Еще один канонический россказъ
На сей раз о великом Л'ьенине. Афтар - незабвенная Предстоящая drakonka_c
ЛЕНИН
Если дело отцов
Станет делом твоим -
Только так победим,
Только так победим!
Эшелон, «Только так победим»
В семь лет я побывал в Мавзолее.
Мы с мамой тогда только-только приехали в Москву, и мама металась по родственникам со всем нашим нехитрым багажом - ее сумка и моя - а меня волокла за собой, как полузадушенную поводком собачонку, которая в силу своих коротких крысиных лапок не может поспеть за хозяйкой. Я еще не знал, что такое вечная усталость взрослых, гнилые мысли и гнилые воспоминания не пригибали меня к земле, побуждая смотреть всегда под ноги и отводить глаза, встретившись с кем-либо взглядом, поэтому все наши ночевки в крохотных квартирках, пропахших супом и кошками, все блуждания по каньонам дряхлых блочных домов, даже споры и крики матери с какими-то ее дядьями и двоюродными сестрами казались мне нескончаемым приключением. Я воображал, будто мы - принц и принцесса, изгнанные из королевства, что в какой-то степени так и было. Нельзя сказать, что мы бедствовали, но отказы мамы купить мне самую завалящую машинку или дешевое мороженое я до сих пор помню.
В один из таких суматошных дней мы встретились на улице со старой маминой знакомой. Когда женщины обнимались, я впервые за то время увидел, как мать улыбается. Эта улыбка пленного, освобожденного неожиданно для него самого, заставила меня отшатнуться. Знакомая была очень высокой, толстой, и мне она не понравилась сразу. Чему радуется мама, я понять не мог.
Толстуха, представившаяся мне «тетей Таней», немедленно потащила нас сдать вещи в камеру хранения, чтобы «не мотаться с ними по всему городу». Это еще сильнее укрепило мою неприязнь. Сумку я, после долгих уговоров, все-таки отдал, только маленького тигра, набитого круглым легким песком, мой потертый талисман с тех пор, как мы улетели в столицу, прижал к груди, и наотрез отказался с ним расстаться. Тетя Таня показывала какие-то памятники и здания, с поражающей меня легкостью была готова купить нам хоть сотню туристских сувениров, и остановились мы только после полудня, сбежав от жары в кафе.
- Есть хочешь? - спросила меня мама. - А пить?
Пить хотелось страшно, горло словно выстлали наждаком, но я покосился на тетю Таню и враждебно мотнул головой. Мне не хотелось быть ей чем-то обязанным.
- Ну, не хочешь так не хочешь! - хохотнула толстуха и подмигнула мне. Поняв, что она легко читает мои четкие детские мысли, я отвернулся, сжал зубы и напряг челюсти, представив, что перегрызаю ей горло, как собака. - Оль, сколько время, у меня часы далеко… Ого мы набегались! Давайте я все-таки вам хоть мороженое куплю…
- Спасибо, у нас дома мясо с картошкой, - устало ответила мама, и у меня внутри все сжалось от сквозной фальши этого ответа, от того, что, даже не заглядывая маме в сознание, тетя Таня сразу поняла, что у нас нет ни мяса, ни даже постоянного дома, а все наши вещи доверены ненадежной кабинке, и кто угодно может подобрать ключ, вытащить их или, что хуже, что-нибудь подбросить.
- Ну е-мое! Оль, в кои-то веки встретились - и нормально не отметишь. Что ты как загнанная какая-то? Все у тебя дела, дела… Давайте, что ли, в Мавзолей сходим, сегодня как раз суббота. В Москву приехать и ничего здесь не увидеть - это как прямо я не знаю.
- Нет у меня желания на трупы смотреть, - сказала мама все так же тихо.
- Ну хоть мальца твоего свожу, Оль! Ребенок должен получать впечатления. Пошли. Или здесь посидишь, я тебе денег оставлю. Мы ведь ненадолго, правда, Андрюха?
Она потрепала мои волосы влажной лапищей. Я был уже на пределе и хотел завопить, лягнуть эту высоченную корову, схватить маму за руку и сбежать, но, едва дернувшись, посмотрел матери в глаза - пустые, без блеска, как будто тетя Таня питалась их жизнью - и мой гнев умер. Я вдруг осознал, что должен уйти, хотя бы ненадолго, потому что взрослые не любят плакать при детях.
- Правда, - шепнул я.
- Ну вот! Оль, держи… Не надо, потом вернешь… Да возьми ты их, что у тебя, сил в руках нет?
Когда мы вышли, ветер швырнул мне в лицо пропахший машинными выхлопами пыльный холод. Солнце успело скрыться, уведя полуденный жар с собой, небо было низким и сизым.
Я старался держаться на расстоянии от тети Тани, чтобы случайно не коснуться ее водянистого тела. Ветер разбудил чужой город вокруг, развеял сонливость, и на мгновение представилось, что в земле у меня под ногами, глубоко внизу, открыл глаза некий зверь-гигант. Я слышал его рокочущее дыхание в реве машин, а вместе с порывами ветра размеренно бился мясной мешок зверного сердца, огромный, величиной с меня самого. Если зверь расправит крылья…
- Андрюха! Уснул ты, что ли? Мы пришли!
Я вздрогнул и видение зверя рассеялось. Первой моей мыслью было - как и на чем мы могли так быстро добраться до далекого из окна кафе Кремля, но тут я увидел сам Мавзолей, и у меня пресеклось дыхание.
Еще дома на старой квартире у меня была книжка «Энциклопедия для маленьких: памятники архитектуры». Я помнил картинку оттуда - полуразрушенную пирамиду не то ацтеков, не то майя, ступенчатую и массивную, с идолом в виде головы жутковатого божка. Мавзолей был уменьшенной копией той пирамиды, разве что лишенной идола, но, с его красно-черным цветом и какими-то бойницами наверху, гораздо более зловещей. Непонятная ниша в правом углу притягивала к себе взгляд, как расшатанный зуб притягивает язык.
- Л-Е-Н-И-Н.
- Правильно, Андрюх, Ленин. Самый великий человек за историю этой страны, - причмокнула тетя Таня у меня под ухом. - Сейчас ты и его самого увидишь.
Мне вдруг стало страшно. Не хотелось никого видеть и вообще заходить в эту угрюмую гробницу, но толстуха отрезала дорогу назад. Я шел как сквозь холодную, волнующуюся жижу, дважды споткнулся на ступеньках. Ветер ехидно качал еловые лапы мне навстречу.
Тьма за дверями была непроницаемой. Я вертел головой, пытаясь понять, куда делись все люди. Только тетя Таня сопела над плечом, сопела густо и низко, словно медведица. Впереди слабо замаячил огонек, будто раскачивали маленькую лампу, и я на дрожащих ногах двинулся туда.
В центре освещенного множеством многосвечных канделябров зала, бывшего больше по размерам, чем сам Мавзолей, стоял гроб. В нем сидел, свесив ноги, лысый человек, и пристально смотрел мне в лицо. Крышка, сделанная из цельного куска хрусталя, лежала на полу.
- Г’ыжий, - сказал труп. - Хог’ошо!
Я испуганно прикрыл ладонями волосы. Человек рассмеялся.
- Не тг'усь, мальчик, я детей люблю. - Он протянул мне руку. - Ленин. Владимиг Ильич, - и опять рассмеялся, громко, весело.
Я шагнул назад, упершись в тетю Таню. Та булькнула и оттолкнула меня. Ее тело было резиново мягким. Перед моими глазами мелькнуло что-то длинное, черное, как змея.
- Ну давай, не бойся, - сказал Ленин. - Ну подумаешь, умег г’азок человек, с кем не бывает! Великий Жг’ец вон тоже умег, а жив. - Он подмигнул мне, как подмигивала тетя Таня.
Я обернулся. Темная волна растеклась от стены до стены, мрачно тараща зеленые глаза, похожие на светящиеся виноградины. Щупальце вынырнуло из ее массы и попыталось снова потрепать меня по голове. Чуть ли не бегом я метнулся прочь от выхода, в сторону гроба.
- Танюша! - укоризненно сказал Ленин. - Видишь же, что г’ебенок этого не любит!
Волна обиженно бултыхнулась.
- Как тебя зовут, мальчик?
- Андрей… - пролепетал я.
- Андг’ей, «смелый», значит. Вот и будь смелее! - Ленин, лукаво улыбаясь, без малейшего усилия посадил меня себе на колено. Я сжался - кожа у него была сухой и слоистой, как чешуя. - Ну и как тебе, Андг’ей, живется в стг’ане пг’оигг’авшего социализма?
Я не знал, что такое «проигравший социализм», но спрашивать не решился.
- Не знаю.
- А все-таки?
Ленин смотрел на меня с искренним интересом, без панибратства тети Тани, и я вдруг почувствовал, что ему можно рассказать правду. Более того, он и так знал все, но хотел услышать это от меня. Ленин мне доверял, и я ощутил стыд за свой глупый страх и напряженность загнанного зверька.
- Маме плохо, дядя Ленин. Жить негде…
Только произнеся эти слова, я отчетливо понял, что вокруг - не сказка, не приключение, нам действительно негде жить, никому из друзей и родственников мы не нужны, а в старой квартире давно живут другие люди, и от своей детской беспомощности перед этим мне сдавило грудь. Хотелось заплакать, как совсем маленькому, уткнувшись носом в черную с золотом мантию Ленина.
- Безобг’азие! - воскликнул Владимир Ильич. - Дети и женщины выбг’ошены буг’жуями на улицу! Так дальше пг’одолжаться не может! - И добавил нормальным голосом: - Хочешь, чтобы я все испг’авил?
Я хотел спросить, как же он исправит, ведь вокруг целый мир равнодушных людей, а Ленин - один, маленький, мертвый, но вместо этого просто медленно кивнул, словно какой-то кукольник потянул за веревочку, продетую мне в подбородок.
- Я могу, - вновь подмигнул мне Ленин. - Это только так кажется, что я - пг’осто мег’твый стаг‘ик. Вот во вг’емена Лемуг’ии я был ого-го! - Он прикрыл глаза. - А потом пг’ишли все эти люди, хог‘ошие тела г’азобг’али - безобг’азие и еще г’аз безобг’азие. Впг’очем, так тоже можно жить. Одно плохо - гнию быстг’о.
Я осторожно заерзал.
- К маме тог’опишься? Пг’авильно! Хог‘оший пионег должен заботиться о г’одителях. Только ты, Андг’юша, одну вещь запомни. - Ленин вытащил из кармана что-то маленькое, тускло блестящее. - Тело свое бег’еги. Лицо можешь не особо, его все едино будут пег’еделывать, а вот тело чтоб без пег’еломов, без болезней и пог’чи. Какой же вождь я буду с одной ногой, скажем? - Он хохотнул. - И как Азг’аэля начнешь видеть - значок этот на гг’удь пг’икг’епи и не снимай. Кому надо - г’азбег’утся. А тепег’ь беги! Маме пг’ивет.
Я съехал с покрытых шелковой тканью колен. Едва переступив лежавшие на полу железные цепи, я был ослеплен вспышкой света, и в следующую секунду оказался посреди толпы, прижатый к толстым тканевым канатам заграждения. Меня злобно подтолкнули сзади, и я, несмотря на оглушенность в голове, позволил людскому потоку себя увлечь. За лабиринтом потных спин на какое-то время показался гроб - обычный ящик, накрытый стеклом. Ленин был совершенно неподвижен, и мантия его сменилась на черный костюм.
На выходе меня поймала тетя Таня.
- Тебя где носило, дурень?! Я зову, зову, всю площадь уже обегала. Мать, небось, извелась вся. Мне же потом из-за тебя попадет!
- Я с Лениным разговаривал. И вы там были...
- Перегрелся, что ль? - Толстуха коротко тронула мой лоб мокрыми пальцами. - С Лениным он разговаривал. Я только подошла, смотрю - а тебя нет.
Шли от Мавзолея мы ощутимо дольше, чем к нему, к тому же, тучи скрылись, и жара стала совсем невыносимой. В кафе я влетел на всех парах, навоображав себе всякие ужасы про «изводившуюся» маму, но мои страхи оказались напрасными: она сидела и непринужденно болтала с каким-то мужчиной. Щеки мамы были розовыми, глаза блестели.
- Андрюш, познакомься. Это Вадим Викторович. Мой бывший коллега.
- Можно просто Вадим, - сказал он и улыбнулся, как Ленин.
- Сплошная встреча старых друзей, - пошутила тетя Таня. Взрослые начали что-то обсуждать; я не слушал их, а сел рядом с мамой - дышать на окно, чтобы потом выводить на нем закорючки и сразу же стирать.
Потом все стало налаживаться. Вадим нашел маме работу, и какое-то время мы жили у него, а потом стали снимать квартиру и потихоньку копить на собственную. Тетю Таню я больше не видел.
Прошло уже двенадцать лет, но забывать тот день мне нельзя. Как и сказал Ленин, я берегу свое тело. Я не курю, не пью даже шампанское, стараюсь заниматься спортом. Значок Владимира Ильича, тускло-медный, с его профилем, похожий на обычный советский, но в форме шестилучевой звезды, лежит у меня в тайнике под полом.
Пока рано его доставать.
ЛЕНИН
Если дело отцов
Станет делом твоим -
Только так победим,
Только так победим!
Эшелон, «Только так победим»
В семь лет я побывал в Мавзолее.
Мы с мамой тогда только-только приехали в Москву, и мама металась по родственникам со всем нашим нехитрым багажом - ее сумка и моя - а меня волокла за собой, как полузадушенную поводком собачонку, которая в силу своих коротких крысиных лапок не может поспеть за хозяйкой. Я еще не знал, что такое вечная усталость взрослых, гнилые мысли и гнилые воспоминания не пригибали меня к земле, побуждая смотреть всегда под ноги и отводить глаза, встретившись с кем-либо взглядом, поэтому все наши ночевки в крохотных квартирках, пропахших супом и кошками, все блуждания по каньонам дряхлых блочных домов, даже споры и крики матери с какими-то ее дядьями и двоюродными сестрами казались мне нескончаемым приключением. Я воображал, будто мы - принц и принцесса, изгнанные из королевства, что в какой-то степени так и было. Нельзя сказать, что мы бедствовали, но отказы мамы купить мне самую завалящую машинку или дешевое мороженое я до сих пор помню.
В один из таких суматошных дней мы встретились на улице со старой маминой знакомой. Когда женщины обнимались, я впервые за то время увидел, как мать улыбается. Эта улыбка пленного, освобожденного неожиданно для него самого, заставила меня отшатнуться. Знакомая была очень высокой, толстой, и мне она не понравилась сразу. Чему радуется мама, я понять не мог.
Толстуха, представившаяся мне «тетей Таней», немедленно потащила нас сдать вещи в камеру хранения, чтобы «не мотаться с ними по всему городу». Это еще сильнее укрепило мою неприязнь. Сумку я, после долгих уговоров, все-таки отдал, только маленького тигра, набитого круглым легким песком, мой потертый талисман с тех пор, как мы улетели в столицу, прижал к груди, и наотрез отказался с ним расстаться. Тетя Таня показывала какие-то памятники и здания, с поражающей меня легкостью была готова купить нам хоть сотню туристских сувениров, и остановились мы только после полудня, сбежав от жары в кафе.
- Есть хочешь? - спросила меня мама. - А пить?
Пить хотелось страшно, горло словно выстлали наждаком, но я покосился на тетю Таню и враждебно мотнул головой. Мне не хотелось быть ей чем-то обязанным.
- Ну, не хочешь так не хочешь! - хохотнула толстуха и подмигнула мне. Поняв, что она легко читает мои четкие детские мысли, я отвернулся, сжал зубы и напряг челюсти, представив, что перегрызаю ей горло, как собака. - Оль, сколько время, у меня часы далеко… Ого мы набегались! Давайте я все-таки вам хоть мороженое куплю…
- Спасибо, у нас дома мясо с картошкой, - устало ответила мама, и у меня внутри все сжалось от сквозной фальши этого ответа, от того, что, даже не заглядывая маме в сознание, тетя Таня сразу поняла, что у нас нет ни мяса, ни даже постоянного дома, а все наши вещи доверены ненадежной кабинке, и кто угодно может подобрать ключ, вытащить их или, что хуже, что-нибудь подбросить.
- Ну е-мое! Оль, в кои-то веки встретились - и нормально не отметишь. Что ты как загнанная какая-то? Все у тебя дела, дела… Давайте, что ли, в Мавзолей сходим, сегодня как раз суббота. В Москву приехать и ничего здесь не увидеть - это как прямо я не знаю.
- Нет у меня желания на трупы смотреть, - сказала мама все так же тихо.
- Ну хоть мальца твоего свожу, Оль! Ребенок должен получать впечатления. Пошли. Или здесь посидишь, я тебе денег оставлю. Мы ведь ненадолго, правда, Андрюха?
Она потрепала мои волосы влажной лапищей. Я был уже на пределе и хотел завопить, лягнуть эту высоченную корову, схватить маму за руку и сбежать, но, едва дернувшись, посмотрел матери в глаза - пустые, без блеска, как будто тетя Таня питалась их жизнью - и мой гнев умер. Я вдруг осознал, что должен уйти, хотя бы ненадолго, потому что взрослые не любят плакать при детях.
- Правда, - шепнул я.
- Ну вот! Оль, держи… Не надо, потом вернешь… Да возьми ты их, что у тебя, сил в руках нет?
Когда мы вышли, ветер швырнул мне в лицо пропахший машинными выхлопами пыльный холод. Солнце успело скрыться, уведя полуденный жар с собой, небо было низким и сизым.
Я старался держаться на расстоянии от тети Тани, чтобы случайно не коснуться ее водянистого тела. Ветер разбудил чужой город вокруг, развеял сонливость, и на мгновение представилось, что в земле у меня под ногами, глубоко внизу, открыл глаза некий зверь-гигант. Я слышал его рокочущее дыхание в реве машин, а вместе с порывами ветра размеренно бился мясной мешок зверного сердца, огромный, величиной с меня самого. Если зверь расправит крылья…
- Андрюха! Уснул ты, что ли? Мы пришли!
Я вздрогнул и видение зверя рассеялось. Первой моей мыслью было - как и на чем мы могли так быстро добраться до далекого из окна кафе Кремля, но тут я увидел сам Мавзолей, и у меня пресеклось дыхание.
Еще дома на старой квартире у меня была книжка «Энциклопедия для маленьких: памятники архитектуры». Я помнил картинку оттуда - полуразрушенную пирамиду не то ацтеков, не то майя, ступенчатую и массивную, с идолом в виде головы жутковатого божка. Мавзолей был уменьшенной копией той пирамиды, разве что лишенной идола, но, с его красно-черным цветом и какими-то бойницами наверху, гораздо более зловещей. Непонятная ниша в правом углу притягивала к себе взгляд, как расшатанный зуб притягивает язык.
- Л-Е-Н-И-Н.
- Правильно, Андрюх, Ленин. Самый великий человек за историю этой страны, - причмокнула тетя Таня у меня под ухом. - Сейчас ты и его самого увидишь.
Мне вдруг стало страшно. Не хотелось никого видеть и вообще заходить в эту угрюмую гробницу, но толстуха отрезала дорогу назад. Я шел как сквозь холодную, волнующуюся жижу, дважды споткнулся на ступеньках. Ветер ехидно качал еловые лапы мне навстречу.
Тьма за дверями была непроницаемой. Я вертел головой, пытаясь понять, куда делись все люди. Только тетя Таня сопела над плечом, сопела густо и низко, словно медведица. Впереди слабо замаячил огонек, будто раскачивали маленькую лампу, и я на дрожащих ногах двинулся туда.
В центре освещенного множеством многосвечных канделябров зала, бывшего больше по размерам, чем сам Мавзолей, стоял гроб. В нем сидел, свесив ноги, лысый человек, и пристально смотрел мне в лицо. Крышка, сделанная из цельного куска хрусталя, лежала на полу.
- Г’ыжий, - сказал труп. - Хог’ошо!
Я испуганно прикрыл ладонями волосы. Человек рассмеялся.
- Не тг'усь, мальчик, я детей люблю. - Он протянул мне руку. - Ленин. Владимиг Ильич, - и опять рассмеялся, громко, весело.
Я шагнул назад, упершись в тетю Таню. Та булькнула и оттолкнула меня. Ее тело было резиново мягким. Перед моими глазами мелькнуло что-то длинное, черное, как змея.
- Ну давай, не бойся, - сказал Ленин. - Ну подумаешь, умег г’азок человек, с кем не бывает! Великий Жг’ец вон тоже умег, а жив. - Он подмигнул мне, как подмигивала тетя Таня.
Я обернулся. Темная волна растеклась от стены до стены, мрачно тараща зеленые глаза, похожие на светящиеся виноградины. Щупальце вынырнуло из ее массы и попыталось снова потрепать меня по голове. Чуть ли не бегом я метнулся прочь от выхода, в сторону гроба.
- Танюша! - укоризненно сказал Ленин. - Видишь же, что г’ебенок этого не любит!
Волна обиженно бултыхнулась.
- Как тебя зовут, мальчик?
- Андрей… - пролепетал я.
- Андг’ей, «смелый», значит. Вот и будь смелее! - Ленин, лукаво улыбаясь, без малейшего усилия посадил меня себе на колено. Я сжался - кожа у него была сухой и слоистой, как чешуя. - Ну и как тебе, Андг’ей, живется в стг’ане пг’оигг’авшего социализма?
Я не знал, что такое «проигравший социализм», но спрашивать не решился.
- Не знаю.
- А все-таки?
Ленин смотрел на меня с искренним интересом, без панибратства тети Тани, и я вдруг почувствовал, что ему можно рассказать правду. Более того, он и так знал все, но хотел услышать это от меня. Ленин мне доверял, и я ощутил стыд за свой глупый страх и напряженность загнанного зверька.
- Маме плохо, дядя Ленин. Жить негде…
Только произнеся эти слова, я отчетливо понял, что вокруг - не сказка, не приключение, нам действительно негде жить, никому из друзей и родственников мы не нужны, а в старой квартире давно живут другие люди, и от своей детской беспомощности перед этим мне сдавило грудь. Хотелось заплакать, как совсем маленькому, уткнувшись носом в черную с золотом мантию Ленина.
- Безобг’азие! - воскликнул Владимир Ильич. - Дети и женщины выбг’ошены буг’жуями на улицу! Так дальше пг’одолжаться не может! - И добавил нормальным голосом: - Хочешь, чтобы я все испг’авил?
Я хотел спросить, как же он исправит, ведь вокруг целый мир равнодушных людей, а Ленин - один, маленький, мертвый, но вместо этого просто медленно кивнул, словно какой-то кукольник потянул за веревочку, продетую мне в подбородок.
- Я могу, - вновь подмигнул мне Ленин. - Это только так кажется, что я - пг’осто мег’твый стаг‘ик. Вот во вг’емена Лемуг’ии я был ого-го! - Он прикрыл глаза. - А потом пг’ишли все эти люди, хог‘ошие тела г’азобг’али - безобг’азие и еще г’аз безобг’азие. Впг’очем, так тоже можно жить. Одно плохо - гнию быстг’о.
Я осторожно заерзал.
- К маме тог’опишься? Пг’авильно! Хог‘оший пионег должен заботиться о г’одителях. Только ты, Андг’юша, одну вещь запомни. - Ленин вытащил из кармана что-то маленькое, тускло блестящее. - Тело свое бег’еги. Лицо можешь не особо, его все едино будут пег’еделывать, а вот тело чтоб без пег’еломов, без болезней и пог’чи. Какой же вождь я буду с одной ногой, скажем? - Он хохотнул. - И как Азг’аэля начнешь видеть - значок этот на гг’удь пг’икг’епи и не снимай. Кому надо - г’азбег’утся. А тепег’ь беги! Маме пг’ивет.
Я съехал с покрытых шелковой тканью колен. Едва переступив лежавшие на полу железные цепи, я был ослеплен вспышкой света, и в следующую секунду оказался посреди толпы, прижатый к толстым тканевым канатам заграждения. Меня злобно подтолкнули сзади, и я, несмотря на оглушенность в голове, позволил людскому потоку себя увлечь. За лабиринтом потных спин на какое-то время показался гроб - обычный ящик, накрытый стеклом. Ленин был совершенно неподвижен, и мантия его сменилась на черный костюм.
На выходе меня поймала тетя Таня.
- Тебя где носило, дурень?! Я зову, зову, всю площадь уже обегала. Мать, небось, извелась вся. Мне же потом из-за тебя попадет!
- Я с Лениным разговаривал. И вы там были...
- Перегрелся, что ль? - Толстуха коротко тронула мой лоб мокрыми пальцами. - С Лениным он разговаривал. Я только подошла, смотрю - а тебя нет.
Шли от Мавзолея мы ощутимо дольше, чем к нему, к тому же, тучи скрылись, и жара стала совсем невыносимой. В кафе я влетел на всех парах, навоображав себе всякие ужасы про «изводившуюся» маму, но мои страхи оказались напрасными: она сидела и непринужденно болтала с каким-то мужчиной. Щеки мамы были розовыми, глаза блестели.
- Андрюш, познакомься. Это Вадим Викторович. Мой бывший коллега.
- Можно просто Вадим, - сказал он и улыбнулся, как Ленин.
- Сплошная встреча старых друзей, - пошутила тетя Таня. Взрослые начали что-то обсуждать; я не слушал их, а сел рядом с мамой - дышать на окно, чтобы потом выводить на нем закорючки и сразу же стирать.
Потом все стало налаживаться. Вадим нашел маме работу, и какое-то время мы жили у него, а потом стали снимать квартиру и потихоньку копить на собственную. Тетю Таню я больше не видел.
Прошло уже двенадцать лет, но забывать тот день мне нельзя. Как и сказал Ленин, я берегу свое тело. Я не курю, не пью даже шампанское, стараюсь заниматься спортом. Значок Владимира Ильича, тускло-медный, с его профилем, похожий на обычный советский, но в форме шестилучевой звезды, лежит у меня в тайнике под полом.
Пока рано его доставать.