"Три сестры", Лев Додин, МДТ - Театр Европы
Почему Додин не стал сокращать Чехова?
Странно даже. Почему вообще, кстати, по отношению именно к драматургии Чехова такое уникально пиететное отношение к тексту?
В результате, спектакль Додина поразительно для такого мастера небрежен, полон просто проговариваемого/пробалтываемого текста, режиссеру не нужного.
Дом Прозоровых с торчащими глазницами наползает на нас, светлая блузка Ирины лишь подчеркивает черноту юбки.
В споре Тузенбаха и Вершинина прав барон. Жизнь всегда останется такой, ничего не изменилось за 100 лет и ничего не изменится еще за 100.
Разговоры о любви - прекраснодушный бред. Если впереди ничего - почему не прокатиться с Протопоповым. Москва - это смерть, никакой другой Москвы нет. В ожидании этой смерти каждый сам за себя, малодушные забалтывают ее ожидание как могут, смелые прямо зовут ее.
Нужные реплики выстреливают в зал и производят сильное впечатление, но ненужных, противоречащих концепции и оттого как бы валяющихся в пыли слишком много. Движение слишком однообразно, чтобы смотреть спектакль без значительных промежутков скуки.
Спектакль весь как бы разбросан, полон мало связанных слов, жестов и иногда поступков, отдельность которых друг от друга оставляет мало шансов разобраться в общей картине, заставляя удовлетвориться несколькими сильными и действительно важными для режиссера сценами.
Эти переходы от жестко выстроенных вещей к пустому говорению текста создают необычно много комических эффектов, заставляющих, особенно поначалу, думать, что и "Три сестры" Антон Павлович мог бы квалифицировать, как комедию.
Трудно, кстати, после "Идеального мужа" Богомолова слушать разговоры трех сестер и их гостей о труде. Богомолов не оставил этой высокопарной риторике ни одного шанса и интонации его "трех сестер" звучат в голове. Впрочем, никогда еще на моей памяти пустота этих разговоров, их умозрительность, оторванная от реальности пошлость не были такими внятными в самой чеховской пьесе, как в постановке Додина.
Однако эти разговоры первого акта у Додина жестко связываются с реальностью - например, хотя бы, акта второго. Стоило Ирине пойти работать, как выяснилось, что это не то (ну точь-в-точь героиня божественной Кейт Бланшетт из последнего "Жасмина" Вуди Аллена, снятого с вольным использованием сюжетных ходов "Трамвая "Желание"").
Мечтавшая об труде Ирина, через несколько месяцев работы, обхамит даму, у которой умер сын. И раскаяния героиня Елизаветы Боярской не испытывает - не мы такие, жизнь такая.
Важно лишь понять, скоро ли она кончится. Потому что на перемены в ней рассчитывать не приходится.
Странно даже. Почему вообще, кстати, по отношению именно к драматургии Чехова такое уникально пиететное отношение к тексту?
В результате, спектакль Додина поразительно для такого мастера небрежен, полон просто проговариваемого/пробалтываемого текста, режиссеру не нужного.
Дом Прозоровых с торчащими глазницами наползает на нас, светлая блузка Ирины лишь подчеркивает черноту юбки.
В споре Тузенбаха и Вершинина прав барон. Жизнь всегда останется такой, ничего не изменилось за 100 лет и ничего не изменится еще за 100.
Разговоры о любви - прекраснодушный бред. Если впереди ничего - почему не прокатиться с Протопоповым. Москва - это смерть, никакой другой Москвы нет. В ожидании этой смерти каждый сам за себя, малодушные забалтывают ее ожидание как могут, смелые прямо зовут ее.
Нужные реплики выстреливают в зал и производят сильное впечатление, но ненужных, противоречащих концепции и оттого как бы валяющихся в пыли слишком много. Движение слишком однообразно, чтобы смотреть спектакль без значительных промежутков скуки.
Спектакль весь как бы разбросан, полон мало связанных слов, жестов и иногда поступков, отдельность которых друг от друга оставляет мало шансов разобраться в общей картине, заставляя удовлетвориться несколькими сильными и действительно важными для режиссера сценами.
Эти переходы от жестко выстроенных вещей к пустому говорению текста создают необычно много комических эффектов, заставляющих, особенно поначалу, думать, что и "Три сестры" Антон Павлович мог бы квалифицировать, как комедию.
Трудно, кстати, после "Идеального мужа" Богомолова слушать разговоры трех сестер и их гостей о труде. Богомолов не оставил этой высокопарной риторике ни одного шанса и интонации его "трех сестер" звучат в голове. Впрочем, никогда еще на моей памяти пустота этих разговоров, их умозрительность, оторванная от реальности пошлость не были такими внятными в самой чеховской пьесе, как в постановке Додина.
Однако эти разговоры первого акта у Додина жестко связываются с реальностью - например, хотя бы, акта второго. Стоило Ирине пойти работать, как выяснилось, что это не то (ну точь-в-точь героиня божественной Кейт Бланшетт из последнего "Жасмина" Вуди Аллена, снятого с вольным использованием сюжетных ходов "Трамвая "Желание"").
Мечтавшая об труде Ирина, через несколько месяцев работы, обхамит даму, у которой умер сын. И раскаяния героиня Елизаветы Боярской не испытывает - не мы такие, жизнь такая.
Важно лишь понять, скоро ли она кончится. Потому что на перемены в ней рассчитывать не приходится.