул, сгибал в руке пятаки и подковы, как гречневые блины, тот самый кузнец лежал у ног его. <...> Ну, будет с тебя, вставай! старых людей всегда слушай! Забудем все, что было меж нами! Ну, теперь говори, чего тебе хочется?
- Отдай, батько, за меня Оксану! Чуб немного подумал, поглядел на шапку и пояс: шапка была чудная, пояс также не уступал ей; вспомнил о вероломной Солохе и сказал решительно: - Добре! присылай сватов!