Почему не доносят?
На Западе люди охотнее сообщают в полицию о правонарушениях, чем у нас в России.
Примем это за аксиому.
Не раз и не два на тему почему это так возникали дебаты.
И в них довольно часто можно встретить аргумент, что у нас так повелось с недавних пор и обусловлено проникновением в общество тюремно-воровской морали.
Грубо говоря, "западло стучать".
Кроме того, часто поминают годы сталинских репрессий и доносы, которые тогда были в ходу.
Вот два основных момента, разъясняющих, вроде бы, положение вещей. Почему общество столь флегматично и даже преступно-попустительно в этом вопросе.
Однако у этого явления более глубокие корни, в чём я косвенно убедился, когда читал книгу Я.Н. Длуголенского "Былой Петербург. Век Достоевского. Часть вторая".
Из которой я и приведу обширный отрывок.
"Из воспоминаний А.С. Суворина:
В день покушения Млодецкого [покушавшегося на М.Т.Лорис-Мельникова - примечание Crypti] я сидел у Ф.М. Достоевского. О покушении ни он, ни я ещё не знали. Но разговор скоро перешёл на политические преступления вообще, и на взрыв в Зимнем дворце в особенности. Обсуждая это событие, Достоевский остановился на странном отношении общества к преступлениям этим. Общество как будто сочувствовало им или, ближе к истине, не знало хорошенько, как к ним относиться.
- Представьте себе, - говорил он, - что мы с вами стоим у окна магазина Дициаро и смотрим картины. Около нас стоит человек, который притворяется, что смотрит. Он чего-то ждёт и всё оглядывается. Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: "Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завёл машину". Мы это слышим. Как бы мы с вами поступили? Пошли ли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве или обратились бы к полиции, к городовому, чтоб он арестовал этих людей? Вы пошли бы?
- Нет, не пошёл бы...
- И я бы не пошёл. Почему? Ведь это ужас. Это - преступление. Мы, может быть, могли бы предупредить. Я вот об этом думал до вашего прихода, набивая папиросы. Я перебрал все причины, которые заставляли бы меня это сделать. Причины основательные, солидные, и затем обдумал причины, которые мне не позволяли бы это сделать. Это причины - прямо ничтожные. Это боязнь прослыть доносчиком. Я представлял себе, как я приду, как на меня посмотрят, как станут расспрашивать, делать очные ставки, пожалуй, предложат награду, а то заподозрят в сообщничестве. Напечатают: "Достоевский указал на преступников". Разве это моё дело? Это дело полиции. Она на это назначена, она за это деньги получает. Мне бы либералы не простили. Они измучили бы меня, довели до отчаяния. Разве это нормально? У нас всё ненормально, оттого всё это происходит, и никто не знает, как ему поступить не только в самых трудных обстоятельствах, но и в самых простых..."
Весьма похоже на день сегодняшний, не так ли?
Но вот что я хотел отметить: нравы просвещённого общества XIX века объяснить влиянием тюремно-воровской морали нельзя.
А значит тут что-то ещё...
Примем это за аксиому.
Не раз и не два на тему почему это так возникали дебаты.
И в них довольно часто можно встретить аргумент, что у нас так повелось с недавних пор и обусловлено проникновением в общество тюремно-воровской морали.
Грубо говоря, "западло стучать".
Кроме того, часто поминают годы сталинских репрессий и доносы, которые тогда были в ходу.
Вот два основных момента, разъясняющих, вроде бы, положение вещей. Почему общество столь флегматично и даже преступно-попустительно в этом вопросе.
Однако у этого явления более глубокие корни, в чём я косвенно убедился, когда читал книгу Я.Н. Длуголенского "Былой Петербург. Век Достоевского. Часть вторая".
Из которой я и приведу обширный отрывок.
"Из воспоминаний А.С. Суворина:
В день покушения Млодецкого [покушавшегося на М.Т.Лорис-Мельникова - примечание Crypti] я сидел у Ф.М. Достоевского. О покушении ни он, ни я ещё не знали. Но разговор скоро перешёл на политические преступления вообще, и на взрыв в Зимнем дворце в особенности. Обсуждая это событие, Достоевский остановился на странном отношении общества к преступлениям этим. Общество как будто сочувствовало им или, ближе к истине, не знало хорошенько, как к ним относиться.
- Представьте себе, - говорил он, - что мы с вами стоим у окна магазина Дициаро и смотрим картины. Около нас стоит человек, который притворяется, что смотрит. Он чего-то ждёт и всё оглядывается. Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: "Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завёл машину". Мы это слышим. Как бы мы с вами поступили? Пошли ли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве или обратились бы к полиции, к городовому, чтоб он арестовал этих людей? Вы пошли бы?
- Нет, не пошёл бы...
- И я бы не пошёл. Почему? Ведь это ужас. Это - преступление. Мы, может быть, могли бы предупредить. Я вот об этом думал до вашего прихода, набивая папиросы. Я перебрал все причины, которые заставляли бы меня это сделать. Причины основательные, солидные, и затем обдумал причины, которые мне не позволяли бы это сделать. Это причины - прямо ничтожные. Это боязнь прослыть доносчиком. Я представлял себе, как я приду, как на меня посмотрят, как станут расспрашивать, делать очные ставки, пожалуй, предложат награду, а то заподозрят в сообщничестве. Напечатают: "Достоевский указал на преступников". Разве это моё дело? Это дело полиции. Она на это назначена, она за это деньги получает. Мне бы либералы не простили. Они измучили бы меня, довели до отчаяния. Разве это нормально? У нас всё ненормально, оттого всё это происходит, и никто не знает, как ему поступить не только в самых трудных обстоятельствах, но и в самых простых..."
Весьма похоже на день сегодняшний, не так ли?
Но вот что я хотел отметить: нравы просвещённого общества XIX века объяснить влиянием тюремно-воровской морали нельзя.
А значит тут что-то ещё...